На рассвете наш эшелон подошёл к последнему разъезду между станциями Комарчи и Дерюгино и стал разгружаться. Красноармейцы повылазили из своих теплушек. Быстро были разгружены разные повозки, выкачены орудия, и вскоре весь отряд покинул полустанок и направился в восточном направлении в соседнюю деревню.

На станции, вокруг обсуждают: «Как быстро и без криков выгрузились эти латыши. И уже дальше пошли. Не то, что наши!» Выясняется, что никаких поездов далее на юг не предвидится. Значит нужно идти пешком до Дмитриева, ждать бессмысленно и опасно. Спускаюсь на рельсы и шагаю по шпалам. До ближайшей станции Дерюгино, десять вёрст, а оттуда ещё пятнадцать до Дмитриева. Вокруг меня не души. С обеих сторон дороги жёлто- золотистый осенний лес. Ночью был сильный мороз, вся трава белая, в инее, побелели и листья на деревьях, но под лучами восходящего солнца иней таит. После стольких дней дождя и ветра опять чудная солнечная погода. Тем лучше. Наконец дохожу до Дерюгино. На станции и на площади перед ней полно красноармейцев, около ста человек. Одни сидят, другие ходят, видно ждут отправки куда-нибудь. Пока я шёл по шпалам, меня обогнало два товарных поезда, теперь я вижу, как их на станции грузят снарядами и готовят к отправке. Двое подростков, явно из местных, вскакивают на буфера тендера, между вагонами. Я быстро следую за ними.

Мы едем на Дмитриево. От быстрой езды вагоны со снарядами так трясёт, что у солдат возникает паника, как бы снаряды не взорвались. Кричит машинисту, тот уменьшает скорость. С буферов на ходу, прежде чем доехать до станции, соскакивают оба подростка, вслед за ними и я. Думаю, что лучше не попадаться на глаза контролю на станции. Он наверняка там ещё остался, с моего последнего посещения. Но странно, на меня никто не обращает внимание. На станции мало народа, на путях не видно составов. Исчез и агитационный пункт на вокзале. Впечатление, полной эвакуации.

Направляюсь сразу в дом М., по дороге опять пустота. У меня план: остановиться у него, пока не придут белые, во всяком случае, выяснить обстановку. Встречают меня не особенно радостно. Они в большом страхе. «Ужас что твориться, — говорят мне М. и его мать, — фронт рядом. Вчера белые наступали в восьми верстах южнее Дмитриева около хутора Михайловского. Правда, они потом отошли, но можно ожидать возобновления боёв. В городе красная солдатня и днём и ночью врываются в дома. У нас уже несколько раз были. Производят обыски, грабят, арестовывают. Вам здесь лучше не оставаться. Придут, схватят, да и нас тоже».

Выясняется, что М. вместе с К. (разочаровавшимся коммунистом) видели, как меня везли арестованного. Я показываю ему свои документы и пытаюсь объяснить, что боятся ему нечего, у меня всё в порядке. «Всё равно, — говорит М.- здесь Вам оставаться невозможно. Идите лучше всего в Селино, куда Вы командированы. Там Вы сможете остановиться у П., он Вам поможет». Одним словом, меня выставили из дому, но ничего не поделаешь, спорить не приходится. Ухожу. Мать М. догоняет меня и суёт мне ломоть хлеба. Вид у неё сконфуженный.

Идти днём в Селино, верст 20-30 к северо-западу, мне крайне не нравиться. Может лучше идти параллельно фронту (25), но опыту своему, я уже знаю, как опасно это. Но другого выбора у меня нет! (26) Близко от железной дороги идёт большая, накатанная дорога в Севск. Пересекаю рельсы и выхожу на эту дорогу. Прохожу мимо группы, хитрый мужичонка с русой бородёнкой и слащавым голосом стоя у подводы беседует с красным военным: «Уж мы понимаем, почему вся эта война идёт. Белая кость и чёрная кость, ясное дело. И всё из-за земли!» Иду дальше и вижу что, телеграфные столбы подрублены под основание. Мне не ясно почему, но я предполагаю, что сделали это сами красные в ожидании отступления, дабы телеграф не достался белым. Но встречный военный, понимает иначе: « Кто это саботажничает? Поймать быть и расстрелять».

