Служение святой Евхаристии, исповедь и причастие, необходимость, в особенности, иметь духовника, ставили перед пр. Симеоном вопрос, который живо его волновал. Имеет ли всякий священник или епископ, ради одного только факта, что он был рукоположен, власть служить литургию и отпускать грехи? Кто способен духовно руководить другими и какими духовными дарами должно обладать, чтобы исповедовать? Тут убеждения пр. Симеона не совсем определенны и колеблются от духовного радикализма до относительной умеренности, что вообще ему свойственно.

Пр. Симеон отнюдь не отрицает значения священнического рукоположения и любит подчеркивать пред лицом своих противников, что сам он был рукоположен епископом. Так, он говорит: «Мы открываем вам талант, данный нам, и благодатный дар через пророчество и с возложением рук архиерея, совершившего нас во священство» (366). Пр. Симеон признает, следовательно, что епископское рукоположение преподает пророческий благодатный дар (χάρισμα), то есть дар Святого Духа. Однако, пр. Симеон говорит также, что рукоположение, как бы ни было оно необходимо, не достаточно, чтобы достойно служить, как, впрочем, и сакраментальное крещение не достаточно, чтобы стать подлинным христианином. Необходима также жизнь, согласная с заповедями Божиими, и, особенно, сознательное обладание дарами Святого Духа, с вытекающей отсюда духовной свободой.

Но прежде всего пр. Симеон показывает исключительное величие служения. «Кто, — говорит он,… — удостоившийся высшей и первой славы, сможет представить себе что-нибудь более славное, чем служить литургию и созерцать самую высшую природу, вседеятельную, невыразимую, неприступную для всех?.. Если ты увидел Христа, если ты получил Духа и был приведен ко Отцу через Них обоих… ты узнал бы, что велико и страшно, и выше всякой славы… служить (λειτουργεΐν) с чистою совестью сердца чистой и святой и нескверной Троице» (367). Пр. Симеон призывает поэтому не служить литургию, если кто не отрекся совершенно от мира: «Не заблуждайтесь, братья, не смейте прикасаться совсем или приступать к неприступному естеству! Потому что кто не отречется от мира и от того, что в мире, и не отречется от своей души и тела… не может приносить Богу таинственную и бескровную жертву (θυσίαν) чисто чистому по природе» (368). Но и этого, однако, недостаточно, нужно еще быть явно призванным Богом ко священству. «Но не всем таковым, — (то есть отрекшимся от мира и т. д.) говорит пр. Симеон, — можно служить, но если даже кто примет всю благодать Духа и от чрева матери пребывает чистым от греха, если не по повелению Божию и Его выбором, извещающим его душу Божественным осиянием и возжигающим ее желанием Божественной любви, то не кажется мне благоразумным ему священнодействовать Божественная (ίερουργεΐν τά θεία) и касаться неприкосновенных и страшных Тайн» (369). Отметим, однако, не категорический тон этого утверждения.

Сам пр. Симеон удивлен и опечален, как он посмел принять это высшее достоинство, священство и игуменство. Он трепещет перед его высотою (370). Вообще, пр. Симеон не делает различия между властью служить литургию и оставлять грехи. То и другое является следствием священнического рукоположения, которое не должно принимать прежде приятия Святого Духа, не отождествляемого с самим рукоположением. «Но не считайте себя, — говорит он, — … обманывая самих себя и сбиваясь со смысла, быть чем-нибудь, будучи ничем, и, как почивающие совестью, не думайте, что вы духовны прежде, чем получили Святого Духа. И вследствие этого вы спешите неразумно воспринимать чужие помыслы и восходите на игуменства и начальственные должности, и имеете дерзость бесстрашно (принимать) священство, и бесстыдно выдвигаете самих себя бесчисленными способами на митрополии и епископства пасти народ Господень» (371). И он советует: «Смотри, не предпринимай сначала пасти, прежде чем ты не приобретешь подлинным другом твоего доброго Пастыря, потому что ты ничего другого не выиграешь, знай, как дать ответ Богу не только о своем недостоинстве, но и об овцах, которых ты погубил по неопытности и страстности» (372). Это особенно верно относительно отпущения грехов: «Смотри, прошу, не принимай на себя вообще чужих долгов, будучи сам должником в чем-нибудь; не дерзни дать отпущение, не приобретши в сердце вземлющего грех мира» (373). Также не следует судить других прежде, чем получишь Святого Духа (374), ни в особенности иметь дерзость добиваться церковных должностей, не будучи призванным свыше (375). «Тогда (после Божественного призыва), исполненный Духа Святого, в свободе от закона плоти и смерти греха, ты будешь поставлен Божией благодатью праведным судьей на суд других, как выдвинутый (προχειρισθε’ις) на это Духом» (376).

