Последнее личное известие от митрополита Николая я получил 11 апреля 1961 года, то есть после того, как он в сентябре 1960 года был уволен на покой с должности митрополита Крутицкого и Коломенского. Я поздравил его с Пасхой телеграммой на его домашний адрес в Москве и получил в Брюсселе телеграфный ответ: «Воистину Воскресе! Взаимно, с любовью горячо поздравляю, обнимаю, митрополит Николай».

Не буду сейчас писать об обстоятельствах смерти митрополита Николая 13 декабря 1961 года. Меня не было тогда в Москве и цель моя — не повторять газетные версии, а писать личные воспоминания. Скажу только, на нашего теперешнего Экзарха, митрополита Антония, который присутствовал на похоронах, произвело большое впечатление спешка и быстрота, с которой всё происходило. Сами похороны, отпевание, речь Патриарха, вся обстановка в Лавре, произвели на него даже тяжёлое впечатление. Экзарха также поразило не сочувственное, иногда даже враждебное отношение к покойному со стороны собравшихся на похороны архиереев и духовенства. Никто не сказал о нём доброго слова. Даже если допустить здесь некоторое «приспособленчество» к обстановке, несомненно, что митрополит Николай не был популярен среди своих собратий, особенно архиереев. Его не любили за недоступность, нежелание поддерживать человеческие отношения. Особенно не любил он, когда к нему обращались его старые друзья. «С тех пор как я стал архиереем, я порвал все личные отношения», — говорил он. Рассказывают, что он сохранял отношения только со своим братом, который жил в Ленинграде и скрывал от всех, что его брат это митрополит Николай. Говорят, что митрополит звонил ему в Ленинград из Москвы каждую неделю.

Итак, в Москву я снова попал только в октябре 1964 года и всего на две недели. Находясь в Лавре, я захотел посетить могилу митрополита Николая. Мне обещали, но почему-то медлили. Пришлось дважды повторять просьбу, второй раз более энергично. Тогда сопровождавший меня протоиерей Вадим Гришин, служащий Отдела Внешних Церковных Сношений, повёл меня к туристической конторе с надписью на английском языке у врат Лавры, получил письменный пропуск у находившегося в конторе молодого монаха, и мы в сопровождении другого пожилого монаха пошли к одной из церквей лавры. Здесь в крипте находилась могила митрополита Николая.

Монах открыл ключами крипту, и мы вошли в неё.

Могила митрополита Николая была покрыта белями мраморными плитами с золотой надписью — имя, сан, годы рождения и смерти. Немного цветов… мы помолились. Как мне сказали, в церкви раз в неделю совершается литургия, а иногда и панихиды на могиле митрополита Николая, тогда пускают народ. Но обыкновенно храм закрыт.

Я мог бы закончить мои воспоминания, но мне хотелось бы пополнить их тем, что я слышал о митрополите Николае при моих посещениях России в 1964, 1966 и 1969 годах. Особенно интересны рассказы лиц, живущих в современной России и временно находящихся за границей, между 1961-1969 годами. Я совершенно сознательно не упоминаю о каких-либо эмигрантских рассказах из вторых и третьих рук.

Подробности об обстоятельствах отставки митрополита Николая наиболее верно, как мне кажется, рассказывал А. В. Ведерников в Москве в 1968 году. По его словам, к Патриарху весной 1960 года явился Куроедов и его сотрудник, кажется, Фуров. В течение нескольких часов они кричали на Патриарха, категорически требуя устранения митрополита Николая от всех должностей. Патриарх долго сопротивлялся, но, наконец, вынужден был уступить, выговорив только, что увольнение митрополита Николая, будет происходить постепенно, с временными промежутками, что и было впоследствии осуществлено. Ведерников был близок к покойному митрополиту Николаю, и потому можно полагать, что этот рассказ основан на его собственных словах.

