Наступил следующий день, понедельник 31 мая, к восьми часам утра я был
уже в Покровском храме Московской Духовной Академии. Читалось утреннее
молитвенное правило. До этого там уже отошла ранняя литургия, для
насельников Академии и для «ревнителей», как бы вне программы Собора. На ней
я по немощи душевной и телесной не был. Устал от вчерашнего дня и экономил
силы для предстоящих «боев».

В храме на правиле молилось много участников Собора — архиереев,
священников, мирян. Среди них было не мало красочных лиц. Например, два
бородача в высоких сапогах и с картузами в руках, один постарше, лет
семидесяти, другой — средних лет, скорее около пятидесяти. По виду, типичные
старосты из мещан или купцов старого времени. И оба, особенно более молодой,
такие солидные, с брюшком. Мне было отрадно видеть, что сохранились вопреки
всему в СССР такие традиционные русские типы.

После молитвы я, как и все, пошел завтракать в одну из зал в том же
академическом здании. Опять разговорился с митрополитом Алма-Атинским
Иосифом. Мне хотелось с ним посоветоваться.

— «Владыко, — спросил я его, — меня некоторые здесь отговаривают
выступать о постановлениях и приходах. Что Вы об этом думаете?» Спрашивая об
этом, я имел в виду мой разговор с митрополитом Иоанном и отчасти с
архиепископом Леонидом. Ответ митрополита Иосифа был очень энергичным с
осуждением таковых: «Так, по-вашему, надо продолжать?»- допытывался я.

— «Да, — сказал митрополит Иосиф, — продолжайте говорить и бороться за
Церковь, даже если Вам придется от этого пострадать. Благословляю Вас от
имени Церкви и верующих на этот подвиг. Я знаю, что Вам это уже дорого
далось, на Вас будут продолжать нападать, но продолжайте».

Я был, тронут словами престарелого митрополита и благодарен за его
нравственную поддержку, но все же думал про себя, что ему легко поощрять
меня на дальнейшую борьбу, но сам он кроме этих слов, сказанных мне наедине,
открыто меня ни в чем не поддержит. Конечно, он преувеличивает, когда
думает, что мне так дорого далось мое выступление. Я живу за границей, и
непосредственно физически со мною ничего не могут сделать. Другое дело
«неприятности»; их, конечно, можно ожидать. Но именно потому, что я живу за
границей, правильно ли мне одному выступать? Да разбирается ли этот святой
старичок во всех этих сложностях? Почему он не выступает сам? После моего
разговора с митрополитом Иосифом у меня все же укрепилось намерение
выступить на Соборе, но только по вопросу о постановлениях 1961 года.
Остальное второстепенно.

Когда я вышел после завтрака из академического здания и подходил к
крыльцу моей гостиницы, ко мне подошел епископ Роттердамский Дионисий и
передал мне пакет. Здесь я должен сделать отступление.

Еще вечером субботы 29 мая на воскресной всенощной в Успенском храме
подошел ко мне епископ Петр и сказал по-французски: «Слыхали новость?
Началась уже контестация!» (здесь: лат. «заявление»)

— «Как именно?» — спросил я удивленно.

— «Членам Собора раздают обращение, подписанное тремя лицами, с
критикой церковных порядков, требованием реформ и т. д. Кроме меня, его
получили владыки Алексий и Дионисий. А разве Вы его не получили?» — спросил
епископ Петр.

— «Нет, но очень хотел бы посмотреть».

— «Это вероятно, потому, что Вы живете отдельно в гостинице и к Вам не
могли проникнуть. А у нас раздавали всем подряд».

Я попросил владыку Петра дать мне прочитать это обращение. Он ответил,
что сейчас в алтаре неудобно, но обещал дать мне при первом удобном случае.
Чуть позже об этом обращении мне сказал, и епископ Дионисий и тоже обещал
мне его принести.

Итак, утром в понедельник 31-го мая, я держал в руках пакет от епископа
Дионисия. Я вошел в свой номер гостиницы и бегло прочитал обращение.

Это было прошение Поместному Собору Русской Православной Церкви:
1) священника Георгия Петухова, (Богоявленской церкви, города Коломны,
Моск. епарх.) 2) иеродиакона Варсонофия (Хайбулина)- Казанской церкви
г. Гороховца Владимирской епарх.3) мирянина Петра Фомина, старшего научного
сотрудника ГОСНИИ ГА (институт гражд. авиации) г. Москва. Несмотря на то, что
вторая часть этого письма-прошения, содержащая перечень предлагаемых реформ,
была напечатана в «Вестнике РСХД»-No 99(1971г.) стр.42-44, я приведу его в
сокращении, как интересную иллюстрацию околособорных настроений. Главный
редактор «Вестника» Никита Алексеевич Струве нашел печатание первой части
вредным и нежелательным, а я все же приведу письмо полностью.

Вот его содержание:

«Простите, и дастся вам; ищите и обрящете;

толцыте, и отверзется вам; всяк бо просяй приемлет,
и ищяй обретает, и толкующему отверзется».

Мф  7:7-8

Преосвященные Владыки, Богомудрые Архипастыри, пастыри и все
досточтимые члены Великого Собора!

К вам обращаемся мы со словами смиреной мольбы. Выслушайте нас и
прострите свой мысленный взор на необъятные просторы нашего Отечества, на
народ Божий, вверенный вашему духовному окормлению. Со времени последнего
Поместного Собора Русской Православной Церкви прошло более четверти века.
Естественно, что возникло много важных вопросов и нужд в нашей общецерковной
и приходской жизни. Вам принадлежит полнота Апостольской власти в нашей
Святой Церкви. Если не Вы и не сейчас, то никто и никогда не сможет осознать
глубину общей ответственности перед Богом, Церковью и Отечеством. Нельзя
молчать, когда общеочевидной стала чрезвычайно возросшая опасность со
стороны организованных сил мирового сионизма и сатанизма. Молчание во всех
случаях как образ поведения не только неэффективно, но и вредно, так как
оставляет неясность и сеет во взаимоотношениях недоверие и подозрительность.
Агенты сионизма и сатанизма, используя это, искусственно создают трения
между Церковью и Государством с целью их общего расслабления. Эти извечные
враги Православной Церкви и нашего Отечества путем тенденциозного подбора и
искажения фактов стремятся представить действия отдельных лиц в период смут
и настроений как деяния всей Церкви. Они стремятся путем подстрекательства и
фальсифицированной пропаганды, путем распространения псевдонаучных теорий,
оправдывающих человеконенавистничество и безнравственность, отравить
общество, в особенности интеллигенцию и молодежь, ядом анархического
либерализма и аморализма. Разрушить самые основы нравственности, семьи,
государства. Неверие и сомнение относительно всех духовных и национальных
ценностей, космополитизм, распространение разврата и пьянства, чрезвычайное
умножение абортов, забвение и небрежность в исполнении своего сыновнего,
родительского долга, лицемерие, предательство, ложь, стяжательство и другие
пороки — вот чем стараются они растлить наш народ и все человечество.

Многие из этих богохульников и разрушителей наших национальных,
культурных и духовных ценностей нашли себе сейчас приют в сионистских
центрах стран Запада, прежде всего в США, где функционирует церковь сатаны,
пользующаяся привилегиями «религиозного» учреждения. Темные силы зла уже
привели западное христианство к глубокому духовному кризису, о котором
официально возвестил Папа Павел VI.

Ныне общеочевидной истиной стал тот факт, что мировой сионизм ведет
коварную борьбу и против нашего государства извне и изнутри. Осуществляя
свою священную миссию спасения человечества от греха и его следствий,
Церковь является нравственной силой и опорой Государства в его благородной
борьбе против сил разрушения и хаоса.

Этот факт осознается все более широкими кругами нашей общественности.
Святейшие Патриархи Сергий и Алексий глубоко осознали важность установления
и развития здоровых и искренних отношений между Церковью и Государством в
новых условиях. Одной из первых задач нашего времени является изыскание
способов практического сближения с Государством на основе доброй воли, общих
интересов и искренности, патриотического долга и полного невмешательства во
внутреннюю жизнь Церкви. Этому в значительной мере способствовал бы подбор
лиц, осуществляющих посредничество между церковью и Государством. Здесь
необходимо учитывать характер и зрелость национально-патриотического
самосознания. В настоящее время все люди доброй воли признают, что Русская
Православная Церковь была и остается великой духовно-нравственной силой,
воспитывающей своих чад в духе нелицемерного патриотизма и верности Родине!.
Для того, чтобы Церковь и в будущем могла плодотворно совершать и расширять
свое святое служение, необходимо устранить переживаемые ею ныне затруднения,
возникшие вследствие подрывной деятельности исконных врагов Христианства и
Отечества.

Суть этих затруднений в следующем: острый недостаток в
священнослужителях, псаломщиках и регентах, что ставит Епархиальных
Архиереев в крайне затруднительное положение в деле строго канонического
подбора и руководства клиром.

