Во вторник 25 мая, около шести часов вечера я прибыл самолетом
Аэрофлота в Шереметьевский аэропорт в Москве. Из Брюсселя я вылетел один,
так как два других соборных члена от нашей Епархии, диакон Сергий Рейнгарт и
В. Е. Драшусов, не участвовали в Архиерейском совещании 28 мая, а поэтому
вылетали на три дня позже. В Амстердаме ко мне присоединился мой викарный
епископ Дионисий Роттердамский, и мы много в самолете, хотя и с некоторой
осторожностью перед возможными микрофонами, беседовали с ним о предстоящем
Соборе. Между нами обнаружилось полное согласие во взглядах, хотя владыка
Дионисий как один из самых молодых епископов по хиротонии, да к тому же и
советский гражданин (после последней войны), до этого он был эмигрантом,
опасался открыто высказывать свои взгляды на предстоящем Соборе.

В самолете я разговорился и сидящим рядом с нами инженером из Киева,
лет сорока, возвращавшегося с какого-то научного конгресса. Насколько он был
верующим и церковным человеком, трудно сказать, во всяком случае он был на
пасхальной заутрене во Владимирском Соборе и знал по имени Киевского
митрополита Филарета. Инженер живо интересовался предстоящим Собором и
выборами Патриарха.

– «Наверное, будет несколько кандидатов, а кто намечается? Выборы будут,
конечно, тайные?» — спросил инженер.

Мне было стыдно отвечать, что, по-видимому, будет всего один кандидат,
митрополит Пимен (в лучшем случае еще Никодим) и что выборы будут открытыми.
На лице моего собеседника изобразилось недоумение и разочарование.

– «А почему так? — спросил он.- Разве это по церковным правилам…?»

– «Нет, — ответил я. — Но еще ничего не решено окончательно, все
зависит от самого Собора». Инженера мой ответ несколько успокоил.

По приезде и при прохождении паспортного контроля в аэропорту со мною
произошел небольшой инцидент, истинный смысл которого мне был долгое время
не ясен. Лейтенант-пограничник, пристально всматривался в мой паспорт и
вертел в руках листок моей визы, спрашивал (почему-то?), откуда я приехал и
какова цель моего приезда… Я сказал, что прилетел из Бельгии, по
приглашению Патриархии, на Собор. «Подождите! У Вас что-то виза не в
порядке!» Заставил меня подождать еще, а потом подозвал находившегося рядом
майора и передал ему молча мой паспорт и визу. При этом я заметил, что он
ему ничего на это говорил и не спрашивал. Майор взял мой паспорт, отошел в
сторону, стал ко мне спиной (я не видел что он делал), но не прошло и трех
минут как он повернулся ко мне, и сказал: «Все в порядке, но пройдите к
следующему окошку контроля». Он заставил меня прождать еще некоторое время у
этого окна, потом подошел и сам выдал мне мой паспорт. Смысл этих
манипуляций мне был не понятен, виза у меня была в полном порядке.

– «Вы, наверное, на Собор приехали? — спросил он меня. — Какие будут
кандидаты? Говорят, что многие хотят Пимена?»

– «Митрополита Пимена.- поправил я его. — Да его многие желают».

– «А какие другие кандидаты?»

Признаться, мне было стыдно отвечать на этот вопрос, что видимо, будет
только один кандидат митрополит Пимен, и я сказал нечто неопределенное. Но
отрадно было вновь почувствовать, что даже у таких людей как этот майор,
выборы Патриарха живо интересуют советских людей. Но почему лейтенант
пытался оспаривать «законность» моей визы, понять не могу. Может быть, у
него была инструкция не допускать меня в это время в СССР, а может по
неопытности профессиональной? Все остальные формальности прошли гладко,
никакого осмотра багажа и обычное заполнение декларации о валюте.

По прошествии контроля меня и епископа Дионисия (у него никаких проблем
с паспортом не было) нас встретили представители Патриархии и служащие
«иностранного» Отдела — священник Владимир Есипенко и диакон Андрей Юрченко.
Выяснилось, что из-за многочисленных делегаций приглашенных на Собор,
администрации Патриархии было трудно выделить для каждого заграничного
архиерея особо сопровождающего. Поэтому о. Владимир был назначен
сопровождать как меня, так им епископа Дионисия, чему я был безмерно рад,
так мне это давало больше свободы в передвижениях. (Впрочем, оговорюсь
заранее, что о. Владимир оказался одним из лучших сопровождающих, с которыми
мне пришлось иметь дело при моих посещениях СССР. Когда я говорил ему, что в
нем не нуждаюсь и он — свободен, то он ничем меня не стеснял и был всегда
рад).Меня также приехал встречать мой старший брат Игорь Александрович
Кривошеин, живший к тому времени с семьей в Москве. И мы все вместе с о.
Владимиром Есипенко, епископом Дионисием, и моим братом отправились на
машинах в гостиницу «Россия». Из разговоров по дороге выяснилось, что многие
архиереи, в том числе наш Экзарх, митрополит Антоний, уже прибыли в Москву,
хотя большинство еще не съехалось.

