С утра этого дня я отправился один на машине в церковь Воскресения в
Филипповском переулке(теперь ул. Аксакова) на Арбате. Я никогда раньше не
бывал в этой церкви, и мне хотелось там побывать. Это бывшее Иерусалимское
подворье. Водитель машины не знал этой церкви, им мы долго блуждали по
улицам Арбата, прежде чем нашли ее.

— «А почему Вы хотите сегодня в церковь? — спросил он меня. — Разве
сегодня праздник?» И тут сам вспомнил: «Ах да! Сегодня ведь Духов
День!» Церковь была старинная, очень красивая, но маленькая. Народу полно.
Девятнадцать причастников. Время прошло быстро и после службы я вернулся в
гостиницу.

Я решил позвонить в «иностранный Отдел» и узнать, дано ли мне продление
визы для пребывания на территории СССР. Хоть они и уверяли меня, что все
будет сделано и, что они сами пришлют мне паспорт с продлением в гостиницу,
я был не спокоен.

К телефону подошел Б. С. Кудинкин.

— «Ну, как? — спросил я его. — Продлили паспорт?»

— «Плохо, Владыко, — отвечал он, — неудача. Отказали».

— «Как? Почему отказали? — спрашиваю я. — Вы же сами уверяли, что все
будет сделано и будет полный порядок».

— «Не знаю, не могу понять… но это не только Вам. Всем отказали,» –
сказал Кудинкин.

— «Неужели и Владыке Антонию Блюму, отказали?» — настаиваю я.

— «Сначала да.. И ему, и Патриарху Александрийскому, который хотел
ехать в Одессу, где у него подворье. И Владыке Петру и Алексею тоже. Но
потом в дело вмешался митрополит Никодим, нажал по телефону через Куроедова
на кого-то… В результате Владыке Антонию и Патриарху Александрийскому
продлили. Но спутнику митрополита Антония протоиерею Сергию Гаккелю
отказали».

— «А епископу Иринею Баденскому?» — допытывался я.

— «Ему не надо было продлевать разрешения, он имел его еще из
Германии. А двум его спутникам, тоже отказали». — Кудинкин отчитался мне
полностью, но я был возмущен.

В конце разговора, Кудинкин добавил, что митрополит Никодим хочет меня
повидать перед отъездом и просит быть у него в Отделе в половине шестого
вечера.

Безусловно, что отказ в продлении мне визы на неделю, с правом поездки
в Ригу и Крым, я воспринял как санкцию за мое выступление на Соборе. В
общем, это можно было предвидеть. Но прежде чем увидеться с митрополитом
Никодимом, мне хотелось удостовериться в правоте аргументов и фактов
Кудинкина, с продлением виз для других.

Я позвонил митрополиту Антонию Сурожскому, он мне сказал, что у него с
продлением все в порядке и более того, что у о. С. Гаккеля тоже не будет
проблем (так обещали!) А о трудностях никто ему не говорил.

Епископ Петр сказал, что у него еще не исчерпалось время пребывания на
территории СССР, он тоже просил немного продлить и ему сказали, что продлят.
У меня же кончалась виза завтра 8 июня! Что касается членов бельгийской
делегации, диакона С. Рейнгардта и Драшусова, то они сами, торопясь вернуться
на работу, уехали уже сегодня утром. По тем же причинам улетел одновременно
с ними и Лосский. То, что касается епископа Дионисия, у которого виза еще не
кончилась, оставался больным в Лавре, где к нему вызывали местного доктора.
Так что, в сущности только мне или, во всяком случае, почти только мне
отказали в продлении срока пребывания в СССР. Я расценил результат разговора
с Кудинкиным, как санкции по отношению ко мне. Впрочем, всем кому я об этом
рассказал, оценивали эту ситуацию также. Позвонил своему брату Игорю, о.
Шпиллеру. Брат жалел о моем внезапном отъезде и что мы с ним больше не
увидимся.

В назначенное время я был в кабинете митрополита Никодима. Он сразу
начал мне объяснять, почему мне отказали в продлении визы: «Владыко, в
пятницу и субботу ОВИР закрыт, а Ваша виза кончается во вторник. Когда наши
люди пошли хлопотать о продлении, им сказали, что уже поздно, потому что
виза кончается на следующий день… нужно уезжать».

Тут возникает первая неточность, подумал я — ОВИР по пятницам открыт по
утрам.

— «Да ведь я дал свой паспорт для продления визы еще до начала Собора,
да еще несколько раз напоминал..» — возразил я.

