На следующее утро, в праздник Вознесения Господня, я служил в церкви
Святителя Николая в Кузнецах у о. Всеволода Шпиллера. Я проповедовал на тему
праздника и не касался предстоящего Собора. В начале литургии, хотя мы
служили соборно с о. Всеволодом, другими священниками и диаконом, я обратил
внимание, что служат не архиерейским чином (без каждения на малом входе). Я
подумал, что это простая оплошность, и настоял, чтобы мне дали трикирий и
дикирий. Произошло некоторое замешательство как среди священнослужащих, так
и на клиросе среди певчих. Отец Всеволод сказал: — «Ну, что ж, Владыко,
если Вы хотите служить архиерейским чином, тем лучше. Будем служить! Я очень
рад».

И далее все пошло гладко. Все это странное замешательство, как потом
выяснилось, исходило из «иностранного» Отдела. Оказывается было дано
распоряжение, в связи с приездом многих архиереев на Собор и с не
возможностью обеспечить должное архиерейское служение- служить не
архиерейским чином. Возникла большая путаница и неразбериха в связи с
гостями приехавшими на Собор. «Иностранным» Отделом был выработан такой
порядок: что архиереям живущим в России и приехавшим в Москву в эти
предсоборные дни, когда не начались еще официальные торжества с их
богослужениями, было предписано ходить в Патриарший Елоховский Собор. А
приехавшим из-за границы архиереям предоставлялось служить в других
московских церквях. Дыбы они там могли, каждый в отдельности возглавлять
церковные службы. Впрочем некоторые объясняли это желанием изолировать
заграничных архиереев от местных.

Это подтвердилось и маленьким инцидентом после службы у о. Всеволода.

В конце службы о Всеволод сказал мне, что к его сожалению, он не может,
как он всегда делал при прежних моих приездах в Москву, пригласить меня
после литургии пить чай на его «колокольне». Там у него была устроена
небольшая квартира, где он раньше жил. Он смущаясь сказал, что это
предписание от «иностранного» Отдела получили все «местные» архиереи, что
после богослужения никаких приемов не устраивать «гостям», а отправлять их
сразу в гостиницу. Отец Всеволод Шпиллер, объяснил это тем, что для удобства
работы «иностранного» Отдела, гораздо лучше держать приезжих в изоляции от
народа и местных архиереев. Лишние разговоры, расспросы людей и их вопросы
накануне Собора- могли привести к неожиданным последствиям… Каким?
(Подумал я)

После завтрака я решил отправиться в гости к моему старшему брату Игорю
Кривошеину. Но неожиданно, я почувствовал себя определенно плохо. Я
чувствовал недомогание уже и после службы, но думал, что это пройдет, когда
я поем. У меня совершенно не было аппетита и я буквально заставил себя
позавтракать. К моему брату предстояло ехать довольно долго, через всю
Москву, около сорока минут. В машине я почувствовал себя еще хуже. Какое-то
странное состояние не то от начинающегося гриппа, не то тошнота, как от
отравления, мысли в голове путались и вертелись вихрем. При этом у меня
возникло крайне нервное состояние, звук машины и уличный шум превращались в
какую-то назойливую дикую музыку. Я начинал впадать почти в полусон с
видениями, сливающимися в реальность и… в галлюцинации. Я был почти уверен,
что это был результат большого нервного напряжения — одни разговоры накануне
с митрополитами Никодимом и Филаретом многого стоили. В дополнение с
физической усталостью от длинных праздничных богослужений, недосыпания и т.
д. Ко всему прочему, резко переменилась погода- подул сильный ветер,
похолодало, пошел дождь и загремел гром. «Все это мне подействовало на
нервы, вот и результат…» — подумал я. За окном машины мелькали улицы
Москвы, а мне становилось все хуже. И как ни странно, вдруг мне стала
навязчиво лезть в голову одна мысль…, что меня отравили! Но где и как? Я
стал вспоминать и…

Дело в том, что в храме Святителя Николая на Кузницах, где я служил,
староста прихода Нина Георгиевна, поднесла мне как это обычно в СССР принято
букет цветов.

Я понюхал его и положил в машину, когда уезжал из церкви. Странно, но
букет потом куда-то исчез. Я решил, что мне его просто забыли принести в
комнату и не придал этому значения. Именно, после того как я понюхал цветы,
мне стало нехорошо, закружилась голова и появилась дурнота.