Большое совершенство требуется пр. Симеоном от высших церковных сановников, которые в противном случае должны были бы покинуть свои кафедры: «Патриархи, если вы не друзья Бога, если не сыновья, если не боги по положению, то есть подобные Богу по природе, по благодати, данной вам свыше, отступите от престолов, и шедши, прежде всего вразумите себя от Божественных Писаний. И ставши отображением Бога, тогда со страхом прикасайтесь к Божественным вещам. Если же нет, когда Он откроется, тогда узнаете, что Бог наш есть огонь поядающий, не друзей, ни тех, кто Его возлюбил, но не принявших Его, пришедшего как свет» (377). Отметим, что, несмотря на резкий тон некоторых из этих высказываний пр. Симеона и его критику церковной иерархии, мы не находим в них прямого заявления о недействительности таинств, совершаемых недостойными, по пр. Симеону, священниками, ни отвержения иерархии, жизнь которой далека от совершенства. Это скорее острая критика образа действий этого иерархического строя и напоминание, что в таких условиях совершение таинств вредит тем, кто их совершает недостойно. «О бесстыдство! — пр. Симеон продолжает свою критику против тех, кто принимает рукоположение, не будучи призван Богом. — Никто не сможет презирать земного царя и похищать его честь и достоинство, и присваивать себе, а ты небесного, как если бы Он был ничем, презираешь и осмеливаешься налагать руку на апостольские достоинства без Его склонности и воли? Всецело в таком состоянии, ты думаешь, что Владыка оставит это без расследования? Ни в коем случае, никак!» (378) Как бы то ни было, даже если кажется, что Бог призывает нас, принятие правящей должности в Церкви должно ощущаться как опасное духовное нисхождение. «Даже тогда, — говорит пр. Симеон, — тебе не следовало бы быть дерзновенным и всецело беззаботным, но со страхом и трепетом, как опускающемуся с высоты к некоей глубине глубочайшего колодца, полного всевозможных пресмыкающихся и зверей, таким образом вступать на (управление) митрополией или патриархией или на какое-нибудь другое начальство, епископство, если случится, или на управление народом» (379). Во всяком случае, всякую власть дает Святой Дух, и Его нужно слушаться со страхом. «Нужно ли говорить людям, подобно настроенным относительно власти вязать и решать (которые учат, не имея истинной премудрости, Господа нашего Иисуса Христа), тогда как имеющие в себе Утешителя, отпускающего грехи, дрожат, как бы не сделать чего-нибудь вопреки воле находящегося в них и через них говорящего? Но кто, столь неистовствующий и вознесшийся на такую дерзость, чтобы прежде приятия Утешителя сказал бы или сотворил дела Духа и без указания Божия совершал бы дела Божий?» (380)

