На следующий день, в пятницу 28 мая, — в день Архиерейского совещания;
все архиереи были уже в сборе. Большой «банкетный» зал во время утреннего
завтрака почти переполнен. Тут и владыка Петр из Парижа, и архиепископ
Алексий из Дюссельдорфа. Мы совершенно неожиданно узнаем о внезапной кончине
архиепископа Виленского Антония. Ему было 80 лет.
В десять часов ко мне в номер приходит о. Всеволод Шпиллер. Он сообщает
мне неприятную новость — архиепископ Новосибирский Павел не сможет приехать
на Собор. С ним произошел странный случай: не то он сам, не то ему обварили
кипятком руку. Версии расходятся. Что подумать об этом, нарочно ли это или
случайно, не берусь судить ни тогда, ни сейчас. Я очень этим огорчен, так
как на его поддержку у меня и моих единомышленников из числа архиереев,
живущих в России была большая надежда. Именно он собирался выступить на
совещании против открытого голосования и особенно против постановлений 1961
года. Далее о. Всеволод вновь говорит, что «у Куроедова паника». Он ручался
правительству, что Собор пройдет гладко, а сейчас видит, что многие архиереи
против. Если это так, то значит Куроедов следит и очень внимательно
«слушает» о предстоящих недовольствах.
После ухода о. Всеволода ко мне в номер зашел мой сопровождающий о.
Владимир Есипенко. Сообщает, чтобы я был готов спуститься в начале
четвертого к западному выходу гостиницы. Оттуда архиереи группами поедут на
машинах в Новодевичий монастырь на Совещание. Мы разговорились с о. В.
Есипенко и оказалось, что одно время он был у архиепископа Павла в
Новосибирске келейником и хорошо о нем отзывался. Сейчас, конечно, он
уверен, что Патриархом будет Пимен, одобряет это, но сочувствие его на
стороне Никодима.
— «Если бы Вы только знали, — говорит о. Есипенко, — какой он
замечательный человек. Я никогда в жизни не встречал никого ему подобного.
Какой глубокий всеобъемлющий ум, какая энергия и работоспособность. Как он
себя не жалеет, а всецело жертвует собою ради Церкви. Конечно он строг со
своими подчиненными и много от них требует, но зато и забоится о них».
Почему то мне показалось, что о. Есипенко, говорил так восторженно о митр.
Никодиме, потому что был убежден, что он не будет Патриархом, но говорил на
мой взгляд, абсолютно искренне.
К четырем часам дня архиереи- участники Совещания стали прибывать в
Новодевичий монастырь и собираться в его Успенском трапезном храме. В нем, в
его продолговатом обширном помещении, были расположены столы в виде буквы
«П», причем верхнюю короткую ее часть заняли те гости, кого можно назвать
«президиумом»( постоянные члены Св. Синода). Боковые места, значительно более
длинные начали занимать остальные архиереи. В отличие от Собора, где каждый
архиерей и другие члены делегации имели строго определенное место, здесь
епископы свободно занимали свои места, каждый где хотел, хотя в общем более
старшие садились ближе к президенту. Митрополит Никодим, видя, что я
растерялся и знаю куда сесть, предложил мне занять очень хорошее и почетное
место рядом с митрополитом Антонием, нашим Экзархом, на самом верху правого
от президиума длинного стола. Я был этому безмерно рад (из соображений
«выгоды»), так как по опыту знал, что чем ближе сидишь к президиуму, тем
легче получить слово.
Совещание началось ровно в четыре часа. После молебна
председательствующий митрополит Пимен сказал, что нужно предварительно
решить «два процедурных вопроса»: так как он должен через час ехать
встречать в Москве Патриарха Александрийского и потому не сможет остаться до
конца Совещания, то просит избрать своим заместителем, в качестве
председателя, митрополита Никодима, а во главе секретариата поставить
митрополита Таллиннского Алексия. Предложение было принято. И действительно,
через некоторое время митрополит Пимен удалился, что было даже лучше, потому
что в его отсутствии было свободнее обсуждать его кандидатуру. Перед тем,
как уйти, митрополит Пимен произнес вступительное слово, а вслед за ним
митрополит Никодим выступил с речью.