Не стану описывать гостиницу «Россия», в которой я остановился впервые.
Грандиозная по размерам, с ее бесконечными коридорами и огромными
«Банкетными залами, с претензиями на ультра-модерн в смысле обстановки; в
нее как впрочем, и во всех советских гостиницах, всегда что-то не
действовало. То электричество в номере, то вода в кранах или в уборной…
Зато телефон работал всегда безотказно и можно было говорить из номера
непосредственно с городом или даже с заграницей.

Как и другим архиереям мне предоставили отдельный номер, к сожалению
духовенство и миряне прибывшие на Собор, помещались в номерах на двоих.
Наиболее «важные» гости Собора были размещены в западном корпусе, самом
роскошном, а «сверх важные» были поселены в гостинице «Советская» (бывший
«Яр», перестроенной после революции), увеличенной и считавшейся самой
фешенебельной по тем временам в Москве. Среди гостей этого отеля были
Патриарх Александрийский, а также американские делегаты Виллебрандс и Блейк.
Впрочем, как мне объяснили позднее, это странное расселение или изоляция
«сверх важных» гостей от других членов, было сделано специально, дабы они не
могли общаться с членами Собора, и находились под специальным контролем.

Но в самой гостинице «Россия» никакого видимого контроля не было, и мы
могли свободно видеться друг с другом и переговариваться по телефону.

В первые дни, когда еще не съехались все приглашенные, мы все
столовались в одном из больших ресторанных залов, а позднее в огромном
«банкетном» зале. Обедали в три часа дня, а ужинали вечером поздно, около
девяти часов. Еда в первые дни была сравнительно скромная и без вина, а с
переходом в «банкетный» зал — более изысканная и с винами (болгарскими и
румынскими). В гостинице был размещен своеобразный «штаб» Патриархии (с
сотрудниками «иностранного» отдела) по координации и помощи всем гостям. Он
обеспечивал нас автомобилями, Шоферами, размещением по гостиничным номерам и
пр. Во главе этого «штаба» стоял протоиерей Михаил Сырчин. Я его знал по его
недавнему посещению Брюсселя вместе с архиепископом Минским Антонием.
Архиепископ Антоний отзывался мне о нем как о «менее хорошем», чем другой
его спутник, протоиерей Михаил Турчин, подобная характеристика о. Михаила
строилась на том основании, что когда арх. Антоний прибыл в Брюссель с
«визитом», о. Михаил впервые полчаса позвонил в советское посольство и
сообщил о прибытии их делегации. Ко всему прочему, во время их пребывания в
Брюсселе, о. Михаил Сырчин вел себя так, что можно было подумать, что он был
доверенным лицом в советских учреждениях. Он был ко всему прочему человеком
обаятельным, деловым, энергичным и производил впечатление скорее
симпатичного человека. На него была возложена довольно трудная и
ответственная миссия во время Собора.

Мне дали его «секретный» телефон, потому что номер телефона
официальный, постоянно был занят. В будущем это могло сослужить мне
определенную помощь, если мне нужно было договориться о некоторых встречах,
я мог ему звонить непосредственно. Хотя чаще всего я прибегал к помощи
сопровождавшего меня священника Владимира Есипенко.

В этот день приезда, размещение в гостинице, паспортные формальности
(паспорта как обычно отбирали) заняли столько времени, что было поздно ехать
в церковь, как мне хотелось на вечернюю службу отдания Пасхи, чем я был
огорчен. Вместо этого пришлось пойти на ужин в ресторанный зал гостиницы,
где я встретил еще немногочисленных приехавших на Собор архиереев –
митрополита Филарета Киевского, архиепископа Ионафана Тамбовского, бывшего
Экзарха в Америке, епископа Варфоломея Кишиневского, епископа Феодосия
Черновицкого, епископа Савву Переяславского и нашего Экзарха, митрополита
Антония. Было приятно встретиться со старыми знакомыми, но в этот вечер
особенно интересных разговоров не получилось, но, тем не менее, мы смогли
обсудить несколько важных моментов. Митрополит Антоний сказал, что на
следующий день будет видеться с митрополитом Никодимом и, что это инициатива
исходила от последнего. Владыка Антоний сказал, что собирается говорить по
всем острым вопросам — тайное голосование, единая кандидатура, постановления
1961г. Более того, он добавил, что хочет попросить встречу с Куроедовым и
объяснить ему какое отрицательное впечатление производит на Западе выбор
Патриарха открытым голосованием, и что это, в конце концов, невыгодно даже
для престижа советского правительства. Скажу прямо, что я тут же выразил
сомнение в эффективности разговора с Куроедовым и добавил, что
« Лично я ни с
Куроедовым, ни с Макарцевым встречаться и обсуждать эти темы не намерен». Я
спросил митрополита Антония, как он отнесся к моему письму к митрополиту
Никодиму. Он ответил, что вполне одобрил его содержание и по его словам ряд
архиереев в СССР, а именно архиеп. Вениамин Иркутский, архиеп. Павел
Новосибирский, архиеп. Леонид Рижский, архиеп. Кассиан Костромской и еп.
Михаил Астраханский — письменно высказали Предсоборной Комиссии свое
несогласие с постановлениями 1961г и настаивали на их пересмотре. « Видимо
Ваше письмо, вселило в них надежду и смелость»,- добавил Владыка Антоний.