В Огласительных Словах пр. Симеон выражается с еще большей силой, говоря о власти вязать и разрешать. Он отвечает своим противникам, которые утверждали: «Но эта власть принадлежит священникам», — и говорит им сам: «Знаю и я, потому что это правда. Но не всем и просто священникам, но в духе смирения священнодействующим Евангелие и живущим в непорочной жизни, прежде всего представившим себя Господу в жертву, совершенную, святую, благоугодную, чистое их служение в храме их тела внутри духовно показавшим и принятым, и явившимся в горнем жертвеннике, и принесенным архиереем Христом в совершенную жертву Богу и Отцу и силою Духа Святого пересозданным и измененным, и преображенным во Христа, умершего для нас и воскресшего во славе Божества» (381)… «Таковых есть власть вязать и решать, и священнодействовать (ίερουργεΐν), и учить, а не только получающих от людей выбор и рукоположение (χειροτονίαν)» (382). Это все та же доктрина: власть вязать и решать и вообще деятельность священства, даже власть учительства, принадлежит священникам, но одно рукоположение недостаточно для плодотворного выявления этой власти, если оно не сопровождается жизнью во Христе, если сам священник не преображен во Христе Святым Духом. Разрешающая власть, так же как способность принимать исповедь, немыслима для пр. Симеона без обладания благодатью Святого Духа. Притязание действовать как священник только в силу церковной должности возмущает пр. Симеона. «Но что я скажу, — пишет он, — любящим быть именитыми и становиться священниками и архиереями и игумнами и желающим воспринимать чужие помыслы и говорящим, что они достойны врученной им власти вязать и решать? Когда я вижу их, что они не знают ничего из необходимых и Божественных вещей и не учат этому других, и не вводят в свет познания, чем это отличается от того, что говорит Христос фарисеям и законникам: «Горе вам, законникам, что взяли ключ познания… Чем другим является ключ познания, если не верою даваемая благодать Святого Духа, поистине производящая через просвещение познание и раскрывающая затворенный и покрытый наш ум» (383)… «Научитесь всему этому, настаиваю, вы, именуемые чадами Божиими и думающие быть христианами, учащие других пустыми словами и воображающие править, однако лживо, священники и монашествующие!» (384)

С другой стороны, пр. Симеон называет своих монахов, из которых не все были священниками, «народом Христа, священным стадом, царским священством» (385). Наконец, в Гимнах пр. Симеон осуждает тех, кто, не отрекшись от мира и не получив Святого Духа, соглашается быть рукоположенными. А именно, он говорит: «Кто не оставит сначала мира… и не возлюбит подлинно одного Христа и не потеряет душу свою для Него… и не был удостоен получить Божественный Дух, данный Им Божественным апостолам… откуда очищение и созерцание душою… неприступного света, из которого дается бесстрастие и святость всем удостоившимся видеть и иметь Бога в сердце… таковой да не дерзнет соглашаться на священство и на управление душами и на власть» (386).

Вопрос, кому принадлежит разрешительная власть, имел для пр. Симеона особенный интерес ввиду важности, которую имело в его глазах, как и вообще в учении Церкви, таинство исповеди. Пр. Симеон настаивает на действенности исповеди и на ее необходимости для всех, кто впал в грехи после крещения, он видит в ней средство вновь найти Бога (387). Поэтому он всех призывает к исповеди и покаянию: «Да покается каждый из вас и да оплачет самого себя… что лишил себя столь многих и столь великих благ, отпав от славы и созерцания Царя небесного, и да потщится через покаяние и исповедь получить вечные блага» (388). В другом месте пр. Симеон настаивает, что одного покаяния недостаточно, но за ним должна следовать исповедь и разрешение от грехов. «От покаяния, — говорит он, — происходит омовение скверны постыдных действий, а после него причастие Духа Святого. Не просто, однако, но по вере и расположению и смирению кающихся от всей души. И не только, но после получения совершенного оставления содеянных грехов от отца и воспреемника. Вот почему хорошо ежедневно каяться» (389). В другом месте, однако, он прибавляет и иной источник очищения, монашеский постриг: «Если ты получил оставление всех своих согрешений или через исповедь или через одеяние святой и ангельской схимы, какой это будет тебе причиной любови и благодарения и смирения» (390).

Утверждение пр. Симеона, что отпущение грехов может быть получено также через облачение в монашескую одежду, которая не обязательно дается лицам в священническом сане, указывает на связь, существующую, по пр. Симеону, между исповедью и монашеским постригом, выражением покаяния и отречением от мира прежде всего. Пр. Симеон рассматривает эти вопросы в  1-ом Послании «О исповеди», сохранившемся во всех древних рукописных собраниях его творений, хотя и несколько отдельно от других. Подлинность его несколько раз оспаривалась. Оно содержит учение, несколько отличное от вышеизложенного, или, вернее, своего рода радикализацию взглядов пр. Симеона касательно разрешительной власти (391).