Совсем наоборот говорил митрополит Никодим (Ротов). Он уверял, что Синод и Патриарх не хотели совсем увольнять митрополита Николая, а только думали перевести на кафедру митрополита Ленинградского: «Этого требовали обстоятельства». В этом предложении не было бы ничего обидного для митрополита Николая. Даже, наоборот: в Ленинградской епархии в его ведении было бы прекрасные столичные храмы и Духовная Академия, что для митрополита Николая как учёного богослова должно было быть очень интересно. Тем более что в городе на Неве протекали годы его церковного служения в молодости, его все помнили и любили. Но получалось так, что без Внешнего Отдела Крутицкая митрополия не интересна. А должность митрополита Крутицкого и Коломенского, в сущности, есть служение викария Патриарха, из его ведения изъяты все московские храмы (кроме одного) и Духовная Академия, все они подчинены непосредственно Патриарху. Митрополит Николай счёл перемещение в Ленинград обидным понижением и отказался принять предложение. Впоследствии, когда он понял, что его собираются совсем «убрать на покой», он сам стал проситься в Ленинград, но было уже поздно.

Хочу сказать, что много интересного рассказывал мне о митрополите Николае московский протоиерей Всеволод Шпиллер, знавший его много лет. После окончательной своей отставки митрополит Николай. Как известно, долгое время жил в Сухуми, а протоиерей Шпиллер тоже проводил там свой отпуск. Они ежедневно виделись, гуляли вместе по пляжу и подолгу беседовали. Митрополит Николай жаловался на трудности и несогласия, которые возникали у него в течение многих лет с Патриархом. Так что уверения митрополита Николая (мне), что у них с Патриархом было всё хорошо, не совсем соответствуют действительности. По словам о. Шпиллера Патриарх недостаточно поддерживал владыку Николая, когда власти настаивали на его отставке, и, судя по всему, может быть, даже был рад от него отделаться.

Я рассказал о. Шпиллеру о моём разговоре с митрополитом Николаем на празднике в Лавре. При всём своём сочувственном отношении и любви к митрополиту Николаю он не скрывал некоторые неприятные и смущающие черты его деятельности. Хочу здесь привести рассказ о. Всеволода Шпиллера о митрополите Николае: «В начале пятидесятых годов, вскоре после моего приезда из Болгарии, (где я жил и священствовал), я был вызван к митрополиту Николаю во Внешний Отдел Патриархии. Митрополит Николай сказал мне, что решено послать в Берлин церковную делегацию, к архиепископу Сергию (Королёву). Цель этой поездки сводилась к братскому посещению и вместе с тем расследованию церковных дел в епархии владыки Сергия, его деятельности. В частности митрополит Николай прибавил, что я назначен одним из членов этой церковной делегации. После этого сообщения, я ещё оставался и беседовал с ним. Довольно долго обсуждая разные стороны жизни нашей Церкви в Берлине и Германии, не выходя при этом из рамок чисто церковных вопросов. Когда это деловое обсуждение кончилось, и я взял благословение у владыки Николая, он стал сопровождать меня к выходу. Перед самыми дверями остановился и, притупив глаза, смотря как-то в сторону, сказал негромким голосом: «И когда Вы вернётесь, Вы нам представите рапорт, что архиепископ Сергий ведёт среди эмигрантов в Берлине антисоветскую монархическую пропаганду». Я обомлел от неожиданности! Во всём нашем разговоре с митрополитом Николаем об архиепископе Сергии не было ни слова о такого рода его деятельности, и тем более о столь, мягко говоря «моей миссии».

«Владыко! — воскликнул я. — Да как же я могу заранее обещать это сделать? Ведь я ничего не знаю, что делается в Берлине. Да я должен сначала посмотреть и убедиться в правильности подобных обвинений против владыки Сергия! Я лично никогда об этом не слыхал!» «Нет, — возразил митрополит Николай, — Вы по возвращении напишете рапорт о контрреволюционной деятельности архиепископа Сергия в Берлине». Причём он повторил это каким-то монотонным голосом, не смотря мне в лицо и, как-будто не слыша моих возражений. «Владыко, это невозможно. Я не могу это обещать. Это против моей совести»- всячески настаивал я. «Вы ещё слишком мало времени живёте в Советском Союзе и не знаете здешних порядков. Итак, Вы по возвращении представите нам рапорт, что архиепископ Сергий ведёт в Берлине среди эмигрантов антисоветскую монархическую пропаганду» — всё тем же странным голосом и, не смотря на меня, повторил, митрополит Николай. Я не смог пойти на такой шаг и не согласился, разговор наш кончился, и в результате я не был включён в Берлинскую делегацию».

