За воротами тюрьмы я окунулся в ночь, дождь и ветер. Очень холодно и я устал. У меня мелькает мысль: бросить всё и вернуться в Москву, в Весьегонск. Там, по крайней мере, в помещениях тепло. Мгновение малодушия, сразу сменяется твёрдой решимостью немедленно продолжать свой путь на Юг, к Белым! Быстрыми шагами направляюсь к вокзалу, до которого, как узнаю от прохожего, три версты. Но я решаю избавиться от этой злосчастной карты, раз и навсегда. Рву её на мелкие кусочки и бросаю в канаву. Продолжаю по каким-то пустырям, под ветром и дождём, двигаться к вокзалу. Вскоре в ночной тьме вижу его огни. На станции на путях стоит поезд. Думаю, что он идёт на юг, влезаю в освещённый вагон. Много народу, шумно. Публика с вещами, скорее интеллигентная, не мужики. «Пожалуйте, пожалуйте! — говорят мне. — Вместе поедем до Москвы. Будет веселее!» «Как до Москвы? Разве поезд идёт не на юг?» — удивляюсь я. «Да нет, он идёт в Москву». Оказывается, поезд везет советским служащих и коммунистов, эвакуированных с юга ввиду наступления белых.

Опять приходит на ум: остаться в тёплом вагоне и поехать в Москву. Но я отбрасываю соблазны и говорю соседям, что у меня командировка, и я должен попасть в Дмитриев. Все, конечно, удивляются, как это может быть, что всех оттуда отправляют в безопасное место, а я еду. Во избежание лишних вопросов поскорее ухожу из вагона. Выясняю, что действительно в южном направлении поезда не ходят, кроме воинских эшелонов, но на них посторонних не берут, даже с командировками. Нахожу всё же воинский эшелон, теплушки с красноармейцами. Обращаюсь к какому-то начальнику, говорю ему, что у меня срочная командировка, прошу пустить в поезд. Нет, строго запрещено, брать кого-либо. Эшелон, вот-вот тронется. Что делать? И тут я вижу как двое рабочих, а может железнодорожников, забираются на буфера между вагонами. Залезаю и я. Поезд тронулся. Еду на буфере. Навстречу хлещет ледяной ветер, дождь обжигает лицо. Замерзаю, особенно руки, еле держусь на буфере, так ехать дальше трудно. Когда же кончится это мучение! Через три часа поезд останавливается на разъезде. Слезаю с буфера и влезаю в первую попавшуюся теплушку, где немного людей. Солдаты мало обращают на меня внимания, ничего не спрашивают. Поезд долго стоит, потом дёргается и движется. Так я и остаюсь в этой теплушке, окружённый красноармейцами. Меня никто ни о чём не спрашивает. Видно, что всем этим солдатам не до любопытства, лица напряжённые и усталые. По надписям по вагонам вижу, что эшелоны перебрасываются с эстонского фронта через Брянск на юг в направлении на Дмитриев. Незадолго до этого, большевики заключили перемирие с Эстонией и, очевидно, стали перебрасывать освободившиеся войска на юг против Деникина (24).

Одноколейка Брянск-Дмитриев-Льгов была забита воинскими эшелонами, так что, подходя к разъезду, поезд стоял по пол суток, чтобы пропустить другой эшелон. Я это скоро понял, а поэтому быстро перебирался в поезд, который уходил первым. Таким образом, я поменял три-четыре раза эшелоны, и каждый раз смело забирался в теплушки к солдатам. Никто из них, меня ни о чём не спрашивал. Воспринимали моё появление, как нечто обыкновенное. Красноармейцы были эстонцы и латыши, народ, как мне показалось, мрачный и неразговорчивый. Между собой они говорили на своём языке, а со мной вообще никак.

Главная проблема была — чем питаться? Когда поезда стояли на разъездах, красноармейцам выдавали хлеб, они получали горячий обед из походной кухни, и приносили себе суп в котелках. Но мне просить у них еду было опасно, сразу обратишь на себя внимание. Замечаю, что когда солдаты носят в своих котелках суп в свои теплушки, у них выплёскиваются на землю картофелины. Хожу взад и вперёд по платформе, подбираю их и ем, но чтобы насытиться, этого мало.