Пр. Симеон начинает 1-ое Послание прямым вопросом, который был ему, вероятно, задан его корреспондентом. «Ты повелел моему ничтожеству, — пишет он, — о отец и брат, ответить на вопрос: «Позволено ли исповедовать свои грехи некоторым монахам, не имеющим священства?» Ты прибавил и следующее: «Потому что мы слышим, что власть вязать и решать дана одним священникам» (392). Для того чтобы ответить, пр. Симеон дает сначала определение исповеди: «Исповедь, следовательно, не что иное, как сознание долгов, далее, признание ошибок и собственного безумия, то есть осуждение своей бедности» (393). Он объясняет: «Всякий верный, без исключения, следовательно, является, — пр. Симеон имеет в виду евангельскую притчу, — должником своего Владыки и Бога, и то, что он взял у Него, будет с него спрошено на страшном и ужасном суде, когда все без исключения, цари и бедные вместе, мы предстанем перед Ним, нагие и с согнутой шеей» (394).

Один Христос может восставить Адама и его потомков в их падении. «Ни Адам, — пишет пр. Симеон, — ни кто-нибудь из его сыновей не имел бы силы совершить восстановление себя и своих близких, если бы Бог, Который выше естества, наш Господь Иисус Христос, пришедши (в мир), не поднял бы его и нас от падения Своею Божественною силою» (395). Таким образом, грех Адама, «прадедное падение» (προπατερικόν πτώμα), как пр. Симеон говорит в другом месте (396), является источником падения человеческого рода, хотя каждый согрешает лично. Все мы пронзены жалом врага, а всякий грех ведет к смерти (397), человек становится рабом диавола (398). В таких обстоятельствах большой грешник (речь идет в данном случае о развратнике), «ставший вместо чада Божия чадом диавола, что сделает он, чтобы вновь оказаться во обладании того, что он потерял? Во всяком случае он попросит посредника и друга Божия, способного восстановить его в состоянии, которое он имел раньше, и который примирит его с Богом и Отцом… (Ибо) тот, кто таким образом разгневал своего Владыку и Бога, не может иначе примириться с Богом, нежели через посредника, святого человека и раба Христова, и через избежание зла» (399). Пр. Симеон призывает поэтому прибегнуть к духовному врачу, исповедуя ему свои грехи: «Побежим немедленно к духовному врачу и изблюем через исповедь яд греха, и, выплюнув его яд, получим от него с усердием в качестве противоядия даваемые им покаянные эпитимии, и будем подвизаться их исполнять всегда с горячею верою и в страхе Божием» (400). Духовный отец должен иметь три качества: он врач, советник и посредник. «Взыщи, если хочешь, благого врача и советника, чтобы, как хороший советник, он предложил бы тебе образы покаяния, которые тебе подходят, и как врач, дал бы тебе лекарства, подходящие для каждой раны, и как посредник, предстоя пред Богом лицом к лицу, молитвою и ходатайством, умилостивил тебе Божество» (401).

Отметим здесь, что духовный отец никогда не рассматривается как судья, который осуждает и карает. Эпитимии, им налагаемые, имеют лечебную цель. Но с другой стороны, пр. Симеон, имеющий столь высокое представление о духовном отце, харизматической личности и избраннике Божием, настаивает, что никто не должен похищать апостольского достоинства, то есть выслушивать исповеди и оставлять грехи, не будучи призван Богом. «По всему этому, — говорит он, — я трепещу и дрожу, братья и отцы мои, и прошу вас всех… не презрительно относиться к этим божественным и страшным для всех тайнам и не играть с вещами, где нельзя играть, ни с вашей душой, из-за тщеславия или славолюбия, или выгоды, или от бесчувствия. Потому что случается принимать помыслы других, чтобы быть названными «равви» и «отцы». Не будем восхищать, прошу, бесстыдно так и просто достоинство апостолов» (402). Пр. Симеон говорит, продолжая, что истинные посредники редки: «Но и не возжелайте быть посредниками остальных (людей), прежде чем наполниться вам Духом Святым и познакомиться и примириться вам в чувстве души с Царем всего» (403). Пр. Симеон предупреждает, что искателей церковных должностей ожидает вечный огонь.