Я прошёл только немного, как влево от меня, то есть к югу, послышалась артиллерийская стрельба. Видно как на железнодорожной линии от Дмитриева на Льгов бронепоезд, верстах в трёх-четырёх, ведёт бой. Видны дымки разрывов, слышны выстрелы орудий. Трудно понять, но вероятнее всего, что красный бронепоезд обстреливает наступающих белых (27). Иду дальше, бронепоезд остаётся несколько позади. Мне совсем не хочется быть слишком близко от фронта. Через несколько минут вижу такую картину: Красноармеец на коне, с диким выражением и перекошенным лицом, с винтовкой на перевес, быстрой рысью скачет мне навстречу по полю. Он едет параллельно дороге и в десяти саженях от неё, потом круто поворачивает и едет на юг, где стреляет бронепоезд. За ним появляется второй всадник, с таким же зверским лицом и проделывает тот же маневр. Потом их появляется целая группа. На меня они не обращают никакого внимания (28).

Что это всё означает? — думаю я. Атака красных? Если так то я попал прямо в бой, в самую гущу, а фронт совсем рядом. Меня охватывает ужас: это безумие, — так идти среди бела дня. Продвигаюсь, тем не менее, дальше. Навстречу мне движется фигура. Оказывается это красноармеец с винтовкой, спрашивает: « Какой ты части? » Протягиваю ему мои документы и отвечаю: «У меня командировка. Я железнодорожник». Молча рассматривает их, возвращает и идёт дальше. Но следующий солдат оказывается более трудным. Он не доволен только проверкой моих бумаг. Упорно допрашивает: «Кто ты таков? Что делаешь у самого фронта, какая такая командировка рядом с фронтом?» Пытаюсь с ним как можно мягче говорить. «Твоё счастье, — говорит он наконец, — нет у меня времени с тобой возиться, а то бы я проверил, что ты за птица».

Вопрекиздравому смыслу и разуму, какая то сила продолжает меня толкать вперёд. Продолжаю идти, но с чувством какой-то обречённости. Молюсь, но хорошенько не умею. В голове стихи Есенина: «Господи, я верую, но введи в Твой Рай дождевыми стрелами мой пронзённый край». Я понимаю для себя так, что «край» — это Россия, пронзённая дождевыми стрелами, а «рай» — это страна белых и избавление.

Я очень голоден. Собираю на полях близ дороги сырую картошку. Набиваю ею карманы непромокаемого плаща. Но, увы, насколько была вкусна картошка, выпадавшая из котелков красноармейцев, настолько несъедобна картошка сырая. Едкая, твёрдая, невозможно проглотить. Всё же сохраняю её на всякий случай.

После полудня добираюсь до деревни Кузнецовка. В деревне полно красноармейцев, нагруженные подводы, солдаты толпятся на улице в беспорядке. Группа их движется на меня и один из красных, принимая меня за своего, говорит: «Случилась… (следует неприличное ругательство). Отступление, как видишь» (29). Господи, как я рад! Но стараюсь не показать вида.

Отчасти чтобы переждать волну отступающих, а отчасти, чтобы раздобыть пищу, захожу в один из домов на главной улице. Хозяин, крестьянин лет сорока пяти несколько городского типа: встречает любезно: «Заходите, заходите!» Спрашиваю, нельзя ли купить у него хлеба. «Купить нельзя, а я Вам так дам». Любопытствует, кто я такой? Отвечаю, что я железнодорожник в командировке. Чувствуется, по всему поведению крестьянина, что он мне мало верит, но прямо ничего не говорит. Жалуется на насилие и произвол «красных кубанцев». От них стонет всё местное население. Грабят, насильничают, убивают. На днях они зверски убили одного студента, жителя близлежащего села. Его и до этого «кубанцы» притесняли, грозили арестовать, подозревали. Он решил бежать к Белой армии, но они его поймали. Жители умоляли его пощадить, заступались за него, говорили, что он хороший и нужный им человек, ручались за него. Но «кубанцы» его зверски зарубили. Отрубили пальцы, ноги, долго мучили. «Это не люди, а звери, — говорил крестьянин, — не дай Бог им в руки попасться. На этих зверях, весь красный фронт держится». Наша беседа длится около часа. Мне пора уходить, да он меня и не удерживает. Может быть, если бы я попросил скрыться у него, он бы согласился, но я не решился это сделать. Впереди у меня была большая надежда найти пристанище в Селине.