От себя добавлю к этому рассказу о. Шпиллера, что архиепископ Сергий всё же был вскоре отозван из Берлина в Москву, где он был назначен архиепископом Казанским. Очевидно, нашёлся другой «доброволец», который написал требуемый рапорт на него, а протоиерея Шпиллера, несмотря на его знание языков, очень редко стали выпускать за границу. Впрочем, как мы знаем, причины этого могли быть совсем иные, да и назначение архиепископа Сергия в Казань нельзя рассматривать как понижение, а скорее — наоборот. Может быть, (это мои догадки) митрополит Николай знал об этом, когда, исполнял, очевидно, данное ему «задание» и настаивал, чтобы о. Шпиллер представил требуемый рапорт. «Властям предержащим» нужно было убрать архиепископа Сергия из Берлина и вообще с запада. Они ему не доверяли как эмигранту, то было сталинское время. Может быть, митрополит Николай согласился помочь Им в этом, но, только получив заверения, что архиепископ Сергий не подвергнется преследованиям по возвращении в Советский Союз и получит соответствующее его сану и способностям церковное назначение. Отмечу так же, что, несмотря на отказ протоиерея Шпиллера «помочь» митрополиту Николаю, последний продолжал к нему относиться с прежним доброжелательством.

О том, что митрополит Николай действительно активно боролся против безбожия в своих проповедях, особенно в последний период перед отставкой, свидетельствует уже упомянутый мной А. В. Ведерников: «Проповеди митрополита Николая в Преображенском Соборе, где он обыкновенно служил в Москве, становились всё более и более резкими. Иногда он просто начинал кричать, что, конечно, действовало на народ. В это время в печати велась компания против крещения детей, доктора в газетах «научно» доказывали «вред крещения для здоровья». Митрополит Николай кричал против них в своих проповедях: «Какие-то жалкие докторишки!»

Известно было, что он рассказывал народу об академике Павлове, которого он лично знал. Он говорил прилюдно, что академик не был атеистом, как изображала его советская пропаганда, а был верующим православным христианином».

А ленинградский протоиерей Александр Медведский, с грустью вспоминая, говорил мне, кажется в 1966 году: «Как всё изменилось! Помню, в последние годы войны мне приходилось сопровождать митрополита Николая в его поездках в районе фронта. На офицерских собрания митрополит Николай говорил о вере, религии, о смысле жизни. С каким глубоким вниманием и интересом, с каким сочувствием, слушали его офицеры, какое он на их производил впечатление, и какие интересные беседы потом завязывались! Можно было надеяться, что образуется связь и взаимное понимание между Церковью и интеллигенцией. И что митрополит Николай будет главным деятелем этого сближения. Но всё это было порвано, самого митрополита Николая больше нет, и встречи, подобные происходившие во время войны, сейчас не мыслимы».

(Надо прибавить, что возрождение церковных настроений, патриотических и национальных чувств во время войны 1941-45 годов было задумано и проводилось в жизнь самим тов. Сталиным.)

Конечно, не раз мне приходилось беседовать о митрополите Николае с митрополитом Никодимом (Ротовым). Это бывало по большей части во время его заграничных командировок. Отношение его к митрополиту Николаю оставалось неизменно отрицательным. Он опровергал распространённые версии о его насильственной кончине. И как я лично убедился, серьёзные и осведомлённые люди в Москве не верят рассказам об этой не «своей смерти».

«Митрополит Николай, — рассказывал митрополит Никодим, — уже давно болел, но трудность с ним была в том, что он с одной стороны буквально «пожирал», часто без разбора, всевозможные лекарства, а с другой стороны — не доверял врачам, кроме одной женщины-врача, которая его много лет лечила. Когда после случившегося с ним инфаркта его поместили в больницу, одну из лучших в Москве, он никак не хотел, чтобы его лечили тамошние профессора. Среди них были научные знаменитости, но он требовал только его женщину-врача. Между прочим, она была верующей, ко всему прочему хорошо известным врачом в церковных кругах и у неё лечились многие из духовенства. Профессора больницы были не довольны способом лечения этой женщины-врача, считали его ошибочным, пытались вмешиваться, но всегда встречали сопротивление со стороны митрополита Николая. Результат был печальный, по мнению профессоров. При правильном лечении митрополит Николай мог бы остаться в живых. А почему его похоронили не в Москве, а в Троице-Сергиевой лавре, так ведь это было его собственное желание, не раз высказываемое им ещё при жизни».