— «Во время Собора все были так заняты, что не могли заниматься
паспортами», — ответил митрополит Никодим.

— «А почему же другим продлили?»

— «Ну, потому что у других виза не кончалась на следующий день… было
время хлопотать». То что говорил митрополит Никодим не соответствовало
действительности и было внешне искусно подстроено. А главное находилось в
противоречии с тем, что утром мне говорил по телефону Кудинкин. Ведь говорил
же он, что «митрополиту Никодиму пришлось для кое-кого» вмешаться, нажать и
пробить «продление виз». Я не сослался на свой разговор с Кудинкиным и
вообще ничего не стал говорить митрополиту Никодиму. Он был крайне утомлен
от Собора.

Вечер я провел у о. Всеволода Шпиллера. Конечно, много говорили о
Соборе, обсуждали, кто может быть теперь назначен митрополитом Крутицким. Я
сказал о. Шпиллеру, что слышал о двух кандидатах — архиепископ Антоний
Минский или архиепископ Сергий Одесский. Первое хорошо, а второе очень
плохо, решили мы оба. У о. Всеволода были свои сведения на сей счет.

— «Я слыхал, — сказал он, — что Патриарх хочет, чтобы Крутицким был
епископ Самаркандский Платон».

— «Этого не может быть! — страшно удивился я. — Епископ Платон младше
всех по хиротонии, да к тому же он малограмотный, примитивный человек».

— «Ну, вот поэтому его и хочет Патриарх Пимен! Ему такого и надо на
этом месте. Владыка Платон в прошлом тракторист, из малообразованной семьи,
то что называется «от земли» близкий «к народу». Так его и будут называть
«Платон, иже во трактористах». Он действительно очень примитивный человек и
не потому что из села, а как-то не развит, но зато предан по сыновнему уже
много лет Пимену. Всецело его человек. Патриарх Пимен сможет на него
уверенно опираться».

— «Я не думаю все же, что его назначат, — сказал я. — Слишком уж
невероятно».

В результате, не был назначен ни один из перечисленных выше кандидатов.
Эту должность занял архиепископ Курский Серафим, довольно бесцветная
личность, заведующий хозяйственным отделом Патриархии.

Закончился наш вечер с о. Всеволодом его рассказом, что против
митрополита Никодима составлена записка в 50 страниц небезызвестным Феликсом
Карелиным, весьма спорной личностью. Он обвиняет митр. Никодима в ереси
модернизма и в извращении Православия. Записка эта, как я впоследствии
узнал, предназначалась для Собора, но по неизвестным причинам до нас не
дошла и осталась неизвестной. Собором о. Всеволод был, в общем, доволен, что
с ним бывает редко.

Уже поздно вечером я вернулся в гостиницу. Ко мне пришел о. Сергий
Гаккель и стал рассказывать о своем посещении Макарцева, совместно с
митрополитом Антонием.

— «Макарцев недоволен Вами, — сказал о. Гаккель, — и выражался о Вас
невежливо. Он говорил, что Вас считали серьезным человеком, но Вы их
разочаровали своими действиями».

Больших подробностей мне от о. С. Гаккеля не удалось выяснить, но
впоследствии митрополит Антоний мне рассказал, что Макарцев был недоволен не
только моим выступлением на Соборе, но и разговорами, а также письмами
архиереям. Макарцев, оказывается, спросил митрополита Антония, доволен ли он
ходом дел на Соборе, на что митр. Антоний ответил, что не особенно.

— «Почему?» — спросил Макарцев.

— «Потому что все было заранее предрешено», — ответил Антоний.

— «Откуда же это видно?»

На что митрополит Антоний очень хорошо ответил: — «Да хотя бы из того,
что заключительное слово Патриарха сразу после окончания прений, было
прочитано им по заранее заготовленному тексту».

— «Я Вам хочу напомнить, что у нас в Советском Союзе все заранее
глубоко обдумывается и случайностей быть не должно!» — резко ответил
Макарцев.

На следующий день в 7 часов утра я выезжал в аэропорт Шереметьево,
откуда вылетел в Брюссель, через Стокгольм и Копенгаген. При проходе через
таможню меня не осматривали, и весь полет прошел без инцидентов.

До аэропорта меня провожал мой сопутствующий о. Владимир Есипенко и мой
племянник Никита.

Брюссель, 11 февраля 1972 года.
Архиепископ Брюссельский и Бельгийский Василий