Продолжаю свой путь в том же направлении. Навстречу мне движется обратный поток отступающей Красной армии. Кто на подводах, кто пешком, все с винтовками. Я понимаю, как опасно идти навстречу этой лавине, то есть в сторону врага, да ещё по большой открытой дороге. Пытаюсь свернуть на обочину, где какие то плетни и кусты, но понимаю, что я хорошо виден со стороны дороги, а это не только бессмысленно, но и ещё подозрительнее. Возвращаюсь на дорогу.

Было вероятно три-четыре часа пополудни, вижу, как мне навстречу движется значительная группа всадников. Едут шагом. Я по близорукости плохо их различаю. И вдруг, от этой группы отделяются три всадника, прихлёстывают коней и с криками устремляются на меня. «Вот он! Опять он! Попался голубчик!» Вся группа мигом окружает меня. Господи помоги! Оказывается это всё те же «красные кубанцы», которые более двух недель тому назад, задержали меня в Снагости (30). Сейчас они узнали меня, быстрее, чем я их. Они в ярости. Один ударяет меня нагайкой по голове, другой плетью по спине, третий ногами пытается попасть в лицо. «Ах, мерзавец! У нас отступление, а он здесь! Шпион! У него карта. Помним, как ты документы спрятал, и деньги в подтяжки зашил!» Я отбиваюсь, как могу: «Какая карта, ничего у меня нет, а документы вот! В них сказано, что я был арестован по ошибке. Опять иду в командировку. Читайте!» Протягиваю им мои бумаги. Они мне заламывают руки и обыскивают. Конечно, ничего не находят, кроме картошки в карманах. Новый взрыв ярости: «Шпион, бродяга! Картошки набрал, чтобы было чем питаться в дороге!»

Среди этой группы головорезов, бледный молодой человек с интеллигентным лицом, в студенческой фуражке. Видно, что ему хочется меня защитить, но он не смет. Молчит. Кубанцы не успокаиваются: «Мы тебя сейчас расстреляем!» — кричат они. «Как сейчас? — сопротивляюсь я. — Надо всё проверить, я командировочный!» Никакого впечатление на них это не производит. Они будто пьяные от ярости. «Ну, нет! Мы тебя сейчас на месте хлопнем! Хватит, уже проверяли!» Меня охватывает животный страх близкой смерти, сейчас, через несколько минут. Красные это замечают и начинают издеваться: «Ишь, подлюга, испугался. Боится! Не хочет помирать, а шпионит!» Я стараюсь взять себя в руки. Господи не оставь меня!

В это время слышу, как «красные кубанцы» загалдели между собой: «Командир полка едет! Вот он!» Оказывается командир первого кубанского полка проезжал мимо и, узнав о случившемся, приказывает привести меня к себе. Меня под конвоем подводят к нему, а «кубанцы» мгновенно исчезают. Командир, а полковой комиссар слева, едут в экипаже. Комиссар, человек средних лет, темноволосый, в чёрном кителе. Командир, в штатском, лет пятидесяти, толстое, оплывшее «дворянское» лицо, сам полный. Ему протягивают мои документы. Не взглянув на них, он молча протягивает их комиссару. Тот просматривает и цедит сквозь зубы: «Документы в порядке». Командир, смотря перед собой, приказывает: «Отведите в штаб бригады! Он размещён там, впереди, в лесочке». Я взволнован: «Да меня «кубанцы убьют по дороге». «Нет, — говорит, — не убьют. Я им приказал уехать. Вас будет конвоировать красноармеец» (31).