Недостаток духовной, богословской и богослужебной литературы.
Недостаток в монастырях, пребывание монахов и монахинь, а миру.
Недостаток в храмах в ряде больших городов и населенных пунктах, что
приводит к распространению сектантства и другим болезненным явлениям. Это
болезненно отражается на формирование детской души отсутствие обучения детей
христиан Божьему Закону. (Право на такое обучение дает христианам имеющая
силу закона «Конвенция о дискриминации в области образования…»)

В этих условиях назрело время ходатайствовать перед высшими органами
Советской Власти о расширении прав и возможностей, представляемых нашей
Церкви советским законодательством, с учетом опыта братских Христианских
Церквей в ряде дружественных нам государств Восточной Европы.

Сознавая свое недостоинство, припадаем к вашим стопам и смиренно молим
великодушно простить наше дерзновение и внять нашей усердной мольбе.

Иерей Георгий Петухов, Московская обл., г. Загорск, пр. Красной Армии,
201-61.

Иеродиакон Варсонофий(Хайбулин), г. Гороховец, Владимирская
обл., Калинина,6.

Мирянин Петр Фомин, г. Москва, Д-182, Н-Бодрая, 15-92.

Первое впечатление от прочитанного мною наспех в номере гостиницы
«прошения трех» было двойственным. Дикость и нелепость первой его части с
его мифами о «сатанизме и сионизме» в стиле протоколов «Сионских мудрецов»,
препарированных, однако так, чтобы в них не было ничего антисоветского. И
серьезность — второй части, с ее списком церковных реформ и пожеланий.

Я, может быть, даже недостаточно оценил тогда всю основательность и
интерес этой второй части, как я ценю ее сейчас. Она могла бы послужить
программой будущего Собора или Архиерейского совещания. Как же объяснить
такое противоречие между обеими частями? Н. А. Струве склонен считать, что
первая часть написана «возможно, для отвода глаз».

Не думаю, чтобы это было так. Не сомневаюсь в искренности авторов в
первой части, она выражает их убеждения, довольно распространенные в
современной России. Ведь здесь многие архиереи, даже из молодых, верят в
подлинность «сионских протоколов» и вообще во всяческий миф о заговорах
«сатанизма».

А вторая часть, вероятно, заимствована из какого-нибудь более
серьезного источника.

Когда я вышел из гостиницы, ко мне подошел ректор Московской академии
епископ Филарет: — «Владыченка! — сказал он, — что, Вы разве не получили
письмецо? Тут раздавали одно письмо… не было ли и на Ваше имя?»

— «Нет, — ответил я, — на мое имя не было никакого письма. Его
раздавали, но мне не досталось. Но, представьте, я его читал». В моем ответе
не было никакой лжи: письмо, которое было у меня в номере(я его там оставил
и запер номер на ключ), было адресовано не мне, а епископу Дионисию. И его
мне не «раздавали», как другим.

— «Оно у Вас?» — спросил епископ Филарет.

— «Нет, у меня его нет. Но я его прочитал», — опять сущая, правда:
письмо было не при мне, а в номере гостиницы. Но у епископа Филарета,
видимо, сложилось убеждение, что его у меня вообще нет.

— «И что Вы думаете о нем?;» — снова спросил он.
— «Скажу Вам прямо и кратко, — ответил я. — Первая часть письма –
невероятная дичь и чепуха. А вторая, где они предлагают ряд реформ и мер для
блага Церкви, очень интересная и серьезная».

— «Да, но это все известно, это общие пожелания, ничего нового они не
сказали. Не следовало вовсе об этом писать. Сами знаем, но пришло еще время.
Я хорошо знаю авторов письма, — сказал епископ Филарет, — Это не серьезные
люди».

— «Почему?»- удивился я.

— «Неуравновешенные, диссиденты. Хайбулин учился у нас в Академии, не
кончил, бросил, сидел в лагере. По его просьбе я его рукоположил в
иеродиаконы, а теперь очень об этом жалею. А Петухов скрыл, что он три раза
сидел, а то бы и его никогда не рукоположили…»

— «А за что же сидели? — спросил я, — неужели за уголовные дела? Или за
политику?»

— «Да, конечно за политику! — возмущенно воскликнул епископ Филарет,- А
Вы знаете, кто за ними стоит? Все это иудейская интрига».

— «Да ведь они не евреи?» — допытывался я.

— «Нет, не евреи, но за ними стоят евреи!»

— «Да как же этому можно верить? — возмутился я. — Ведь они нападают
на сионизм, отожествляют его с сатанизмом».

— «Ах, владыченька, — сказал грустно епископ Филарет. — Вы наивный
западный человек и не знаете, на что евреи способны. С их стороны это
дымовая завеса». На этом разговор кончился, и епископ Филарет ушел.

Через некоторое время появился епископ Доинисий и в волнении стал
рассказывать, что был у них в дортуаре епископ Филарет, отобрал «прошение
трех» у архиепископа Алексия, епископа Петра, требовал у него, Дионисия. «А
у Вас, он тоже отобрал или просил? Мне пришлось сказать, что я Вам его
отдал», — спросил Дионисий.

— «Нет, не отдал, и не собираюсь, — ответил я. — Но я так ответил ему,
что он понял, будто у меня его уже нет».

— «Но тогда он будет требовать его у меня, — заволновался епископ
Донисий, — я буду вынужден сказать, что оно у Вас».

— «Не беспокойтесь, не будет спрашивать. Во всяком случае, ни ему, ни
Вам я это прошение не намерен отдавать. Какое право епископ Филарет имеет
право требовать его у епископов? Очень жаль, что владыки Алексий и Петр ему
его отдали. Напрасно, это они показали слабость и испугались. А чего
собственно бояться?»

— «Да они ему не отдавали, — ответил епископ Дионисий. — Епископ
Филарет увидел это прошение у них на столе и просто забрал его».

К десяти утра участники Собора собрались в Трапезном храме, каждый по
отдельности или группами, без шествия, как накануне, и заняли свои места.
Куроедова не было, и за столом посредине храма сидели только четверо
митрополитов: Пимен, Никодим, Филарет и Алексий.

Пропели тропарь Вознесению, и в 10 ч.5мин. митрополит Пимен стал читать
свой доклад «Жизнь и деятельность Русской Православной Церкви» (текст его:
ЖМП, 1971г., No 7, сс. 4-26). Читал он внятно и громко, благодаря микрофону,
не быстро, и закончил его ровно через два часа. Так как текст доклада
опубликован, приведу его кратко, останавливаясь на том, что врезалось в
память и было мною записано. После обращения к членам Собора и гостям — все
они присутствовали в этот день на заседаниях Собора — митрополит Пимен
сказал: «Все мы переживаем выдающееся событие в жизни Русской Православной
Церкви — ее Освященный Собор. Православная Церковь единое духовное тело,
изначала являет себя в виде семьи поместных Церквей. Такой поместной
Церковью является наша Русская Православная Церковь, и ее Собор
свидетельствует о ее кафоличности и нормальном течении ее жизни. Это уже
третий Собор по восстановлению патриаршества. Нам предстоит избрать
четырнадцатого Патриарха и обозреть пройденный при Патриархе Алексии путь.
Прежде всего, я считаю необходимым коснуться вопроса о положении Церкви в
Советском Союзе и об отношении между Церковью и государством в нашем
Отечестве. Указав на отделение Церкви от государства декретом 1918 года и на
то, что свобода совести гарантирована конституцией, митрополит Пимен
подчеркнул: Мы с уважением относимся к советскому законодательству о культах
и ревностно наблюдаем за тем, чтобы наша церковная жизнь проходила в рамках
этого законодательства. Равным образом мы считаем безусловным строгое
соблюдение нашими церковными работниками за рубежом местных законов,
касающихся религиозной сферы». (Это подчеркнутое выделение «зарубежных» и,
что от них не требуется исполнение советских законов, является одной из
характерных черт Собора 1971 года, отличающей его от прежней практики
Московской Патриархии. Вспомним хотя бы требование лояльности от духовенства
митрополита Евлогия в 1927 году. Это, конечно, большой прогресс, но он меня
не совсем удовлетворяет. Хотелось бы, чтобы и от советского духовенства не
требовалось исполнения антицерковных советских законов. А, потом, к чему это
странное требование, чтобы мы, «зарубежные», исполняли местные законы о
культах? Какое до этого дело Патриархии?)

«Мы знаем, — продолжал митрополит Пимен,- сколь многотрудно
складывались отношения между Русской Православной Церковью и Советским
государством в послереволюционное время. Мы не снимаем ответственности за
это с тех многих деятелей Церкви, которые… не сумели уразуметь эпохальное
значение октябрьских событий… Ведь Социалистическая Революция в России была
неизбежным историческим явлением». (И для подкрепления своих взглядов
митрополит Пимен сослался на послание Патриарха Алексия по поводу
пятидесятилетия Октябрьской Революции, в которой он усматривал «начинания,
созвучные евангельским идеалам». Он сказал затем, что при Патриархах Сергии
и особенно Алексии между Церковью и советской властью установились
нормальные отношения, митрополит Пимен как-то особенно подчеркнуто повысив
голос, произнес: «Мы дорожим и оберегаем эти отношения и никому не позволим
наносить ущерб этим добрым взаимоотношениям с нашим советским
государством«. (Уж не ко мне ли относилась эта угроза, подумал я). »Вспомним
победоносную войну, и ее бессмертный подвиг, который никогда не изгладиться
в благородной памяти народа… и благословляю мирный труд советского
человека», — этими словами митрополит Пимен закончил свое патриотическо-
политическое выступление.