Речь митрополита Никодима касалась в общем тех же вопросов, что и слово
митрополита Пимена, но он более сосредоточился на теме открытого голосования
и личности кандидата в Патриархи, о чем говорить самому митрополиту Пимену
было, конечно, неудобно.
— «Я убежден, — сказал митрополит Никодим,
— что Высокопреосвященнейший митрополит Пимен будет на Московской
кафедре достойным преемником Патриархов Всероссийских. Они прославились
своею непоколебимою преданностью Святому Православию и глубоким
патриотизмом». Митрополит Никодим говорил долго, воодушевленно и всячески
восхвалял митр. Пимена. Выразив надежду, что Архиерейское совещание одобрит
решения 1961 года о приходах и рекомендации Предсоборной комиссии и что
члены Собора единодушно назовут имя митрополита Пимена «как нашего
избранника на Первосвятительскую кафедру», митрополит Никодим закончил свою
речь новым призывом к единомыслию и единству действий. Не успел митр.
Никодим закончить свою речь, как в зал вошел митрополит Пимен и занял место
за председательским столом.
Я попросил слово. Как и все другие выступления участников, я передаю
сказанное мною в сокращении и на основании записей и памяти. (Некоторые
выступления я не считаю нужным приводить здесь, так как они не имели
решающих или исторических последствий)
Итак: «Должен сказать, что когда мы получили информацию Патриархии о
единой кандидатуре и об открытом голосовании, это известие вызвало у нас
всеобщее возмущение. Оно было воспринято многими как какой-то вызов,
провокация. Точно нам оплеуху дали. Я был рад услышать сейчас, что «единая
кандидатура» основана на недоразумении, что дело идет о неудачном выражении
информационного бюллетеня и что на Соборе каждый будет свободен голосовать
за кого хочет. Жалею, что такое неудачное выражение вызвало такое смущение
среди верующих. Но вопрос остается нерешенным! Каким будет голосование-
тайное или открытое? Выборы Патриарха носят персональный характер, а в
персональных вопросах тайное голосование обязательно для обеспечения свободы
волеизъявления. Если Патриарх будет выбран открытым голосованием, это даст
всем врагам нашей Церкви повод оспаривать свободу выборов. Это подорвет
авторитет будущего Патриарха, затруднит дело воссоединения отпавших. Зачем
давать врагам нашей Церкви повод нападать на нее? Я говорю это не потому,
что я против кандидатуры митрополита Пимена. Я много ломал голову над
календарем с портретами наших иерархов и никого, кроме владыки Пимена,
подходящего не нашел. Один слишком молод, другой слишком стар, а третий
недостаточно известен или авторитетен, я сам считаю, что кандидатура
митрополита Пимена достойная и, что он может быть для Русской Церкви
прекрасным Патриархом. Более того, я хочу сказать, что будет ли тайное или
явное голосование, я буду голосовать за него. (Когда я сказал это,
митрополит Пимен привстал со своего места за председательским столом, слегка
поклонился и сказал вполголоса: «Благодарю Вас!» Мне этот жест показался
преувеличенным, он должен был выявить полное равнодушие, как будто бы мои
слова к нему не относятся. Такова по крайней мере монашеская традиция) Но
повторяю, я считаю, что для полного и ясного выбора, необходимо тайное
голосование, и я к этому всех призываю».
Затем выступил архиепископ Львовский Николай (Юрик). Я с ним впервые
познакомился в Упсале в 1968 году на Генеральной Ассамблее Всемирного Совета
Церквей. Он в прошлом был униат, и как мне рассказывали, не только его отец,
но и предки в течении нескольких столетий были священниками. Высшее
богословское образование он получил в Инсбруке у римо-католиков. Надо
сказать, что во всем его облике, несмотря на то, что у него была бородка, во
всех манерах было нечто типично западное, униатское, католическое. Говорил
он по-русски правильно, но с сильным украинским (или галицийским) акцентом.