Под конвоем добродушного белобрысого малого, меня ведут по дороге. Навстречу нам тянутся подводы, длиннющая линия. Красные, видя меня, кричат с подвод: «Деникинец! Ага, поймали гада! Сейчас, тебя в расход пустят. В штаб Духонина его надо повести!» Весь этот крик, для меня означал, только одно: быстрый и бессудный расстрел. Вместе с нами, совсем рядом, движется обоз со снарядами. Почему везут снаряды тоже в противоположную сторону? (32) Как только мы свернули на просёлочную дорогу, стало пусто, красные нам больше не попадаются. Мирно беседую с моим конвоиром. «Вам повезло, что вы избавились от этих разбойников, — говорит парень. — Хулиганы! Для них человека расстрелять — всё равно, что стакан воды выпить!» « А что будет со мной в штабе бригады? » Парень ухмыляется: «Да ничего, отправят в тыл для расследования» Боже, неужели всё заново! Это мне совсем не нравиться, но все же лучше, чем быть расстрелянным на месте «кубанцами».

Вдруг совершенно неожиданно, буквально над нашими головами пролетает снаряд, потом другой! Через минуту ещё два и началось. Нас обдаёт ветром снарядов. Стреляют нам навстречу из места, куда мы едем (33). При первом же снаряде обоз круто поворачивает назад, так круто, что лошади подвод становятся на дыбы, и обоз мчится без дороги по полю в обратном направлении. В моей памяти врезалась поразительная картина. Мой конвоир, подхлестнул лошадь и стремглав, рысью припустил за обозом. Он даже на меня не оглянулся. Сначала, я растерялся, потом по какой-то глупой «лояльности» побежал за ним, потом одумался и остановился. Я пеший и совершенно не обязан бежать за конным конвоем. Оглянулся вокруг и понял, что бессмысленно догонять красных. Круто развернувшись, я пошёл, а потом и побежал в направление, откуда стреляли. Продолжаю идти. Вдруг откуда ни возьмись, вероятно, из-за плетней, выскакивает красноармеец с совершенно диким выражением лица. Наставляет на меня винтовку и кричит: « Кто такой?! Куда бежишь? Зачем сюда? (то есть в направление к предполагаемым белым) Отвечаю, уже как всегда, что я железнодорожник в командировке и иду в Селино. «Ну, а зачем сюда бежишь?»- не унимался солдат. В эту минуту над нашими головами, со свистом пролетает снаряд, вслед другой. Падение, взрыв земли, совсем рядом с нами. Красноармеец падает на землю (я тоже), потом он вскакивает и, забыв обо мне, стремглав бежит в направление куда скрылся обоз и мой конвоир. Я тоже бегу, но в противоположную сторону.

Обстрел прекращается. Тишина. Иду дальше и скоро вижу деревню (34). Вхожу в неё, пустынно, никого нет на улице и только на центральном перекрёстке, встречаю человека в чёрном плаще и городской шляпе. На вид это сельский учитель. Обращаюсь к нему: « Скажите, пожалуйста, какие здесь войска, красные или белые? ». Он испуганно смотрит на меня и бормочет: « Простите, мы мирные жители, мы ничего не знаем… » «Да если вообще войска в деревне?» — продолжаю настаивать я. Он что-то бессвязное мычит в ответ, что какие-то двое военных пошли «туда». Куда туда? Видимо в деревню Фатеевка, что рядом. Пытаюсь выяснить, где находится Селино и думаю, что нужно найти к нему дорогу. Главное, что у меня есть у кого там остановиться, но в голове моей, мелькая, страшная мысль. Я понимаю, что остался без документов! Их «увёз» мой конвоир (35).

Наконец я выбрался на дорогу, предполагаемую в нужном направлении. Дорога шла в северо-западном направлении, а Белая армия, должна быть скорее к югу. Так я прошёл несколько вёрст по дороге, сам не зная, куда и к кому я иду. Надежда моя, что я нахожусь в районе белых, а не красных. Ведь Красная армия отступила.