Доклад митрополита Пимена содержал, несомненно, много положительных
ценных данных, особенно в оценке всеправославных ценных данных и путей к их
разрешению. Само выступление было выдержано в спокойных и церковных тонах.
Можно только жалеть о его «патриотическо-политической» части с ее
перегибами, о практическом содействии и поддержки советской внешней политике
и о «удостоении» Патриарха орденом. В советских условиях иначе говорить было
не возможно, и к таким пассажам нужно было относиться по-философски, иначе
говоря, не обращать на них внимания. Основным недостатком, или неполнотой
этого длинного выступления было то, что он не содержал ничего нового и
вопреки своему намерению дать обзор жизни и деятельности Русской Церкви за
период патриаршества Патриарха Алексия, ясной и полной картины не дал.
Собственно говоря, единственно новое, что я узнал из доклада, это число лиц,
получивших те или иные ученые степени в духовных школах. А ведь хотелось
узнать, сколько, в конце концов действующих приходом в СССР, как менялось их
число за последний период, сколько храмов закрыли в хрущевские гонения, как
производилось это закрытие, или наоборот основание приходов, состав
верующих, их возраст и образование. То же относительно монастырей и
семинарий. Конечно, в советских условиях касаться таких вопросов трудно, но
не опасно для выступления самого митрополита Пимена, может быть только
«нежелательно». За докладом не последовало прений, а поэтому свободные
выступления и обсуждения были не возможны. Увы, потому что сам доклад служил
хорошей базой для подобного рода высказываний!

Сразу после доклада митрополита Пимена митр. Никодим предоставил слово
почетным гостям. После чего начался общий обед, а к 15 час. 30 мин. мы все
должны были собраться у Трапезной церкви для общего снимка.

***

Во время этого обеда я сидел вместе (вернее, я сам нарочно сел) с
архиепископом Уфимским Иовом (Кресовичем). Это был высокого роста
представительный, благообразный старец 73 лет, державшийся очень бодро, но с
большим достоинством и спокойствием. История его была мне известна. В 1960
году, в начале хрущевского гонения, он, будучи в то время архиепископом
Казанским, был осужден на три года заключения. Ему вменялось экономическое
злоупотребление, неуплата налогов, скрытие доходов, а попутно с этим
сотрудничество с немцами во время оккупации, агитация против пожертвований
на компанию за «Мир во всем мире» и открытое нежелание в этой пропаганде
участвовать.

Помню, в июле 1960 года покойный митрополит Николай много мне
рассказывал об архиепископе Иове. По его словам, настоящей и окончательной
причиной осуждения архиепископа Иова было его самоотверженное
противодействие начавшейся тогда акции массового закрытия храмов.
Архиепископ Иов разъезжал по селам и призывал верующих твердо стоять за свои
приходы. Его посадили в тюрьму, чтобы напугать других архиереев, дабы не
повадно было другим действовать как Иов. А то что касается обвинения в
«сокрытии доходов и налогов» митрополит Николай объяснил мне, что согласно
установившимся порядкам архиереи платят налоги со своего жалования. Кроме
того, они получают на представительство (сюда входит содержание машины,
секретаря, расходы на поездки и т. д.) именно эти суммы не облагаются налогом
и в инспекцию даже не заявляются. А к архиепископу Иову «придрались», что он
эти суммы скрывал и налогов по ним не платил. Но обычно, если даже такие
мелкие укрывательства бывают, то предлагают доплатить недостающий налог, и
только в случае отказа могут подвергнуть штрафу, суду и заключению.
Архиепископ Иов, оказывается даже предложил все уплатить, но, тем не менее,
против него возбудили уголовное дело и приговорили к трем годам.

Так вот за обедом, подсев к нему мы разговорились о покойном
митрополите Николае. Я сказал арх. Иову, что знаю его историю.

— «Да, все это сущая, правда, — произнес он. — И знаете, когда я попал
в тюрьму, все меня бросили, все отреклись от меня, в том числе и Патриарх.
Испугались! Один митрополит Николай не испугался. И до суда, и после суда, и
осуждения он поддерживал меня, чем мог, писал мне постоянно. Он был один!»

— «А что, было с Вами после освобождения?» — спросил я.

— «После трех лет лагеря, а я отсидел полный срок — ответил архиепископ
Иов, — поехал в Москву в Патриархию узнать, не могу ли я вновь вернуться к
церковной работе. Мне сказали, чтобы я справился нет ли возражений со
стороны Совета по делам религий. Я пошел, спросил и мне сказали» …что Вы? С
нашей стороны, конечно, нет никаких возражений. Это дело Патриархии». И меня
без дальнейших проволочек вновь назначили на кафедру и сейчас не беспокоят».

Мы заговорили о соборных делах. Видно было, что он сочувствует моим
выступлениям, но ожидать от него открытой поддержки было нельзя. Да я его об
этом и не просил- ни его, ни кого-либо другого. Это вопрос совести, да и как
просить внутриросийских архиереев, когда знаешь, чем они рискуют.
Архиепископ Иов был одним из «великих молчальников» нашего Собора, к чести
которых можно сказать, что они не произнесли ни одного слова в защиту
неправды. И молчание их было многозначительно, ибо за многими из них стояли
годы тюрем, лагерей и ссылок.

Среди других архиереев обращал внимание на себя архиепископ Омский
Андрей(Сухенко). Тоже «великий молчальник», тоже бывший лагерник. Тоже
большого роста. Но какая во многом разница! Как известно, в 1962 году
Андрей(Сухенко) был архиепископ Черниговский и был приговорен к восьми годам
лагеря по обвинению в экономических злоупотреблениях и безнравственном
поведении. Думаю, что это обвинения столь же необоснованно, как и в случае с
архиепископом Иовом. Однако из-за более долгого срока заключения и,
вероятно, более тяжелых условий пребывания в лагере, а может быть, просто
из-за меньшей сопротивляемости организма, — как бы то ни было, но
архиепископ Андрей не выдержал, вышел из лагеря душевнобольным человеком,
ненормальным. Можно думать, что эта болезнь (как у архиепископа Вениамина
полная потеря волос на голове) проявилась не сразу, но только через
некоторое время. По крайне мере, видевший его в 1969 году в Псково-Печерском
монастыре, где он временно пребывал после выхода из лагеря, архимандрит
Корнилий (Фристед) ничего ненормального в нем не заметил. Архиепископ Андрей
даже сказал ему: «Церковью управляют уполномоченные». Этим объясняется,
почему Синод назначил его 16 декабря архиепископом Камским и Тюменским.
Явного сумасшедшего вряд ли бы назначили. Сейчас на Соборе архиепископ
Андрей обращал на себя внимание своим странным поведением: ни с кем не
разговаривал, непрерывно блаженно улыбался, смотрел перед собою в
пространство каким-то неопределенным мутным взглядом. Во всем его виде было
что-то бесконечно трагическое. На его странное состояние обратили внимание
не только я, но и многие другие и даже раньше меня. Другим проявлением его
неадекватности было то, что когда снимали фотографию членов Собора, он не
только стремился занять самое видное место, что при его росте было не
трудно, но и беспощадно расталкивал при этом локтями своих соседей. Впрочем,
внешне он ничем не нарушал общего порядка Собора: вовремя приходил в церковь
молиться, вовремя- на заседания, также и пить чай или обедать. И все молча,
ни с кем не разговаривая.

В свободное время, остававшееся до начала заседания, я виделся с
представителями нашей епархии, диаконом Сергием Рейнгартом и В. Е.
Драшусовым. Они жаловались, особенно последний, что живут в гостинице вне
Лавры и потому мало знают, что происходит, чувствуют себя изолированными.
Просили указаний, что делать, но мне трудно было на этой стадии соборных
работ дать им определенный ответ. Дело само покажет, говорил я. Но, в общем,
у нас было полное единомыслие: не уступать в вопросе постановлений 1961 года
и в отвержении так называемой «особой политики», а это их особенно
беспокоило как бельгийских граждан. Но в какой форме выразить свое
несогласие — заранее сказать трудно.

После общего, группового фотографирования членов Собора, мы вошли в
Трапезную церковь и заняли свои места, как и раньше. Во время этого
фотографирования, несчастный владыка Андрей совершенно затолкал меня своими
локтями — я пробовал противиться, но безуспешно, куда мне с таким гигантом
справиться.