Установив таким образом харизматический характер духовника и важность таинства исповеди, пр. Симеон чувствует себя способным ответить на вопрос, который был ему поставлен, можно ли исповедовать свои грехи монахам, не имеющим священства. Он дает на этот вопрос скорее положительный ответ, основываясь в особенности на предании: такой порядок существовал в Церкви от древних времен. Так, он говорит: «Что позволено нам исповедоваться (έξαγγέλλειν) монаху, не имеющему священства, ты это найдешь происходящим со всеми с тех пор, как одежда и образ покаяния были дарованы от Бога Его наследию и монахи получили свое имя, как это написано в боговдохновенных писаниях отцов. Вникнув в них, ты найдешь, что то, что я говорю, правда» (404). Хотя пр. Симеон не приводит здесь источников, можно сказать, что он прав (405). Пр. Симеон опирается на долгую монашескую традицию, прибегает также к истории Церкви, которую рассматривает в очень общем виде, даже схематически и без достаточных оттенков, чтобы показать, что власть вязать и разрешать, данная Господом апостолам, перешла впоследствии к епископам и священникам и от них к монахам, когда первые стали недостойными. «Прежде них (монахов) одни архиереи получали власть вязать и решать, по преемству от божественных апостолов, но с прошествием времени и когда архиереи стали негодными (άχρειουμένων), это страшное действие перешло к священникам, имеющим непорочную жизнь и удостоенным божественной благодати. В дальнейшем, когда они, священники и иереи, вместе смешались и уподобились народу и когда многие, как и теперь, подпали (под действие) духов заблуждения и в суетные слова и погибали, оно было перенесено, как было сказано, избранному народу Божию, говорю, конечно, монахам. Не то что она была отнята от священников и архиереев, но они сами отчуждили себя от нее» (406).

Пр. Симеон снова возвращается к вопросу, «откуда и как и кому была дана изначала эта власть священнодействовать (ίερουργεΐν) и вязать и решать» (407), с тем чтобы ответить, что один Бог может отпускать грехи, но что Он передал эту власть апостолам, даровав им Святого Духа. «Отсюда начало этого великого дара, — говорит пр. Симеон, — и только Богу подобающего и которым Он один обладает. Далее Он оставляет ученикам таковой благодатный дар (χάρισμα), намереваясь взойти на небо». Через апостольское преемство этот Божественный дар был передан епископам: «Как уже было сказано, святые апостолы по преемству передавали эту власть тем, кто занимал их престолы, так как никто из остальных не смел даже помыслить что-нибудь такое. Таким образом ученики Господа с точностью хранили право этой власти» (408). Необходимость апостольского преемства, для того чтобы иметь власть оставлять грехи, является для пр. Симеона столь очевидным фактом, что он считает просто немыслимым не признавать его. Однако в Послании пр. Симеон почти сразу возвращается к своему убеждению, что Божественная благодать покинула епископов и священников из-за их недостоинства: «Божественная благодать, — пишет он, — оставила их, и эта власть вязать и разрешать была отнята от таковых (архиереев). Поэтому, так как они оставили все другое, что должны иметь священнодействующие, одно только от них требуется, православность. Думаю, что даже не это (только). Потому что не тот, который не вносит новый догмат в Церковь Божию, православный, но имеющий жизнь, согласную с правым словом» (409).