Вдруг вижу, навстречу мне едет всадник. Приятное, культурное лицо, хорошая шинель и выправка, сразу видно, что офицер. Но к ужасу моему на его фуражке вижу красную звезду! «Какой части?» — спрашивает он меня, придержав коня. «Я железнодорожник, у меня командировка…», — отвечаю по обыкновению. «Нет такой части. Полк, рота?». Говорю ему, что обоз, в котором я ехал, был обстрелян. Он видимо об этом слышал, поэтому доволен моим ответом. «А куда Вы сейчас идёте?» — «В Селино. Вот только не знаю где дорога?» — отвечаю ему растеряно. «Туда можно. Там стоят наши три полка. Это следующее село». Он доволен моими ответами. Сам он слишком озабочен другим, а, поэтому, не спросив никаких документов, едет дальше. Вслед за ним в ста саженях едет подвода. На ней сидят два красноармейца с винтовками в руках. Поравнявшись, пристально смотрят на меня, но ничего не спрашивают. Видно они уже видели как меня «допрашивал» красный офицер. Проезжают. В отдалении вижу ещё подводу, на ней тоже красноармейцы. Вероятно, все они совершали разведку, выясняли, кем занята местность и где белые (36). Понимаю, что дальше так идти невозможно, допросят и арестуют. Простому красноармейцу труднее будет объяснить, чем офицеру, что я послан в командировку, тем более что без документов.

Направо от дороги, в расстоянии полверсты, лесок. Сворачиваю с дороги на виду у последней подводы и направляюсь к лесу. Опасаюсь, что красноармейцы с подвод меня увидят и окликнут. Но этого не происходит, и я укрываюсь в кущах (37). Чтобы быть менее заметным ложусь на землю под деревьями. На опушке слышны мужские голоса, но никто меня не беспокоит. Сейчас пять часов, через час будет темно. Подожду до ночи, а там пойду на юг к белым. Через час действительно стемнело. Чудный, даже жаркий день сменился безоблачной ночью. Руководствуясь Полярною звездою, двигаюсь прямо по полю в южном направлении. Но беда, луна так ярко светит, что человека легко различить на расстоянии. Как говорится «светло как днём» и дальше идти так опасно. Впрочем, никто мне не попадается на пути. Соображаю, что луна должна зайти через два часа, а поэтому решаю обождать. Ложусь на поле за какой-то кочкой, там тепло, приятно, ветер не дует. Сразу проваливаюсь в сон.

Просыпаюсь в половине девятого. Вижу, что луна зашла, а на небе множество звёзд. Я быстро подымаюсь и на основании моих догадок беру направление на юго-юго-восток. Иду быстрым шагом по полям без дорог. Полярная звезда остаётся у меня за спиной, оборачиваюсь, время от времени, чтобы проверить по ней, правильно ли я иду. Слава Богу, что небо ясное, звёзды видны, а то бы я сбился с пути. Вдали слышен лай собак, а это наверняка деревни (38). Я стараюсь не попасть в них. Настроение у меня бодрое. Наконец-то я иду прямо к Белым, иду свободно и, никто меня не останавливает. Только бы Господь вывел меня правильно. Шагаю, почти по наитию, даже не особенно понимаю лес это или уже большие кусты. Неожиданно прихожу к речке. Это препятствие пытаюсь обойти, но она всё тянется. Наконец в темноте перескакиваю через неё (потом я узнал, что это была речка Береза). Уже далеко за полночь выхожу на дорогу. Вдруг мне кажется, что вдалеке чернеет силуэт человека. Я останавливаюсь и замираю: может быть там красный патруль? А может быть, мне померещилось? На всякий случай возвращаюсь назад, углубляюсь в лес и обхожу это место.

Прошло около двух часов, когда я подошёл к громадному оврагу, заросшему мелким лесом (39). Спускаюсь на его дно, там, в длину оврага проходит дорога, я её пересекаю и начинаю подниматься по другому склону. Продираюсь сквозь деревья, весь промокаю от влаги. Слава Богу, в эту ночь, в отличие от предыдущей, мороза нет. Но очень холодно. Уже три часа ночи. Слева, на достаточном расстоянии, начинается громкий птичий концерт: утки, гуси, петухи. Впечатление, что их тысячи. Значит там большое село. А когда я взбираюсь на противоположную сторону оврага, этот птичий гвалт, уже передо мной. Значит, и там деревня. До рассвета я не успею миновать её, а проходить открыто днём, опасно. Решаю остановиться и выждать, пока не выяснится положение. Ложусь вздремнуть на землю под деревьями, у края оврага. Холод мешает глубоко заснуть, так что забываюсь полусном.