Итак, в 16 часов началось III заседание Собора. Первым был доклад
митрополита Никодима «Экуменическая деятельность Русской Православной
Церкви». Доклад митрополита Никодима, был одним из лучших докладов на
Соборе. В нем было удивительное сочетание содержательности, глубине и
объективности суждений, зрелости мысли и особенно стойкости в Православии.
Смысл и тон доклада был осторожно критический, сдержанный и вместе с тем
открытый по отношению к экуменическому движению, Всемирному совету Церквей и
инославию вообще. Конечно, в этом выступлении были моменты, обусловленные
спецификой советского режима, но их было не много, и о них не стоит и
говорить. Митрополит Никодим сказал, что само слово «экуменический»
сравнительно новое, но реальность, им выражаемая, то есть соединение
твердости в Православии с терпимостью и любвеобильным отношением к
инославным, была издревле присуща русской церковной жизни. Наши предки не
склонны были проявлять религиозную нетерпимость, сказал митрополит Никодим,
и для иллюстрации этого утверждения привел ряд исторических примеров от
послания Киевского митрополита Иоанна о римском расколе в XI веке до
деятельности Патриарха Алексия в наши дни. «Мы убеждены, — закончил этот
вступительный отдел своего доклада митрополит Никодим, — что научно-
богословский православный экуменизм, чуждый крайностей конфессионализма,
отнюдь не означает уравнительного отношения ко всем христианским конфессиям.
Отсюда естественно вытекает наше практическое стремление к такому братскому
общению с христианами других исповеданий, в котором в процессе совместного
выполнения задач обще-христианского свидетельства и служения, совершалось бы
взаимное сближение, ознакомление и обогащение опытом духовной жизни. Это
необходимо, чтобы истина древней неразделенной Церкви со временем могла
стать общим достоянием всей христианской ойкумены, восполнив в конфессиях,
отступивших от единства, все недостающее или утраченное».

Перейдя к обзору отношений с Римо-Католической Церковью, митрополит
Никодим отметил в них со времени понтификата Папы Иоанна XXIII и Второго
Ватиканского Собора явные перемены в благоприятную сторону. Об этом говорят
постановления Родоса II и III о богословском диалоге с католиками, когда
создадутся для этого подходящие условия, а также ряд встреч с католиками,
как, например, в Бари в 1970 году. Далее митрополит Никодим остановился на
решении нашего Синода от 16 декабря 1969 года. «Это решение, было
продиктовано душеспасительною заботою нашей Церкви о своих братьях во
Христе, согласно которому священнослужители Московского Патриарха получили
разрешение преподавать благодать Святых Таинств католикам и старообрядцам в
случае крайней в сем духовной необходимости. Для последних, при отсутствии
на местах их священников, поскольку мы имеем общую с ними веру в отношении
таинств. Подобное решение имело место в 1878 году, когда Константинопольский
Синод вменил в обязанность греческим православным священникам совершать
таинства для армян там, где у них не имеется церквей и священников. И в
заключение о католиках: строго придерживаясь рекомендаций III
Всеправославного Совещания 1964 года… Русская православная Церковь
развивает дружественные отношения с Римо — Католической Церковью в надежде,
что это, с одной стороны, будет содействовать укреплению братства и
взаимопонимания великих Церквей Востока и Запада, а с другой — послужит
благословенному миру на земле». (иными словами, «небогословские факторы»
сыграли не последнюю роль в этом сближении с католиками, — прим. Арх. В.)

Более подробно остановился митрополит Никодим на отношениях с «древними
восточными нехалкидонскими Церквами». Указав на выдающиеся труды в области
изучения этих Церквей русскими учеными, епископа Порфирия(Успенского) и
Болотова, на деятельность Урмийской миссии, на обучение армянских студентов
в Московской духовной Академии и эфиопских в Ленинградской,- факторы,
свидетельствующие о постоянном интересе нашей Церкви к нехалкидонцам,-
митрополит Никодим сказал: «Русская Православная Церковь рассматривает
древние Восточные Церкви как автокефальные в силу их исторического положения
и канонической структуры. Она уважает их самостоятельность, почитает
благочестие, не покушается на свойственный им обряд. В грядущих
собеседованиях Русская Православная Церковь будет по-прежнему твердо
держаться убеждения в том, что церковные соборы, особенно Вселенские,
сохранили и будут сохранять в дальнейшем истину по внушению и просвещению
Духа Святого». (Довольно неопределенное заявление, скажем мы от себя,
могущее быть истолкованным весьма различно. Какое место занимает Халкидон в
развиваемом митрополитом Никодимом «учении о соборах» и является ли его
признание обязательным для всех? — прим. Арх. Василия) Далее митрополит
Никодим сделал подробный обзор наших отношений за время патриаршества
Патриарха Алексия с армянской, коптской, эфиопской, сиро-яковитской,
малабарской и другими Церквами. Отметил чтение лекций в наших Академиях
«выдающимся богословом Павлом Вергезе». Относительно англикан, митр. Никодим
сказал, что обмен мыслями и информацией на  1-й сессии Межправославной
богословской комиссии в Белграде в 1966 году поставил перед Русской Церковью
ряд весьма сложных проблем( здесь имеется в виду вопрос о признании
англиканского священства, в котором, как известно, существуют разногласия
между православными Церквами и богословами. — прим. Арх. В.) Далее в докладе
митрополита было указано о необходимости не ограничиваться повторением хотя
и очень верных, но мало определенных фраз, вроде того, что соединиться
христиане обязаны на почве древней неразделенной Церкви, а приступить со
смиренным упованием на помощь Божию к выяснению того, что же именно таится
под такого рода фразами. Основные вопросы, подлежащие изучению, сказал митр.
Никодим это:

а) догматы и каноны, составляющие неприкосновенное наследие,
воспринятое Православной Церковью от древней неразделенной Церкви, и
различия во взглядах на предметы, относящиеся к области Веры и церковного
устройства, допустимые внутри самого Православия.

б) возможные вопросы икономии и уступок инославным Церквам, желающим
достичь единства веры с Православной Церковью при сохранении законного
плюрализма взглядов.

в) вопросы, где икономия является немыслимой.

г) допустимость полного общения в таинствах («интеркоммунио») с такими
Церквами, которые примут все, что входит в неприкосновенное наследие от
древней неразделенной Церкви, но будут настаивать на особенностях, с
которыми Православная Церковь не может примириться в своей собственной
внутренней жизни.

«Ответ на эти вопросы, — сказал митрополит Никодим, — должен быть дан
не в общей форме и не на каком-нибудь частном примере, а точно, обстоятельно
и строго научно. Разумеется, что для этого, потребуются годы вдумчивой и
напряженной работы». Нужно также разработать «православное учение об
экклезиологии, о евхаристической жертве, о таинствах. Без серьезного
изучения всех этих вопросов не может быть речи о плодотворном богословском
диалоге ни с англиканством, ни, тем более, с протестантскими церквами. Если,
конечно, иметь в виду диалог, направленный не просто на укрепление
дружественных отношений, но с самого начала устремленный на достижение в
будущем… единства веры».

Перейдя к вопросу о старокатоликах, сказав, что к ним должен иметь
место, тот же подход, и с удовлетворением отметив «безусловный прогресс во
взаимоотношениях с ними» митрополит Никодим сказал, что на пути единения с
ними остаются «весьма существенные трудности» «догматико-агиологического
свойства, канонические и литургические». «Необходимо иметь в виду, –
добавил он, — что восточное понимание полного единства в догматах и в
основах церковного устройства как условия sine qua non (лат. «обязательное,
необходимое») для полного общения в таинствах и особенно в таинстве Святой
Евхаристии приобрело для православного сознания значение если не догмата, то
по крайней мере всеправославно- признанного теологумена». Рассказав довольно
подробно об отношениях с протестантами и с различными христианскими
объединениями, митрополит Никодим неожиданно(для меня!) сказал: «Наши
сердечные чувства — с теми христианами Юго-Восточной Азии, которые понимают
все то зло, которое причиняет их народам и их континенту бессердечная
политика Соединенных Штатов Америки в Индокитае. И мы не можем утверждать,
что деятельность Конференции Европейских Церквей протекала неизменно гладко
и успешно. Нашим участникам в ней приходилось сталкиваться с непониманием,
равнодушием, предвзятостью и недоброжелательностью по отношению к задачам
служения Церквей Европы, возникающим в наше неспокойное время. Эти трудности
объяснимы, ибо в Европе проходит водораздел двух социальных систем, в
условиях которых живут и исполняют свою миссию европейские Церкви».

Но, пожалуй, наиболее интересным в докладе митрополита Никодима было
сказанное им об отношении со Всемирным Советом Церквей. Он сразу отметил,
что «горячо преданная служению единства всех христиан, Русская Православная
Церковь с большой осмотрительностью отнеслась к экуменическому движению» и
что « русские иерархи и богословы отмечали, что в экуменическом движении уже
на первоначальном этапе… проявились и слишком широкий плюрализм в области
вероучения, и высокая активность крайне левого, радикального течения
протестантизма» (интересно здесь отметить, что экуменические выступления
русских эмигрантских богословов двадцатых годов, до разрыва митрополита
Евлогия с Московской Патриархией в 1930 году, митрополит Никодим
рассматривает как деятельность, Русской Церкви, — прим. Арх. В.).