На третий день, 18 сентября, подъезжаем с утра к станции Брасово. Выясняется, что до вечера поезд не тронется. Тогда я решаюсь пойти в ближайшую деревню, может быть, мне удастся раздобыть немного хлеба. Вхожу в ближайший дом и спрашиваю у хозяйки, нельзя ли купить хлеба. Она даёт мне большой ломоть и говорит: «Да ведь вам уже раздали всем хлеба». Она принимает меня за солдата, ими полна деревня, все они расквартированы по домам. «Нет, мне не раздавали, — стараюсь, объяснит ей, — я железнодорожник, в командировке». «А вот и мой постоялец возвращается, — она имеет в виду расквартированного у неё красноармейца, — он такой говорун!» — добавляет она. Поспешно решаю уходить, но на пороге сталкиваюсь с ним. «А, товарищ, какой роты?» — спрашивает он меня. «Нет, я железнодорожник, тороплюсь, наш эшелон уходит», — бурчу в ответ. Скорее на станцию. Здесь у меня происходит странное знакомство. Довольно не определённая личность, вероятно, какой-то служащий, одет в шинель. Разговорчивый. Выясняется, что он из-под Дмитриева, там, где сейчас поблизости проходит фронт. Он возвращается к себе, торопится, не знает, как удастся попасть домой, готов хоть пешком идти. Словом намеренья его совпадают с моими. Думаю даже сговориться идти вместе с ним, он знает местность, но воздерживаюсь.

Под вечер выходим с ним прогуляться вдоль железнодорожного полотна, широкая просёлочная дорога идёт рядом. Проходим саженей сто до шлагбаума, где эта дорога пересекает железную. Вижу, что с запада навстречу нам едет обоз. Мы остановились. Шедший рядом с передней подводой военный, увидев меня, восклицает: «Вот это встреча! А ты как здесь? Тебя ведь арестовали?» Узнаю и я его, это тот красный «унтер», вместе с которым мы ехали в вагоне из Льгова в Коренево. Видно до него дошли слухи о моём аресте. Достаю бумагу, документы, рассказываю, что мой арест был безосновательным, что Особый отдел всё рассмотрел и, меня выпустили. Читает мою справку об освобождении, но не понимает: «Так зачем ты туда опять идёшь? Там же отступают!». С запада доносятся раскаты канонады. «Никуда я не иду, а просто прохаживаюсь перед станцией. Вот мой спутник тоже со мной. Ждём поезда». Это была полу правда, но она его убедила. «Унтер» продолжает свой путь рядом с обозом.

«Что он к Вам придирался?» — с удивлением спрашивает меня мой новый знакомый.

«Пустяки, он дурак и лезет не в своё дело, — отвечаю я, — Я ему показал документы, он и отстал. Все стали подозрительными». «Да, — отвечает он, — нужно держаться осторожно. Как бы не попасть в историю».

На станции идёт спор между красными и несколькими железнодорожниками. Красноармейцы кричат и требуют немедленной отправки поезда. Приказывают и угрожают оружием, а те говорят, что нет паровоза. «Вы, предатели, саботажники! Вы, железнодорожники, нам помогать обязаны, — кричит солдат. — Вы, что не понимаете, за что мы боремся? За ваше будущее!» «Да не можем мы дать сейчас паровоза. Его пока нет, — отвечает железнодорожник. И помолчав, добавляет: «А за что идёт война, мы понимаем». Наконец, поздно вечером наш эшелон трогается. Забираюсь в теплушку и засыпаю.

Примечание

24. О переброске в это время на Южный фронт латышских и эстонских частей свидетельствуют советские историки. Так, они пишут, например, о переброске латышской дивизии Мартусевича, об эстонской стрелковой дивизии (около 3 тыс. штыков) и т. д. («Гражданская война». БСЭ, 3-е изд. Т. 8).