Примечания

25. Я не мог знать, что в это утро отряд Первого Дроздовского полка под командою полковника А. В. Туркула начал наступление на Дмитриев с запада, по тылам красных, вдоль дороги Севск-Дмитриев. Так что в действительности мне предстояло идти не параллельно фронту, а прямо навстречу наступающей Белой армии.
26. В тот же вечер 19 сентября Дмитриев был занят после сильного боя отрядом полковника Туркула. Так что, было бы лучше если бы я прождал ещё в Дмитриеве до прихода белых, не пошёл в Селино. Но кто мог предвидеть, что белые придут так скоро? Да и в самом Дмитриеве риск ареста был почти не меньшим. А главное, как я говорил, у меня не было выбора: меня выгоняли из дома. Не на улице же было мне дожидаться белых?
27. Это был Самурский полк Дроздовской дивизии, наступавший на Дмитрие с юга, но наступление его задерживалось (см. Туркул. стр. 117-121).
28. Несомненно, это были «красные кубанцы», но тогда мне это не пришло в голову. Я не знал, что они переброшены на этот участок фронта.
29. Вышедший утром 19 сентября, из Севска отряд полковника Туркула в составе первого дроздовского полка с «лёгкой и гаубичной батареями» «пошёл по красным тылам с задачей захватить Дмитриев», что ему и удалось сделать к вечеру (см. прим. 26). У села Доброводье, на большаке Севск-Дмитриев, верстах в 30 к северо-западу от Кузнецовки, он нанёс жестокое поражение атаковавшим его «красным кубанцам», что вызвало общее отступление красных на этом участке фронта. Яркое описание этого рейда полковника Туркула по тылам красных см. в его книге на стр. 117-121. Некоторые подробности у Кравченко, стр. 285-289.
30. Выходит, что я встретился с «кубанцами» всего через несколько часов после разгрома их бригады под Доброводьем. Сейчас они отступали к Дмитриеву.
31. Кто был этот красный командир, я не знаю, но о его дальнейшей судьбе можно узнать из той же книги генерала Туркула. Описывая события этого дня, рейд дроздовцев по тылам красных и взятие ими г. Дмитриева, Туркул пишет: «Дмитриев был наш. Всю ночь сторожевое охранение на мостах брало в плен одиночек и отстающие роты. Красные толком не знали, кто в Дмитриеве, и принимали белых за красных… на рассвете в рессорной бричке вкатил на мост какой-то красный командир. Он заметил наши погоны, выпрыгнул из экипажа. Выстрел уложил его на бегу. Пуля, как раз над сердцем, пробил его бумажник, полный царских денег (Туркул. стр. 121). Всё говорит за то, что это был тот же «командир», которого я встретил между Кузнецовкой и Фатеевкой, в 15 верстах от Дмитриева. он был на том же рессорном экипаже и ехал в том же направлении. Очень много схожих подробностей.
32. Думаю, что объясняется хаосом, создавшимся в рядах красных из-за рейда полковника Туркула, когда всё перепуталось и никто не знал, где белые, впереди или сзади.
33. Сейчас для меня нет сомнения, что стреляли батареи отряда полка Туркула, действовавшего в тылу красных. Генерал Туркул обгонял отступающих красных и шёл впереди их на Дмитриев. Вот что он пишет: «Точно сильная буря гнала нас без отдыха вперёд. От Доброводья мы пошли по тылам красных. Повернули на Дмитриев. Красные пробовали пробиться сквозь отряд, а потом начали отступать. Они шли, куда и мы, на Дмитриев. На спине противника мы, что называется, лезли в самое пекло: под Дмитриевым у красных были большие силы: бронепоезда. Движение крайне опасное». (ген. Туркул. стр. 288-289).
34. Как я узнал впоследствии, это была Фатеевка.
35. Интересно, что он с ними сделал? Передал ли в штаб и сказал, что я убежал, или просто выбросил их и ничего обо мне не сказал? Этот вопрос я часто задавал себе впоследствии.
36. По всей вероятности, и те двое военных, о которых мне сказали в Фатеевке, были тоже красные, проводившие разведку.
37. Этот лесок отмечен на подробной карте Генштаба. Не в нём ли находился пред тем » штаб бригады«, куда меня было приказано отвести?
38. Назывались эти деревни: Звеняга и Пушкарёво. Это я выяснил уже много лет спустя, рассматривая карту той местности.
39. На карте обозначен как «Лог Лебежный».