До перехода в Православие в 1956 году он преподавал одно время украинскую
литературу. Он несомненно был ученым и, вероятно, административно способный
человек, но неприятное впечатление производят его политические выступления
на всевозможных комиссиях мира. На одной из них он как-то заявил, что
истинный последователь Евангелия должен в настоящее время взять в руки
автомат и бороться вместе с повстанцами против фашистов и капиталистов
(цитирую по памяти и хочу добавить сколько было интегристов в исламе
делавших подобное всю жизнь с именем Аллаха на устах, но против Евангелия!)
До такого, кажется, ни один из православных «борцов за Мир» не договорился.
— «Я полностью согласен, — сказал архиепископ Николай, — с митрополитом
Антонием (выступление митрополита Антония в воспоминаниях владыки Василия
отсутствуют — от ред.). Из его речи можно понять. Что наш единодушный выбор
митрополита Пимена есть выражение нашего желания иметь его Патриархом, а не
результат отсутствия других кандидатов. Ну а постановления 1961 года для нас
не вопрос и не проблема. Они не создают у нас новой проблемы разделения
власти между духовенством и мирянами. Для нас постановления 1961 года
являются утверждением старой практики.(здесь владыка Николай имел, очевидно,
в виду порядки в униатской Церкви в Галиции при поляках) Миряне у нас всегда
заведовали хозяйственными и финансовыми делами приходов, а священники
духовными. Скажу прямо: наши батюшки плохие финансисты, а потому лучше,
чтобы они финансовыми вопросами не занимались».
Затем последовало выступление архиепископа Дюссельдорфского Алексия
(Ван дер Менсбрюгге), бельгиец по национальности, ученый литургист. Говорил
он по-французски с переводчиком: «Признаюсь, что единая кандидатура меня
тоже смутила. Сейчас я вижу, что единой кандидатуры нет, но все единодушно
объединяются вокруг митрополита Пимена. Своими выступлениями митрополит
Пимен убедил меня, что он является подходящей кандидатурой в Патриархи. Буду
голосовать за него».
Как бы в доказательство этих слов встал епископ Саратовский Пимен,
попросил слова и сделал следующее неожиданное заявление: «Вы все знаете,
какое громадное усилие сделала Патриархия, чтобы найти нужные средства для
покрытия расходов по подготовке и созыву Собора, приему гостей и т. д. Я
предлагаю поэтому, чтобы каждый из нас, архиереев Русской Церкви, внес бы из
своих средств по десять тысяч рублей каждый в Патриархию на покрытие ее
расходов в связи с Собором. Думаю, что такой взнос для нас вполне посилен».
Я был поражен этим заявлением. Десять тысяч рублей! Это по
«официальному курсу» больше десяти тысяч долларов, сумма по нашим
эмигрантским понятиям колоссальная( от ред. По реальному курсу это было
немногим больше 200 долл., что тоже было много) Заметно было по реакции в
зале, что предложение епископа Пимена вызвало сильное неудовольствие среди
соборных архиереев, это выражалось на их лицах.
Теперь я склонен думать, что это предложение епископа Пимена было
комедией, просто он хотел показать нам, «заграничным» архиереям, какие мы,
«советские» архиереи богатые. (даже после постановлений 1961 года!)
Я хотел было выступить с протестом, но слово взял наш председатель,
митрополит Никодим, и ответил епископу Пимену: «Президиум Собора не имеет
никакого отношения к предложению владыки Пимена. Оно его личное и никого,
кроме него не обязывает. А от владыки Пимена мы с благодарностью примем
столь щедрый дар». Все в зале облегченно вздохнули. Интересно, подумал я,
внесет ли Пимен эти деньги?
На этом прения закончились. Митрополит Никодим спросил еще: «Нет ли
желающих задать вопросы?» Их не оказалось. Далее он спросил: «Все ли
согласны, чтобы Собор одобрил процедуру выборов Патриарха и постановления
1961 года?» Я на это сказал, что остаюсь при своем мнении, то есть
совершенно не одобряю. Никто другой ничего не сказал. Помню как это меня
поразило. Потом митр. Никодим спросил, согласно ли в принципе наше Совещание
с упразднением на Соборе клятв против старообрядцев. Возражающих не было.
Совещание окончилось. После молитвы все стали расходиться. Было 8часов
20 минут вечера. Мы заседали почти четыре с половиной часа.