Более важно, однако, и характерно для духовных установок пр. Симеона то, что он не останавливается на этом, но утверждает, что также монахи, вслед за епископами и священниками, потеряли свои духовные дары, не являющиеся достоянием какого-нибудь особого положения в церкви. «Так как только вид и одежда священства остались в людях, и когда дар Духа перешел на монахов и был познаваем через (чудесные) знамения, так как они проходили на деле апостольскую жизнь, и здесь диавол соделал свойственное ему. Потому что, видя их, что они, как некие новые ученики Христа, снова явились в мире и просияли жизнью и чудесами, он ввел лжебратьев и свои собственные орудия и смешал их с ними. И когда мало-помалу они умножились, стали негодными, как ты видишь, и сделались монахами очень немонашествующими» (410).

Пр. Симеон делает, следовательно, заключение, что власть оставлять грехи не принадлежит священству от одного факта рукоположения, но только тем, кто является учеником Христа. «Ни монахам по одежде, — пишет пр. Симеон, — ни рукоположенным и включенным в степень священства, ни почтенным достоинством архиерейства, патриархам, говорю, и митрополитам и епископам, так просто и только из-за рукоположения и за его ценность не дается от Бога оставлять грехи, да не будет! Потому что им дозволено только служить (литургию). Полагаю, что даже и не это многим из них, чтобы, будучи сеном, они из-за этого не сгорели бы совершенно, но только тем, кто среди священников и архиереев и монахов может быть сопричислен к лику учеников Христовых за чистоту» (411).

Несмотря на энергичный тон, эти высказывания пр. Симеона не очень ясны. Одно кажется несомненным: пр. Симеон делал различие, хотя и с некоторою непоследовательностью, между властью совершать Евхаристию и властью оставлять грехи. Эта последняя предполагает особые Божественные благодатные дарования (харизмы), не сводимые к одной благодати рукоположения, тогда как для служения литургии чистота жизни представляется достаточной, когда дело идет о лице, получившем рукоположение. Пр. Симеон не подвергал ни малейшему сомнению необходимость рукоположения для служения литургии, хотя и находил это недостаточным. Что же касается оставления грехов, то ответ менее ясен, так как трудно сказать, кто эти «ученики Христовы», которым дана эта власть? Должны ли они обязательно быть рукоположенными? Скорее нет. Пр. Симеон, однако, указывает, как можно узнать этих истинных учеников Христовых: «Ставшие причастниками таких благодатных даров — или всех или частично, как им полезно — зачислены были в апостольский лик, и те, кто теперь становятся таковыми, туда же зачисляются» (412). Власть вязать и разрешать принадлежит тем, кто видит Бога (413).

Пр. Симеон, что обычно для него, основывается в своих убеждениях о духовном руководстве и власти оставлять грехи на своем личном опыте. Ведь его духовный отец, Симеон Благоговейный, человек, никогда не рукоположенный во священники, привел его к Богу. «Я знаю, чадо, — пишет пр. Симеон в конце своего Послания, — что таковым лицам (как Симеон Благоговейный) дается власть вязать и решать от Бога Отца и Господа нашего Иисуса Христа Духом Святым сущим по положению сыновьями и святыми рабами Его. Такового и я сам отца был учеником: не имевшего рукоположения (χειροτονίαν) от людей, но рукою меня Божией, то есть Духом, вписавшего в ученичество и хорошо повелевшего принять рукоположение от людей для последующего предписанного чина (τύπον), меня, давно движимого Духом Святым на это сильным желанием» (414). «Этот, — прибавляет пр. Симеон, говоря о Симеоне Благоговейном, — услышав Христовы (заповеди), стал причастником Его дарований и получил от Него власть вязать и разрешать согрешения, возжегшись Святым Духом» (415).