Отзывы митрополита Никодима о личности митрополита Николая (Ярушевича), которые он мне излагал, были обыкновенно иронические: «Вы знаете, митрополит Николай был большим льстецом. Да и дамским угодником. Когда он разговаривал с дамами, у него была привычка трогать их за рукав платья. Не Вам это говорить Владыко Василий, как это неприлично для монаха и для архиерея!»

Однажды у меня был длинный спор с митрополитом Никодимом о положении Церкви в современной России. Это происходило в помещении Экзархата в Париже, наш спор продолжался до трёх часов ночи. Митрополит Никодим оспаривал точность и полноту моих сведений. Говорил, что они основаны на впечатлениях лиц, не живущих постоянно в Советском Союзе (среди них и я). Что люди посещающие страну с короткими визитами, не способны охватить страну и её проблемы в столь короткий срок, а поэтому вынесенные их поверхностные впечатления не точны в целом. В ответ на это я был вынужден сослаться на разговор мой с митрополитом Николаем в алтаре Патриаршего Собора перед литургией, на праздник Казанской Божией Матери.

К моменту нашего серьёзного разговора с владыкой Никодимом, Митрополит Николай (Ярушевич) уже скончался, и потому я мог подробно рассказать о том содержании беседы. (Она на меня произвела тогда неизгладимое впечатление и врезалась мне в память). Реакция митрополита Никодима была неожиданной для меня: «Хорош же был Ваш митрополит Николай, — воскликнул он. — Пока он был у власти и на вершине славы, то он всюду и часто иногда без необходимости возвещал о свободе, которой пользуется Русская Церковь. Особенно он любил говорить, как она процветает. А только его затронули, и его положение поколебалось, то он начал говорить прямо противоположное. Поверьте Владыко, придёт время, когда и Вы и все поймут, что за личность был митрополит Николай и какой громадный вред он причинил Русской Церкви».

Конечно, митрополит Никодим говорил это в порыве раздражения и несдержанности, с ним это иногда случалось. Но случай этот напоминает мне ещё о другом рассказе. Вот, что мне поведал в Женеве протопресвитер Виталий Боровой: «Мне приходилось, много и часто спорить с митрополитом Никодимом (Ротовым) о владыке Николае. Я всегда защищал владыку, а митрополит Никодим — нападал. Как-то раз, раздражившись долгим спором и моей упорной защитой, митрополит Никодим подошёл к ящику письменного стола в своём кабинете, и вынул из него папку с рукописью (это происходило в Москве в кабинете Внешнего отдела): «Вот! Возьмите и читайте, и Вы увидите, что за личность Ваш митрополит Николай. Только обещайте, что никому не будете рассказывать». Я взял рукопись, напечатанную на машинке и озаглавленную «Акафист Святителю Николаю». Сверху рукою митрополита Николая надпись — «Не печатать. В случае моей смерти уничтожить». Я начал читать эту рукопись, и по началу был абсолютно уверен, что это новый акафист святителю Николаю Мирликийскому и, что он кем-то недавно составлен и был поднесён митрополиту Николаю ко дню его ангела. Но внезапно меня поразил припев акафиста «Радуйся, Николае, Церкви российския великое светило!» Что такое? Я стал вчитываться и сразу убедился, что акафист посвящён не святителю Николаю Мирликийскому, а митрополиту Николаю (Ярушевичу), бывшему Крутицкому и Коломенскому. Вся его церковная деятельность, всё его «житие», вплоть до его выступления в Париже против атомной бомбы, подробно воспевается в икосах и кондаках акафиста! Я был поражён. Конечно, акафист написала какая-нибудь дама-психопатка, поклонница митрополита Николая (так я подумал) и в этом смысле он не ответственен за содержание акафиста. Зачем он его хранил и не уничтожил? Правда, была надпись «уничтожить в случае моей смерти». Но вообще то проще было бы самому незамедлительно уничтожить, а то невольно возникала другая мысль, что когда найдут акафист (после его кончины), то прежде чем уничтожить, обязательно всё же прочтут. Ну а потом подумают… «какой все-таки был замечательный человек митрополит Николай, как его почитали!» А надпись «уничтожить» была сделана им, чтобы его не обвинили в тщеславии».