Когда после окончания Архиерейского совещания я направился к выходу
трапезного храма Новодевичьего монастыря, ко мне, не доходя немного до
дверей — там столпилось много архиереев — подошел епископ Корсунский Петр и
сказал: «Monseigneur, j’admire votre courage, j’approuve entiеrement bien
que je n’ose pas vous suivre» («Я восхищен Вашей смелостью, хотя и не смогу
последовать Вашему примеру»). И он мне объяснил, что у него нет смелости
выступать так, как я, потому что и по возрасту и особенно по хиротонии он
один из самых молодых архиереев, да к тому же он не русский и не может
выступать по-русски из-за недостаточного знания русского языка и нуждается в
переводчике. Далее он сказал, что он заметил, как многие из молодых
епископов, сидевших близ него, хотя и молчали, но явно сочувствовали тому,
что я говорил. Разговор перешел на владыку Антония (Блюма), нашего Экзарха.
« Monseigneur Antoine», — воскликнул епископ Петр, — quelle honte! Il a
retournй sa veste! C’est ignoble! «(«Владыка Антоний, какой стыд! Он как
флюгер! Это отвратительно!») — Лучше было бы, если он совсем бы молчал, чем
так отречься от своих слов, да еще просить прощения».
И он начал мне рассказывать, как все с нетерпением и надеждой ожидали
вторичного выступления митрополита Антония и как он всех разочаровал и
огорчил своим отречением. Все опустили головы, уныли и потеряли интерес к
дальнейшим прениям. Что-то надломилось. Я сказал, что считаю сказанное
епископом Петром о митрополите Антонии преувеличением, так как «отречение»
митрополита Антония относилось преимущественно к тайному голосованию, и
здесь я с ним более или менее согласен, а о постановлениях 1961 года он
говорил только мимоходом.
— «Нет, -возразил епископ Петр, — у всех создалось впечатление, что он
отрекся именно от своей оппозиции постановлениям 1961 года. А вот Вы этого
не сделали и заявили это четко.»
Этот первый отзвук на мои выступления на Архиерейском совещании
конечно, ободрил и утешил меня. Значит, я не один, и многие мне сочувствуют,
хотя и бояться говорить открыто. Тем не менее я был еще не уверен,
действительно ли это так и насколько широко это сочувствие. Ведь епископ
Петр, был иностранцем, живущим на Западе, он мог не разобраться в обстановке
и принять свои собственные чувства за всеобщие.
Оставалось все же фактом, что ни один из архиереев, живущих в пределах
Советского Союза, ни одним словом не высказался на нашем Совещании не только
против постановлений 1961 года, но даже против открытого голосования.
Молчали: митрополит Алма-Атинский Иосиф, архиепископ Вениамин Иркутский,
архиепископ Леонид Рижский, архиепископ Феодосий Ивановский, архиепископ
Кассиан Костромской, — это чтобы перечислить только наиболее видных.
Возвращаясь в этот момент в гостиницу «Россия», о том как они были сейчас
настроены, я в этот момент еще не знал. В общем, из шестидесяти девяти
участников Совещания на нем выступило всего двадцать. Остальные молчали, не
возражали, но как они были внутренне настроены, мне было не ясно.
За ужином в гостинице было, конечно, много народу, но особенно
интересных разговоров не было. После ужина я поднимался на лифте вместе с
архиепископом Винницким Алипием. Мы с ним почти однолетки, он только на год
моложе меня, а значит человек, помнящий «старый режим».
— «Как Ваша фамилия?» – спрашивает он меня.
— «Кривошеин», – отвечаю я.
— «Ого, — многозначительно и вместе с тем сочувственно воскликнул он.-
Министерская фамилия!» Через некоторое время, когда мы пересели в другой
лифт и к нам подсел епископ Феодосий (Дикун) Полтавский, архиепископ Алипий
заметил: «А ведь сегодня у нас мог произойти раскол, но все обошлось» В
этот момент епископ Феодосий вмешался в разговор и как-то порывисто сказал:
«Пытались устроить!» На этом разговор прекратился. Кого имел в виду епископ
Феодосий, трудно сказать. Может быть меня или других, которые пытались или
выступали с критикой, как епископ Дионисий (он говорил очень резко). Во
всяком случае замечание епископа Феодосия произвело на меня тягостное
впечатление. «А может быть, все против нас?»- подумал я.