Можно в общем сказать, что учение пр. Симеона о власти вязать и разрешать, выраженное в Послании «О Исповеди», является развитием его взглядов, основанных на личном опыте, на духовном рождении и на мистическом воскресении, на крещении Духом, а также на сознательном характере обладания благодатью. Но оно представляет собою, кроме того, большую жесткость и радикализацию его убеждений. Потому что в других своих писаниях пр. Симеон, энергично утверждая необходимость для спасения церковных таинств, в особенности крещения и Евхаристии, совершаемых священником, оспаривает их действенность и находит их недостаточными только в том случае, если тот, кто их получает, не чувствует ясно, что он становится новым человеком. Здесь же пр. Симеон идет дальше и утверждает, что для того, чтобы оставлять грехи, нет необходимости быть рукоположенным священником, потому что единственное, что важно, это быть истинным харизматиком, и что только этим одним дается власть вязать и разрешать грехи. Однако, пр. Симеон не распространяет свои взгляды о сознательном опыте Духа, как единственном условии действительности таинств, на другие таинства, кроме исповеди и оставления грехов, как вытекающего из нее. Наоборот, он утверждает, что власть совершать Евхаристию предоставлена священникам и епископам — хотя они и потеряли свои харизматические дары, — если только они не впадают в тяжелые грехи.

Утверждая возможность обращаться к лицам, не имеющим священства, для получения от них отпущения грехов, пр. Симеон основывается, как мы сказали, на предании древней Церкви, допускавшей исповедоваться у нерукоположенных монахов. Хотя во времена пр. Симеона этот обычай стал редок, понятно, что он опирается на него. Но на предложенный ему вопрос, позволительно ли исповедоваться монахам не священного сана, он не отвечает прямо, а расширяет свой ответ, говоря, что власть вязать и разрешать принадлежит вообще христианам, носителям Духа, монахи они или нет. Монахи тоже потеряли свои духовные дары, никакое положение в Церкви не пользуется преимуществом в этом отношении. Пр. Симеон опирается также на свой личный мистический опыт как ученика Симеона Благоговейного, который породил его духовно и примирил с Богом, не будучи сам рукоположенным во священники, при этом принудил его принять священство путем возложения епископских рук. Пр. Симеон различает здесь два «рукоположения», одно человеческое, «от людей», другое Божественное, Святым Духом. Первое совершается по предписанному «чину», выражение двусмысленное и труднопереводимое, но он, вероятно, хочет сказать «согласно с церковными предписаниями». Как бы то ни было, его невозможно истолковывать как ссылку на чистую формальность. Что же касается богословского объяснения, пр. Симеон более всего основывается на явлении Христа апостолам (Иоанн, гл. 20), когда Он вдунул им Святого Духа и дал власть вязать и разрешать. Эта власть, по пр. Симеону, дается тем, кто получил Святого Духа, а приятие Духа не ограничивается таинствами.

Не высказывая своего мнения об этом учении пр. Симеона (об отпущении грехов лицами, не имеющими священства, но святыми и духоносными), скажем лишь, что оно никогда не было официально принято Православной Церковью и с течением веков до такой степени забылось, что многие православные священники нашего времени, когда им говорят о нем (а слышат они это в первый раз), бывают удивлены и смущены и находят его опасным. Однако оно никогда не было ни прямо, ни косвенно осуждено Церковью. Церковное общественное мнение тоже не отвергало его, особенно в монашеских кругах, как об этом можно заключить из факта, что древние рукописи не исключают Первое Послание, где оно изложено, из своих собраний творений пр. Симеона, хотя и помещают его несколько отдельно. Но тот факт, что в некоторых рукописях это учение приписывается пр. Иоанну Дамаскину, показывает, что оно встречало некоторую оппозицию. И, чтобы придать ему больше авторитетности и защитить от критики, его ставили под покровительство лица столь неоспоримого православия, каким был Дамаскин. Напротив, в XVIII веке, в ново-греческом переводе Дионисия Загорейского и в русском переводе еп. Феофана (Говорова) Послание было вовсе опущено, очевидно, чтобы не смущать читателей. Влияние взглядов пр. Симеона на исповедь сказывается скорее на обычае, старинном, как мы сказали, но обновленном в новые времена: открывать свои помыслы и душевные движения монахам, известным своей святостью, не спрашивая от них разрешения грехов, если они не иеромонахи. Нужно, однако, сказать, что такого различения между «откровением помыслов» и иерейским разрешением нет в писаниях пр. Симеона и оно чуждо его духовности. Для него исповедь была нераздельным целым, харизматическим актом.