Так рассказывал мне отец Виталий Боровой, но я должен сказать, что не вполне согласен с его рассуждениями. Акафист митрополиту Николаю, каковы бы ни были его духовные или литературные качества или недостатки, есть исторический документ. Он свидетельствует об отношении, по крайней мере, части верующих к митрополиту Николаю при жизни, а поэтому уничтожать его было бы жалко. Я надеюсь, что он сохранился.

***

Вот в основном, что я могу рассказать из моих личных воспоминаний о митрополите Николае (Ярушевиче). Когда я их писал, то держался принципа: «Правда. Одна, правда. Вся, правда, мне лично известная». Не моя вина, что образ митрополита Николая вышел в моих воспоминаниях несколько противоречивым. Таким я его встречал в жизни, так — и ещё больше — отзывались мне о нём знавшие его лично. Я сознательно не пытался «синтезировать» эти противоречия или заниматься «глубинной психологией» для их объяснения. Скажу только одно, что в жизни я привык по какому-то инстинкту или интуиции, различать людей на симпатичных и антипатичных, на тех, кому можно доверять, и тех, кому нельзя.

И вот митрополит Николай для меня принадлежит к первой категории лиц: тех, кто мне симпатичны и кому я могу доверять. Я не претендую на то, что моя интуиция всегда безошибочна.

В связи с этим, в заключении моего повествования приведу рассказ о митрополите Николае моего племянника Никиты Кривошеина и его матери Нины Алексеевны, жены моего старшего брата Игоря Александровича Кривошеина. Мой брат, вернувшийся в СССР из Франции в конце 1947 года (вернее высланный французами, несмотря на активное участие в движении Сопротивления во Франции, за что был награждён французскими орденами), был арестован в 1948 году в Ульяновске (Симбирске).

До этого он пережил Бухенвальд, но на родине, будучи арестованным, его приговорили к 10 годам концлагерей как «французского шпиона». Сначала он находился в знаменитой «Шарашке», описанной Солженицыным, а потом в лагере за Иркутском. Его жена и сын долгое время оставались в полном неведении о его местонахождении. Они неоднократно письменно обращались к самым высшим инстанциям с просьбой о пересмотре его дела и освобождении моего брата, но неизменно получали отказ: «Прошение отклонено, осуждён правильно… и т. д.»

Наконец кто-то посоветовал им обратиться к митрополиту Николаю как к человеку, имеющему большие связи в высших сферах и способному помочь. С помощью друзей и ходатайств им удалось получить у него аудиенцию в Москве.

Митрополит принял моего племянника и его мать в декабре 1952 года самым лучшим образом, очаровал их своею добротою и предложил им тут же составить прошение.

«Я постоянно вижусь со Шверником (в то время «президентом» Советского Союза), — сказал он, — Я ему лично передам прошение и уверен, что оно даст быстрый результат. Будьте спокойны, поезжайте обратно в Ульяновск и ждите извещения. Всё будет хорошо». Племянник сел и тут же написал прошение…

«Мне стыдно вспоминать о моей тогдашней наивности, — как мне впоследствии рассказывал Никита. — Я писал в прошении, что папа хороший, что он патриот и прочее… Я совершенно тогда не понимал, что именно за то, что он «хороший» и «патриот», его и посадили. Как бы то ни было, митрополит Николай (Ярушевич) взял прошение, прочитал, одобрил и сказал, что передаст его и надеется, что всё будет хорошо.

Мы вышли от митрополита Николая обрадованные, утешенные и в полном восторге от его обаятельной личности. С нетерпением ждали освобождения папы, но время проходило, а папа не только не возвращался, но и никакого ответа на наше прошение мы так и не получили. А между тем на все наши предыдущие прошения мы всегда получали ответ, хотя и отрицательный. Передал ли митрополит Николай прошение Швернику, как обещал? Сомневаюсь».

Воспоминания Архиепископа Василия (Кривошеина) написаны в Брюсселе в сентябре 1969 года. В тексте сохранены некоторые особенности авторского стиля.
Печатается с небольшими сокращениями и с некоторой редакторской правкой. Впервые было опубликовано в издательстве Братства во имя Св. князя Александра Невского, Нижний-Новгород, 1998 г.
Использованы материалы, опубликованные на сайте http://www.wco.ru/biblio/