Поздно вечером мне удалось связаться по телефону с о. Всеволодом
Шпиллером и моим братом Игорем. Рассказал им в общих чертах о ходе
Архиерейского совещания. Они целиком одобрили принятую мной линию.
Удивительно, что и о. Всеволод и мой брат были уже в курсе того что
происходило на Совещании, в частности о позиции, которую занял митрполит
Антоний. Отец Всеволод сказал, что он не одобряет его «палинодию» (с
греческого «песнь, противоположная прежней»).
На следующее утро, после утреннего чая, мне удалось ближе познакомиться
и разговориться с архиепископом Иркутским Вениамином (Новицким) Он меня
совершенно потряс своим внешним видом. Сгорбленный, без единого волоса на
голове и на лице, точно кто-то сбрил ему начисто голову, усы и бороду.
Первое впечатление какого-то скопца или латинского патера. (У Владыки
Василия есть воспоминания о нем. См. «Воспоминания»
изд. Нижний-Новгород,1998г.) А между тем еще несколько лет назад у него были и
усы и борода. С тех пор они совершенно вылезли. Все это, как и сломанная
спина, — последствия долголетнего пребывания на советской каторге. Говорят,
что его там избивали, спинной хребет сломали, а волосы вылезли от лишений,
хотя не сразу, но много лет спустя. Архиепископ Вениамин родился в 1900
году, перед самой войной в 1939 году был в сане архимандрита наместником
Почаевской Лавры в тогдашней Польше. В 1940 году был (после вступления туда
советской армии) рукоположен в епископы Московской Патриархией. Остался на
Волыни при немецкой оккупации, но кстати, в изданиях Патриархии об этом
нигде не сказано и биография его вообще не напечатана. Во всяком случае, как
он сам мне сказал, был арестован в 1943 году вернувшейся красной армией, и
сослан на Колыму, где и провел двенадцать лет, вплоть до 1955 года.
Я спросил архиепископа Вениамина, что он думает о постановлениях 1961
года и о моих выступлениях на вчерашнем Архиерейском совещании против них.
Испуганно озираясь по сторонам архиепископ Вениамин полушепотом стал мне
говорить, что свое мнение он уже высказал в нескольких записках в
Предсоборную комиссию, где он критиковал эти постановления, указывая на их
отрицательные последствия и вместе с тем, какие нужно внести изменения,
сравнительно небольшие. Он считает, что двадцатка может существовать, если
ввести настоятеля в исполнительный орган двадцатки и тогда постановления
1961 года будут приемлемыми для Церкви и не противоречащими советским
законам. Мои выступления он одобрил и считает, что я говорил правильно.
— «Почему же Вы не выступили тогда на Совещании и не сказали всего
этого?»- спросил я архиепископа Вениамина.
— «Меня обманули, — буквально ответил он, — вызвали в Предсоборную
комиссию и долго внушали, что постановления 1961 года как вытекающие из
государственных законов, не могут подыматься как дискуссионный вопрос. Что
никакой дискуссии о них не будет и не должно быть. Ну, а теперь я увидел,
что дискуссия была и меня обманули».
— «Владыко, — удивился я, — но раз Вы увидели, что дискуссия была,
почему же Вы тоже не высказали своих взглядов?»
Архипископ Вениамин посмотрел на меня и грустно произнес: — «Знаете, я
пробыл двенадцать лет на каторге на Колыме. Вновь начинать это в моем
возрасте я не в силах. Простите!» Далее мы разговорились о его записке в
Предсоборную комиссию. Архиепископ Вениамин сказал, что охотно мне ее даст и
добавил «Если можете, вывезите ее за границу. Пусть там знают, что здесь
происходит. Можете ее показывать другим, но ни в коем случае не печатайте,
даже без моего имени. Догадаются. А посылать и печатать документы за
границей — это у нас считается как измена Родине».