Далее, говоря о причинах отказа Московской Патриархии вступить во
Всемирный Совет Церквей в 1948 году, митрополит Никодим объясняет его
«наличием убеждения протестантского большинства экуменического движения в
том, что все без исключения ныне существующие Церкви представляют собою
части Единой Христовой Церкви, в разной степени уклонившиеся от идеала
Апостольской Церкви, но в совокупности составляющие Единую Церковь».
Поэтому, по их мнению, целью экуменического движения является общение
христиан в таинствах, дабы они осознали свое единство во Христе. «Одним из
следствий этого представлялось создание некой «экуменической сверх-Церкви»,
с чем православная сторона ни при каких обстоятельствах и условиях
согласиться, конечно, не могла и не может». Вторая причина отказа:
«Предлагавшийся базис Всемирного Совета Церквей не имел в себе упоминания о
догмате Божественного Триединства, что являлось неоправданным обесцвечением
истинного богопреданного христианского учения о Вере». И, наконец(last, not
least — «последнее по порядку, но не по значению» — англ.), проповедь
«холодной войны и антисоветизма со стороны тогдашних влиятельных деятелей
экуменического движения».

Рассказав далее, как после Торонтской декларации 1950 года, дозволявшей
всем церквам-членам иметь свою экклезиологию, и после принятия в 1961 году в
Нью-Дели тринитарного «базиса» препятствия эти смягчились и Русская Церковь
вступила в Совет Церквей, митрополит Никодим вернулся вновь с большой
настойчивостью к своим оговоркам. «Само собой разумеется, что «вступление»
какой-либо поместной Православной Церкви в содружество других, в том числе и
неправославных церквей… нельзя рассматривать как церковный в
экклезиологическом смысле слова акт, ибо между Православной Церковью и
христианами неправославными обществами нет и не может быть органической
связи. Мыслимой только при полном единстве и благодатной церковной жизни».

Наконец, митрополит Никодим указал на еще одно печальное с православной
точки зрения течение современного экуменизма: «За последние годы интерес к
проблеме вероисповедного единства в экуменических кругах несколько
ослабел… можно услышать и такого рода высказывания, будто
межконфессиональные различия – это простой «архаизм», который уже никого не
интересует. Невольно обращает на себя внимание и тот печальный, с
православной точки зрения, факт, что в проекте пересмотренной конституции
Всемирного Совета Церквей.. не говориться о единстве веры как о цели
экуменического движения».
Обойдя далее «подводный камень миротворчества» ссылкой, что об этом
будет подробно говорить митрополит Алексий, митрополит Никодим окончил свой
доклад, но сразу и непосредственно после этого прочитал еще один доклад(!)
«Об отмене клятв на старые обряды». Это было уже слишком утомительно для
слушателей. (Текст его напечатан в ЖМП, No 7, 1971г)

***

После получасового перерыва, в 16 час. 30 мин. заседание возобновилось, и
слово было предоставлено митрополиту Филарету.

Вероятно, исходя из того, что он является постоянным членом Синода, он
считал себя в праве говорить так же долго, как они, а не как обыкновенные
ораторы. Как ни странно, когда прошли десять минут, митрополит Никодим,
начал тихонько позванивать в свой колокольчик. Чем дольше говорил
митр. Филарет, тем громче звонил Никодим. Но самого оратора это совершенно не
смущало, он продолжал читать свой доклад, хотя на сороковой минуте у него
было довольно кислое и напряженное выражение лица. Позже митрополит Никодим
вывернулся по обыкновению шуткой «…видно митрополит Филарет, как Экзарх
Украины, счел возможным говорить лишних 30 минут. Но предупреждаю, что
впредь со всей строгостью буду останавливать тех, кто превышает регламент 10
минутного срока!».

Вот что вкратце сказал митрополит Филарет: «Без преувеличения можно
сказать, что все мы находимся под глубоким впечатлением от доклада
патриаршего местоблюстителя… митрополита Пимена… и содоклада митрополита
Никодима. Внутренняя жизнь Церкви всегда та же. Русская Православная Церковь
проделала огромную работу по упорядочению церковной жизни. Православная
Церковь на Украине живет одной жизнью со всей Русской Православной Церковью,
является одной составной частью Московского Патриархата, а Украинский
Экзархат включает в себя 18 епархий. На его территории находятся Духовная
семинария, мужские и женские монастыри, он имеет свое печатное издание».

Далее митрополит Филарет остановился на вопросе ликвидации унии. (Это,
пожалуй, было наиболее интересной частью его доклада)Отметил празднование
25-летия воссоединения греко-католиков на Львовском Соборе, который был
выразителем волеизъявления греко-католического духовенства и мирян вернуться
к православной вере своих праотцев. Достаточно вспомнить, что уже ко дню
Львовского Собора, путем подачи личных заявлений, 997 священников, (то есть
78%), выразили желание выйти из унии и воссоединиться с Православной
Русской Церковью. Уния была насилием над совестью православных христиан и
служила не единству веры, а единству внешней организации. История уже
осудила унию как путь к соединению Церквей, а упразднение унии является
одной из предпосылок развития отношений в духе христианской любви между
Православной Русской Церковью и Римо-Католической Церковью. Митрополит
Филарет вспомнил об исторической борьбе против унии галицийских и
закарпатских народов, которые были борцами за Православие во главе с
убиенным протопресвитером Гавриилом Костельником. Он отметил, что только в
Львовской области «врагами церковного воссоединения было убито более 30
священников», а за 350 лет уния наложила особый отпечаток на церковное
сознание и на обряды.

«Архипастырям и пастырям следует продолжить вдумчивое усилие по
преодолению последствий унии, при бережном отношении к местным церковным
обычаям, не входящим в противоречие с православным вероучением». Далее
митрополит Филарет перешел к «карловацкому расколу». Указал он на то, что
этот раскол остается вне канонического общения с Православной Церковью и что
над иерархией его тяготеет церковный суд. Более того, что на все призывы к
возвращению в лоно Матери-Церкви карловчане не только не раскаялись, но
впали в еще большую гордость. А в последнее время, в связи с дарованием
автокефалии Православной Церкви в Америке, активизировали враждебную
деятельность против Матери-Церкви. «Учитывая нераскаянность архипастырей и
клира карловацкого раскола, — сказал митр. Филарет, — после призыва
Матери-Церкви, последовавшего в 1965 году, необходимо поручить высшей
церковной власти Московского Патриархата осуществление в ближайшее время
канонических санкций по отношению к «отступническому сонмищу»… –
карловацкому расколу. Церковь должна получить законное и ясное о нем
представление, чтобы после этого ни у кого и никогда не возникало т нем
никакого вопроса». Перейдя после этого к украинским церковным расколам и дав
краткий обзор их возникновения и развития от «самосвятов» 1921 года до наших
дней, митрополит Филарет сказал, что этот раскол вызван скорее
политическими, чем церковными мотивами. Более того, что среди его
сторонников имеются люди церковно-настроенные и, что в глубине души они
сознают не каноничность своего положения. К сожалению, в этих церковных
группах господствует украинский национализм и его диссидентские борцы,
которым чужды совершено церковные интересы. Святая Церковь не теряет надежды
на то, что украинские архиереи и их чада возвратятся в лоно Православной
Церкви, необходимо снова возвысить свой голос и призвать их принести
покаяние в грехе разделения. Никто не покушается на их гражданскую свободу,
они могут быть гражданами какого угодно государства и сохранять любовь к
украинскому народу (интересно отметить, что по отношению к украинцам
митрополит Филарет предлагал только «увещевание», в то время как карловчанам
грозился «прещениями». Эта линия последовательно проводилась на Соборе!-
прим. Арх. В.)

Коснулся митрополит Филарет и Архиерейского Совещания 1961 года. Он
упорно называл его «Архиерейским Собором» и говорил, что: « нашему Собору
необходимо одобрить его решения, ибо они вызваны предложением Совета
Министров привести в соответствие церковное »положение с гражданским
законодательством, о религиозных объединениях 1929 года». Вряд ли кому-либо
из нас следует объяснять, что внешнее положение поместной Церкви внутри
государства определяется законами этого государства, и Церковь должна ими
руководствоваться и исполнять их. Все мы хорошо знаем слова Святого Апостола
Павла «Противящийся власти противится Божию установлению. А противящиеся
сами навлекут на себя осуждения». Но очевидно, желая успокоить зарубежных
членов Собора, митр. Филарет добавил: «Постановления Архиерейского Собора
1961 года не касаются той части Русской Православной Церкви, которая
находится за пределами Советского Союза, где юридические статусы наших
Экзархатов, епархий, благочиний и приходов соответствуют гражданскому
законодательству того государства, на территории которого они находятся».

Далее митрополит Филарет пытался доказать, что постановления 1961 года
не нарушают основ церковного строя: «Разграничение обязанностей клира и
исполнительных органов не означает разделения прихода на две части-
духовенства и мирян — и не противопоставляет их друг другу. Приход
по-прежнему остается единым целым и составной частью Русской Православной
Церкви, а вместе и Вселенской Церкви Христовой. Он находится в каноническом
ведении епископа, а настоятель храма является духовным руководителем его
(прихода), в том числе и членов церковного совета, избираемых общиной из
прихожан правоспособных и доброй христианской нравственности. Исполнительный
орган не должен вмешиваться в богослужебные дела».