Присутствующий при нашем разговоре отец Всеволод Шпиллер и живо на все
реагировавший, обратился ко мне с вопросом:

– «А Вы читали записку архиепископа Вениамина Иркутского?»

– «Конечно нет, — ответил я откуда же я мог достать, она заграницей
неизвестна».. «Да, Вы попросите ее в Предсоборной Комиссии, они Вам обязаны
дать, ведь это официальный документ.»

– «Что Вы!- сказал я, — бесполезно спрашивать, все равно не дадут.
Постараюсь достать ее другим путем».

Далее отец Всеволод сказал, что всех архиереев, подавших записи, против
постановлений 1961г. вызывали в Москву в Предсоборную Комиссию и строго
внушали им не выступать на Соборе против этих постановлений, «потому что они
вытекают из советского законодательства о культах и оспаривание их будет,
поэтому рассматриваться, как антисоветский акт».

Точно тоже самое внушали архиереям и в Совете по Делам Религии.

« Кто будет противиться постановлениям о приходам, сломает себе ногу»,-
сказал Макарцев, по словам о. Всеволода Шпиллера.

Особенно строго говорили с архиепископом Павлом, так как кроме
возражений против постановлений 1961 года он «собирал материал против
митрополита Пимена», а именно его указ о недопущении к причастию верующих в
районах затронутых холерой. А так как архиеп. Павел, твердо стоял на своем и
заявлял о намерении выступить на Соборе, его предупредили «Смотрите, Вы и на
Собор не попадете! Против Вас поступили обвинения в безнравственном
поведении, одновременно по церковной и по гражданской линии…, а для
расследования нами послан в Вашу епархию Михаил Казанский. Если ревизия
подтвердит обвинения, Вы будете уволены и на Соборе Вас не будет…»

По словам о. Всеволода, в результате подобных разговоров, архиепископ
Павел, уехал из Москвы в Новосибирск разбитым и нравственно и физически (он
очень болезненный). Сейчас «ревизия» и проверки происходившие в
отсутствие(!) Владыки Павла закончились, но результаты ее неизвестны.

Я спросил о. Всеволода относительно архиепископа Ермогена (бывшего
Калужского). Он ответил мне, что архиепископ Ермоген, конечно против
постановлений 1951 года и выбора Патриарха открытым голосованием и что он
тоже писал в Предсоборную Комиссию. Более того, он дважды бывал в Москве,
был принят митр. Пименом, долго с ним беседовал, Пимен его даже пригласил
обедать, казалось, что между ними наладились добрые отношения. Но потом
почему то все разладилось и сейчас архиепископ Ермоген перестал бывать в
Патриархии.

– «Может на митрополита Пимена было оказано давление со стороны Совета,
прекратить сношения с архиепископом Ермогеном?» — спросил я о. Всеволода.
«Трудно сказать,» — ответил мне о. Всеволод, — Дело в том, что в
правительственных сферах на высшем уровне существуют два течения. Одно более
жесткое, которое считает, что Церковь нужно всячески ограничивать и теснить,
а другое полагающее, что поскольку существование Церкви при советском строе
есть реальный факт, то из этого нужно сделать выводы и прекратить ненужное
на нее давление, потому что это приводит только к напряжению«

– «Видимо нужно дать Церкви настоящее, правовое положение в современных
условия России, а не фиктивное.?» — сказал я.

– «Эта двойственная политика и разногласия выразились и по отношению к
Собору, и выборам Патриарха. А Куроедов лично, сторонник более твердой
линии. Он настоял на том, чтобы было предписано открытое голосование и
утверждение постановлений 1961г., и чтобы Собор протекал по строго
предначертанной программе».

– «А другие ему возражали?» — спросил я.

– «Да голоса раздавались, хоть и малые. Говорилось, что это вызовет
протесты и вообще не пройдет. Многие ссылались на Ваше письмо, ведь его
многим удалось прочитать в «самиздате». Но Куроедов ответил, что ручается
лично, что ничего не произойдет, все промолчат, никто не вступится», –
грустно произнес о. Всеволод.

Чтобы закончить мой пересказ этого разговора за ужином, хочу добавить,
что от моего брата Игоря, который тоже был здесь, я узнал, что
Краснов-Ливитин осужден на три года и что он прекрасно держится на суде. Мой
брат добавил, что он слышал о верующих Нарофоминска, которые судились с
местной газетой, но проиграли процесс. Защитником их был Краснов-Ливитин.