Чтобы сделать такую странную мысль более понятной, я должен объяснить
читателям, кто такая староста прихода о. Всеволода Шпиллера и какова была ее
репутация.

У Нины Георгиевны была французская фамилия и она потомок французских
эмигрантов, хотя и неважно говорит по-французски, а лучше по-английски. Она
была женщиной лет пятидесяти, интеллигентной, образованной, скорее
элегантной и несколько артистическо-богемного типа. В ней было что-то
«декадентское». В свое время она служила в Министерстве Внешней Торговли,
была арестована и пробыла три года на Лубянке, затем ее отпустили и она
через некоторое время поступила на работу в «иностранный» Отдел Патриархии.
Помню как мне об этом рассказывал сам о. Всеволод и я ему еще сказал, что на
мой взгляд вся эта история крайне подозрительна. Никого не держат три года
на Лубянке( там ведется следствие), а потом заключенных переводят в другие
тюрьмы, лагеря или освобождают. А значит, ее держали неспроста, а чтобы она
следила и доносила на других. Еще более подозрительным показалось, что после
Лубянки, если она действительно обвинялась в какой-нибудь контрреволюции, ей
разрешили поступить в «иностранный» Отдел на работу. Но если она была
агенткой, то это вполне понятно. Словом, у Нины Георгиевны твердо сложилась
репутация агента КГБ.

В последнее время у о. Всеволода происходили конфликты с его старостами.
Они ему открыто хамили, нарушали ход богослужения, интриговали против него,
дело дошло до полного тупика.

Прихожане поддерживали о. Всеволода, жаловались уполномоченному в Совет
по делам религий. Все это стало известно на Западе, где об этом писалось в
газетах. Помощник Куроедова Макарцев, недовольный поднятым на Западе шумом,
решил найти компромиссный выход из положения; сговорившись с митрополитом
Никодимом, он «послал» Нину Георгиевну старостой к о. Всеволоду, несмотря на
противодействие секретаря местного Райкома, который хотел провести своего
кандидата (явного безбожника). Конечно все это было фарсом и в результате
оформлено двадцаткой с властями заодно- выбрали Нину Георгиевну старостой у
о. Всеволода в приходе.

Сам о. Всеволод, хотя и знал о репутации Нины Георгиевны и считал ее
обоснованной, принял новую старостиху и деятельностью как бы
«административной» был доволен. Конфликты прекратились, Нина Георгиевна
держалась корректно, лояльно сотрудничала с ним, шла навстречу его
пожеланиям, более того содействовала возвращению в храм о Александра,
удаленного и переведенного в деревню при прежнем старосте. Нина Гергиевна
держала себя как настоящая верующая, подходила под благословение, архиереям
делала глубокий поклон, касаясь рукой земли, правильно соблюдала тонкости
службы. Была ли она настоящей верующей — это был вопрос даже для самого
о. Всеволода, не говоря уже обо мне. Но о. Всеволод ей не доверял, избегал при
ней говорить о церковных делах и нас предупреждал всегда об этом. Можно было
предполагать, что у нее была миссия следить за о. Всеволодом, но видимо она
получила «указания» ни в чем не препятствовать в его работе и в отношениях с
людьми. Кто его знает, а может быть она сама не хотела вредить Церкви, но
была жертвой страшной советской системы, которая перемалывала души.

Как бы то ни было, после цветов Нины Георгиевны я почувствовал себя
плохо; я не мог освободиться от мысли, что она меня отравила, хотя и
сознавал всю невероятность и даже чудовищность такого подозрения.

У брата я провел весь день до вечера, меня старались лечить как могли,
начиная с простого угля и более радикальными средствами. Мы не хотели
обращаться к врачам, потому что это могло послужить предлогом поместить меня
в больницу, а следовательно полностью изолировать. Может быть к этому все и
было придумано. К вечеру мне стало лучше и к брату приехала повидаться со
мной К. П. Трубецкая. Мы много говорили с ней о предстоящем Соборе. Видя мое
состояние она страшно была взволнована и все повторяла «Все мы знаем, как Вы
мужественно стоите за Церковь. Мы Вас очень благодарим. Ах, как необходимо,
чтобы решился вопрос о постановлениях 1961 года, все на это надеются». Во
время нашей беседы она чуть не плакала.