От себя скажу, что митрополит Филарет пытался дать благоприятное
толкование Постановлений 1961 года для Церкви и рисовал совершенно идеальную
картину их применения в жизни. К сожалению, однако, гражданские власти
совсем иначе толкуют эти постановления(вернее закон 1929 года, из которого
он вытекает), а реальная картина церковной жизни сильно отличается от
начертанной владыкой Филаретом. В самом деле, о каком духовном руководстве
над членами двадцатки или исполнительного органа может идти речь, когда
среди них нередко встречаются мало верующие и даже безбожники, подосланные
советскими властями, не принять которых настоятель не может? Одно то, что
митр. Филарет, хотя бы остановился на постановлениях 1961 года, можно
рассматривать как утешительно положительный факт. Конечно свое
«выступление-доклад» митрополит Филарет закончил в патриотических тонах:
«Гражданственность и патриотизм присущи православному
христианству… Православная Русская Церковь была всегда с народом, она
создала замечательные памятники, обогатившие русскую культуру и доныне
являющиеся гордостью нашего народа. Русская Церковь способствовала
воссоединению украинского народа с братским единоверным русским народом…
патриотизм архипастырей, пастырей и мирян является составной частью
церковной жизни после октябрьской революции… Церковь после 1917 года была
освобождена от государственной опеки. В дни Великой Отечественной войны наша
Церковь разделяла горькую чашу страданий своего народа… (потом последовали
обязательные нападки на Америку и реваншизм) Мы не можем быть спокойными,
когда в Юго — Восточной Азии и Ближнем Востоке агрессорами США и Израилем
продолжается обострение и нагнетание международной обстановки… До каких
же пор… Мы за Мир…»

И все в таком духе до конца выступления. Я должен сознаться, слушал
доклад митрополита Филарета со все возрастающим раздражением, переходящим в
негодование! Не столько от его смысла и содержания, а возмущаясь умолчанию.
Несмотря на штампы и «советчину», а также заранее известные выводы, он
умалчивал о вопиющих фактах церковной жизни на Украине. Он молчал о закрытии
Киево-Печерской Лавры, преследовании почаевских монахов и массовое, как
нигде в СССР, закрытие церквей и монастырей. Раздражение мое увеличивалось и
из самого факта грубого несоблюдения выделенного ему десятилетнего
регламента выступления. Вместо того, чтобы показать пример другим в
послушании принятым на Соборе правилам, митрополит Филарет, пользуясь своим
положением Экзарха Украины, сознательно, — ибо его текст был подготовлен
заранее, — эти соборные правила попрал.

***

Следующим за ним получил слово митрополит Орловский Палладий
(Шерстенников), старейший по хиротонии архиерей Русской Церкви (1930 года).
В своем выступлении, среди прочего он сказал, что в докладах была дана
широкая и объективная картина церковной жизни. Собор 1961 года привел в
порядок финансовую организацию Церкви. Выразил общее согласие со всеми
действиями Патриарха Алексия и Св. Синода. Он высказал пожелания о
предприятии новых шагов по ликвидации расколов, о том, что на упорствующих
следует наложить санкции. Дарование автокефалии в Америке является
выдающимся событием, …" с радостью я услышал о шагах по воссоединению со
старообрядцами, считаю необходимым снять с них клятвы. Отмечаю огромный
интерес в связях с инославными. То что качается положения Церкви в Советском
Союзе скажу, что Церковь живет в нормальных условиях. Нарушение порядка при
богослужении рассматривается как преступление. Но если духовенство или
верующие сами нарушают законы, то они лишаются его защиты. Ну а всем
сомневающимся в этом я скажу: «Прииди и виждь, и убедись!»

Затем выступил митрополит Антоний Сурожский. Его слово, как я уже
сказал, несколько отличалось от обычного трафарета, что уже, по сути, было
интересно. Он сказал, что как живущий на Западе, он больше осознает неправду
и пагубность карловацкого раскола, чем те кто живет в России. Ведь русские в
СССР не знают и не представляют всей пагубности карловчан, но, тем не менее,
он просит не спешить накладывать на них прещения, которые только повредят.
Карловацкий раскол не только церковный, а во многом исторический и связан с
событиями нашей России. Этот раскол основан на страданиях людей, которые не
поняли или не приняли трагедии случившейся в нашем государстве. Мы посланы
быть свидетелями Православия. Как говорится в апокрифах, нужно, «чтобы мера
страдания превзошла бы меру греха». Владыка Антоний Сурожский сказал, что
«когда Патриарх Алексий приехал в Лондон на его службу, то многие карловчане
пришли и многие из них даже причащались. А если будут наложены прещения, то
раскол закостенеет и никогда мы не найдем выхода из этой ситуации. Поэтому
об архипастырях карловацких мы должны думать человечно и обдуманно
поступать. Они соблюдают церковные традиции, благоговейно служат, хранят
верность Православию. Я радуюсь, что Русская Церковь может прославить себя
возвращением старообрядцев. Передаю поклон и любовь заграничной паствы,
православных иностранцев к убожеству Церкви во Христе. А у нас сейчас
множество православных иностранце! Конечно, многое в прослушанных нами
докладах непонятно тем, кто не русский и живет за границей, мы живем в
разных условностях. Но у нас должны быть две молитвы: одна основана на том,
что сердце кесарево в руках Божиих, а другая об отошедших: Призри на
ненавидящих нас».

После митрополита Антония место оратора занял архиепископ Горьковский
Флавиан (Димитрюк). Он с жаром говорил о деятельности и поддержке советского
миротворчества, о том, что постановления 1961 года «освободили духовенство
от хозяйственных забот». Сама жизнь якобы (с его слов) подтвердила их
правильность и, что митрополит Пимен- любимый ученик Патриарха Алексия.
Вслед за ним выступил протоиерей Б. Осташевский(Калининской епархии). Он
сказал, что доклады выражают мнения всех присутствующих, а поэтому мы должны
«крепить могущество нашего государства», «строго соблюдать законы», "быть
лояльными«(?)

И, что «мудрые решения 1961 года пошли на пользу Церкви и подняли
авторитет священства, а собрание духовенства и мирян Калининской епархии 4
мая 1971 года единогласно их одобрило». «Далее он сказал, что: «У нас
добрые отношения с властью. Храмы переполнены. Производим ремонты, жертвуем
в фонд Мира».

Протоиерей Евгений Барщевский(Кировоградская епархия) говорил о мудром
руководстве Патриарха Алексия, Синода и епископата. Все решения Синода святы
и непоколебимы. В румынских приходах Буковины оставлен новый стиль, выходят
церковные издания… и необходимо бороться за Мир во всем Мире.

В выступлении архиепископа Одесского Сергия (Петрова) тоже звучали
призывы к мирному труду и к Миру во всем Мире. Он сказал, что более года как
нет с нами Патриарха Алексия» весьма авторитетного в церковных и гражданских
кругах«. Патриарх председательствовал на Соборе 1961 года и Церковь наша
«несет мир внутренний и внешний», и мы полностью одобряем все доклады и всю
деятельность Патриархии Мы жертвуем в Фонд Мира и вместе со всем Советским
народом и Советским Правительством и прогрессивным человечеством боремся с
империализмом и сионизмом. «Никакие попытки Западной пропаганды не смогут
свернуть нашу Церковь с ее пути. Это программа Духа Святого!»

Выступающий затем архиепископ Курский Серафим (Никитин) сказал, что
испытывает радость и гордость за Матерь-Церковь. Лично он возглавляет
хозяйственное управление Патриархии, на котором лежит обеспечение приходов
всем необходимым. Мастерские Патриархии полностью обеспечивают их свечами,
крестами, ладаном. Производятся реставрации церквей, уплачиваются пенсии.

В том же настроении и полном одобрении действий было выступление и
мирянина Н. С. Капчука, старосты Патриаршего Собора в Москве. Он сказал, что
до 1961 года были нестроения в приходах, так как священники были заняты
хозяйственными вопросами. Происходило нарушение законов. Об этом он может
свидетельствовать как бывший секретарь Московской Епархии, но «по инициативе
Советского Правительства был создан Фонд Мира и мы щедро в него вносим».

Протоиерей Сергей Румянцев (бывший обновленческий епископ) настоятель
Преображенского Собора в Ленинграде, сказал, что он прослушал со вниманием
прекрасно изложенные доклады авторитетнейших иерархов. Приходы это часть
тела церковного. Хозяйственная их жизнь до 1961 года была в непорядке, а
постановления этого года создали устойчивое положение. «Поэтому нужно
подойти к этому вопросу с церковно-научной стороны и сошлюсь на два
авторитета. Первый, это Болотов. Именно он говорил, что церковная реформа,
отвечающая потребностям Церкви и оправдавшаяся в своих результатах, тем
самым истинно канонична. А второй авторитет это Павел Городцев в 1911г.
писал, что для возрождения приходской жизни нужно освободить духовенство от
хозяйственных забот и передать эти вопросы мирянам. Жизнь нашей
Ленинградской епархии свидетельствует о благих результатах реформы. Храмы в
полном порядке, церковь живет совершенно свободно и полнокровно и мы
поддерживаем всю деятельность руководства Патриархии».

От имени заболевшего в этот день архиепископа Кубанского Алексия
(Коноплева) выступал протоиерей Николай Гетман. А мирянин В. В. Сварычевский
(Львовской епархии) рассказывал о воссоединении галицийских униатов.
Протоиерей Николай Петров, благочинный северного района Москвы, сказал, что
митрополит Пимен «спокойно продолжает дело Патриарха Алексия», а 1961 год
был началом действия демократических принципов в жизни приходов. Причем в
полном соответствии с догматами и канонами. Достаточно посмотреть, в каком
великолепном состоянии находятся московские храмы, чтобы убедиться,
насколько эта реформа была целесообразна и полезна. У нас нет оснований для
беспокойства о будущем, но на каждом лежит личная ответственность за судьбы
мира. Недавно произошло важное международное событие — в Будапеште собралась
христианская мирная конференция, в работах которой принимал участие
митрополит Пимен.

Оратор, выступающий следующим по очереди был епископ Корсунский Петр
(Люлье) из Парижа. Его выступление отличалось до известной степени от
предыдущих. Говорил он по-французски, переводила его Т. Майданович. Епископ
Люлье высказал, прежде всего, преданность своей иностранной епархии,
сочетающей юрисдикционную принадлежность к Русской Церкви, с лояльностью
Московской Патриархии по отношению к Франции. Он выступал за принципиальное
осуждение карловацкого раскола, но одно дело нравственное осуждение и
порицание, а другое — каноническое осуждение. В этом каноническом процессе
должны быть строго соблюдены все канонические требования: троекратного
вызова и т. д. Далее, по его мнению, формулировка осуждения должна быть
тщательно обдумана, дабы не создалось затруднений для желающих вернуться в
Церковь, а поэтому важно определить способ принятия возвращающихся из
раскола.

Затем после короткого перерыва начался доклад митрополита Таллиннского
Алексия.

***

Доклад митрополита Алексия Таллиннского я хочу привести по возможности
полно, так как он оставил в моей душе одно из самых тяжелых воспоминаний о
Соборе. Назывался доклад «О миротворческой деятельности Русской
Православной Церкви» (опубликовано в ЖМП, No 7, 1971г., сс. 45-62). Начался
он, правда, в религиозных тонах… «блаженны миротворцы…», но вскоре текст
выступления стал принимать определенно политический характер. Чем дальше,
тем больше, чтобы завершиться явно прокоммунистическим финалом, который был
бы более уместным на каком нибудь созванном властями в Советском Союзе
митинге, чем на Соборе епископов Православной Церкви.

Впрочем, уже с самого начала митр. Алексий заявил о соответствии
«миротворческой деятельности» Русской Церкви с заданиями от Советского
Правительства: «Как вы знаете, в служении и свидетельстве Русской
Православной Церкви миротворческая деятельность имеет большое значение и
занимает важное место. Эта миротворческая деятельность отвечает интересам
свободолюбивого человечества и соответствует миролюбивой политике,
проводимой Советским государством и полностью поддерживаемой нашей
Церковью».

Далее в докладе (как это, увы, принято в современной России) приводится
произвольное толкование Евангельского текста… «в человеках благоволение»,
в чуждом православному пониманию смысле «в людях доброй воли» — под этим
подразумеваются безбожники, с которыми должно сотрудничать в «борьбе за
Мир». Митрополит Алексий настойчиво делает акценты и останавливается на
столь часто трактованной на Соборе теме — ПАТРИОТИЗМЕ. О необходимости
гармонического сочетания любви к своему народу и отечеству и с устремлением
ко благу всего человечества в целом, и он говорит: «Патриотизм является
нормальным состоянием христианина».(Эта фраза обращена упреком тем русским
иерархам, которые не сразу признали октябрьский переворот 1917 года,
например Патриарху Тихону и многим другим убитым и расстрелянным священникам
и монахам. прим. Арх. В.). Далее как в подтверждение моих мыслей следует
следующий пассаж выступления: «Мы с горечью вспоминаем тот факт, что многие
иерархи Русской Православной Церкви и часть ее клира не поняли исторической
обусловленности Великой Октябрьской Социалистической Революции, освободившей
народы нашей Родины от капиталистического рабства… Однако к чести своей,
ряд видных деятелей церкви, и, прежде всего архиепископ Владимирский Сергий
(Страгородский), сумели правильно осмыслить происходившие события». Потом
следовал подробный перечень всех «миротворческих» действий Русской
Православной церкви. Не будем останавливаться на нем, ничего нового Владыка
Алексий нам не сообщил. Отмечу лишь высокую оценку деятельности митрополита
Никодима, данную вл. Алексием, но сомневаюсь, что она была искренней. Он
отметил, что на посту председателя «Иностранного Отдела Патриархии»
митрополит Никодим: «Отдавал все свои силы, время, творческую энергию этому
священному служению( миротворчеству имеется в ввиду)». Митрополит Алексий
счел нужным также отметить участие Русской Церкви в так называемом «Фонде
Мира» цели которого осуществлять сбор денежных пожертвований для
финансирования работы общественных организаций в пользу Мира между народами.
«Как член правления Советского Фонда Мира, я свидетельствую об интенсивном
потоке средств, поступающих в этот фонд от добровольных сборов,
осуществляемых нашим верующим народом». (От себя скажем, что всем известно,
что этот пресловутый «добровольный фонд» является средством беззастенчивого
грабежа церквей. Размеры взноса для каждого прихода определяются
уполномоченными по их усмотрению. Недавно в калужской епархии уполномоченный
«обложил» один из храмов таким большим взносом, что после его уплаты в Фонд
Мира, у храма не хватило денег на требуемый властями ремонт за храм, который
в результате был закрыт. Когда я спросил об этом епископа Калужского Доната,
правда ли, что у вас закрыли церковь, он мне ответил: «Да знаете ли, это
был громадный храм, а молящихся всего пять — шесть старушек… вот и
пришлось закрыть храм». Но кто этому поверит? Всюду храмы переполнены и их
не хватает, а тут всего пять-шесть старушек! Прим. Арх. В.) Снова
возвращаясь к теме советского патриотизма, митр. Алексий сделал важное и
очень характерное для нашего Собора разграничение, кому этот «советский
патриотизм» обязателен и кому нет. Он сказал: «Я хочу, прежде всего,
отметить, что мы архипастыри, пастыри и миряне — все граждане Советского
Союза, исполнены высокого чувства советского патриотизма, определяющего наше
отношение к его задачам и к тому обществу, частью которого мы являемся. Мы
преследуем одну общую цель, установление на всей земле мира и
справедливости… Однако это обстоятельство отнюдь не означает отсутствия у
нас уважения к тем членам нашей Святой Церкви, которые являются гражданами
иных государств и отличаются от нас своими взглядами. Ибо нас всех
объединяет общее стремление всемерно трудиться над укреплением мира и дружбы
между всеми народами». Далее у митрополита Алексия следовал обзор
исторических событий в коммунистическом духе: тут наличествовала и победа
Советского Союза, которая стала возможной только потому, что в нем
справедливый строй и изобличение США за агрессию и ведение холодной войны и… «все чаще раздавались из-за океана призывы к развязыванию прямых военных
действий против СССР. Наличие у США атомного оружия окрыляло безрассудные
умы. Антисоветская пропаганда мутным потоком отравляла сознание народов
западных стран». В продолжение выступления «антисоветизм» и
«антикоммунизм» объявляются новыми тяжкими смертными грехами. Делается призыв
«преодолевать антикоммунизм, как движение ненавистничества» (А почему не
«антифашизм» также? Ведь он тоже может быть назван «движение
ненавистничества»? прим. Арх. В.) Среди прочего отметим критику Всемирного
Совета Церквей за его, по мнению оратора, недостаточное миротворчество:
«Всемирным Советом за этот период предприняты были и такие шаги, которые с
нашей точки зрения, отнюдь не могут расцениваться как действительно
полезные, особенно в отношении ослабления напряженности в мире и укрепления
международного сотрудничества». (Очевидно, здесь имеется в виду осуждение
Всемирным Советом Церквей подавления Венгерского восстания Советами в 1956
году и советской интервенции в Чехословакии в 1968г. Прим. Арх. В.)

Митрополит Алексий остался неудовлетворенным результатами другой
всемирной конференции, «Церковь и мир, которая собиралась в Женеве в 1966
году: — «Мы сожалеем, — сказал он, — что результаты этой конференции, не
нашли достаточного приложения к соответствующей сфере дальнейшей
деятельности Всемирного Совета Церквей». Критике с его стороны подверглась и
другое «региональное экуменическое объединение» — Конференция Европейских
Церквей: — «Я должен сказать, что миротворческое служение этой Конференции
развивалось медленно, имело глубокие спады и было недостаточно эффективным».
Но самое замечательное, что, говоря о деятельности Христианской Мирной
Конференции, созданной по инициативе Московской Патриархии с центром в Праге
и долгое время находившейся всецело в орбите Москвы, митр. Алексий ни слова
не сказал о глубоком кризисе и распаде ее, после того, как в 1968 году,
председатель и генеральный секретарь ее в Праге выразил протест против
советской интервенции. Именно за это все они были смещены со всех
должностей, что вызвало протест французских католиков и других западных
протестантов во главе с пастором Казалис. Более того, пастор Казалис был
исключен из состава ХМК, в результате чего почти все западные участники ее
отпали. Этот раскол, не исцеленный до сего дня, очень повредил митрополиту
Никодиму в экуменических кругах, где его до сих пор считают главным
виновником «отлучения» пастора Казалиса. Именно обо всех этих подробностях и
неприятных «деталях» с Христианской Мирной Конференцией, митрополит Алексий
предпочел просто умолчать. Квинтэссенция политического выступления
митрополита Алексия находится, однако, как мы уже сказали, в заключительной
части доклада. Вот его текст вкратце: «Мы должны раскрывать ложь таких
идеологий, как антисоветизм, расизм, и таких ошибочных концепций, как теория
конвергенции. Мы должны всеми доступными нам средствами бороться с каждым
проявлением империализма… Нам нужно добиваться скорейшего заключения
договоров о запрещении ядерного оружия… нам необходимо содействовать
созыву конференции пяти великих держав по ядерному разоружению… наше дело
— настаивать перед правительствами государств Европы на скорейшем созыве
конференции по европейской безопасности. Наше дело — выступить за скорейшую
ратификацию договора СССР с ФРГ и с ПНР. Мир, не может восторжествовать до
тех пор, пока не прекратится политика империализма. В настоящее время эта
политика под прикрытием антикоммунизма подавляет стремление народов
Индокитая к освобождению от настоящей агрессии… Зная о невыносимых
страданиях сотен миллионов людей, которые порождает империализм, мы
заявляем, что святым нашим долгом является наше участие в современной
антиимпериалистической борьбе… Мы верим, что эта программа миротворческой
деятельности Русской Православной Церкви, ее архиереев, клириков и мирян,
созвучна взглядам членов настоящего Освященного Собора и поддерживается
вами».

Доклад митрополита Алексия продолжался час и три четверти. Сидевший за
мною диакон о Сергий говорит мне — «C’est un assommoir» («Это усыпляюще», –
фран.) И рассказывает, мне что многие из членов Собора мирно похрапывали
пока митрополит Алексий громил империализм.

А один провинциальный батюшка заметил: — «А какое нам дело до всех
этих войн в Индокитае… и еще не знаю где? Ну, жалко конечно, что людей
убивают.. вот мы и молимся. Господи даруй им мир. Наше дело молиться, а не
лезть в чужие дела и политику».

В конце своего выступления митр. Алексий сообщил, что завтрашний день
будет посвящен выступлениям членов Собора. Все желающие выступить должны
записаться сегодня в секретариате. На этом заседание закрылось. Было около
21 часа, я пошел и записался в список выступающих.

Уже на выходе из трапезного храма, ко мне подошли и сказали, что
митрополит Никодим просит меня ужинать вместе с ним вечером. Я сразу
подумал, что это как- то связано с моим выступлением на следующий день на
Соборе. Очевидно, митрополит Никодим хочет как-то на меня повлиять. Или
настаивать, чтобы я не выступал на Соборе? Словом, я был скорее недоволен,
что меня приглашают на частный ужин к Никодиму. Как бы то ни было я
направился в ту часть Духовной Академии, где намечался ужин и занял место у
столика, где митрополит Никодим обычно обедал. Через несколько минут он
пришел и мы пересели за другой, большой стол в глубине зала.. Сначала мы
беседовали одни, но через некоторое время к нам присоединился епископ
Филарет, потом епископ Ювеналий, еще позже митрополит Антоний. Я был
убежден, что они пришли не случайно, а нарочно не к началу нашей беседы…
особенно митрополит Антоний.

Сначала Никодим, как он обыкновенно поступает в подобных случаях, хотя
и спросил «Мимоходом», записался ли я выступать завтра, долго говорил на
всевозможные темы, но не относящиеся прямо к делу. Наконец он вдруг меня
прямо спросил, о чем я собираюсь выступать на Соборе завтра. Я так же прямо
ответил, что исключительно о постановлениях 1961 года, так как это
единственный действительно важный и серьезный вопрос, с которым у меня
разногласия в предлагаемых решениях на Соборе. Более того, я уточнил, что
буду говорить исключительно о канонической стороне, о нарушении принципа
единства церковного управления, сосредоточенного в лице епископа. Это
единство нарушается постановлениями 1961 года.

— «Вы конечно свободны, выступать, как Вам угодно, — произнес
митрополит Никодим, — Но мой Вам совет этого не делать. Вы вызовите только
против Вас раздражение епископов. Каноны мы и сами хорошо знаем, скажут,
чего Вы приехали учить нас канонам. Вы принесете вред Церкви».

— «А как же Вы говорили, — возразил я, — что никакого вреда для Церкви
от моего выступления не будет? Или, может быть, лично Вам мое выступление
повредит?»

— «Мне? Нисколько! Наоборот, если Вы выступите, я в ответ выступлю
против Вас с филиппикой, и это будет там где нужно, вменено мне только в
заслугу. И я скажу, что Вы требуете от нас строгого использования канонов, а
сами их не соблюдаете, когда это для Вас удобнее. Из этого выйдет спор, не
полезный для Церкви… вот и выйдет, что Вы повредите Церкви».

Мне показалось, что это было скорее похоже на своеобразное
«передергивание», со стороны митр. Никодима, «смысла пользы и вреда» для
Церкви.

— «Вы так считаете, что это вред? А ряд архиереев, здешних архиереев,
считает, что постановления 1961 года вредны для Церкви, и советует мне
выступать».

— «А кто же эти архиереи?» — спросил митрополит Никодим.

— «Я этого не могу Вам сказать».

— «Да и не надо, я и так их знаю. Я обо всех архиереях знаю, кто что
думает… они у меня все как на ладони», — с улыбкой сказал Митр. Никодим.

— «Может быть, Вы их всех и знаете, они все здешние, но имен я Вам все
равно не назову», — ответил я.

— «Не называйте! — продолжал митр. Никодим, — Я Вам сам скажу. Один из
дальней окраины, другой тоже, но несколько ближе, а третий из центральной
России».

Я, конечно, догадался, что митрополит Никодим имеет в виду
архиепископов Вениамина и Павла, а кого он имел в виду под словами «из
центральной России», я не мог тогда догадаться, а узнал значительно позже.
Во всяком случае, я не назвал ни одного имени и никак не реагировал на
намеки митрополита Никодима. Тот продолжал настаивать, что мое выступление
принесет вред Церкви. Конечно, я был поставлен в трудное положение и
наносить вреда не хотел никому, а поэтому обратился с вопросом к митрополиту
Антонию Сурожскому, который присутствовал при разговоре, но все время
молчал.

— «Владыко, какое Ваше мнение?»

— «Я думаю, — ответил митрополит Антоний, — что если мы одни,
заграничные, выступим против постановлений 1961 года, а все остальные будут
молчать, то это будет воспринято в определенном смысле: вот мы, мол, какие
герои, а здешние все трусы и предатели Церкви. Мы нашим выступление можем
бросить такое обвинение всем нашим собратьям, которые находятся в
несравненно более трудных условиях, а себя выставим героями».

Эта странная аргументация митрополита Антония меня психологически более
обезоружила, чем все доводы митрополита Никодима. Лезть в герои я не хотел,
и само подозрение, будто я хочу «быть героем» и ради этой только цели хочу
выступить — было для меня нравственно тяжким ударом. (Уже сейчас я вижу,
что аргументация митрополита Антония, была неправильна. Время многое
определило.)

— «Героем быть я не намерен, — ответил я, — а если как вы оба считаете,
мое выступление на Соборе будет вредно для Церкви, я готов отказаться и
говорить не буду. Более того, я откажусь от слова, но подам письменное
заявление, что по- прежнему считаю, постановления 1961 года противоречащими
канонам и по совести не могу их принять».

— «Пожалуйста, — ответил митрополит Никодим, — Вы можете сделать такое
заявление». Разговор наш окончился.

Было уже поздно. Возвращался я к себе в гостиницу со смешанным
чувством, грустным и вместе с тем облегченно- спокойным. Грустным потому,
что я уступил, отказался быть последовательным до конца, попался, говоря
по-человечески, на уловку — дать немедленный ответ в тот же вечер. Ведь
сумел я это сделать с митрополитом Филаретом, когда ответил ему «сейчас уже
поздно, не могу дать ответа, дайте подумать до утра…» Но с другой
стороны, у меня возникло чувство облегчения, как будто гора свалилась с
плеч. Отчасти потому, что я устал бороться один против всех и ведь не
нашлось ни одного человека, который был готов поддержать меня открыто на
Соборе. Мне было грустно еще и потому, что я обратился к нашему Экзарху с
духовным вопрошанием как к старцу, и он дал мне ответ. Может быть, по
человеческому разумению слабый и неправильный, но в котором, верилось мне,
выразилась воля Божия о мне и о моем участии на Соборе. Словом, я грустно
успокоился, но потерял интерес к дальнейшему ходу дел на Соборе. И если все
же мне пришлось еще раз выступить, и даже очень остро, то это было
совершенно неожиданно для меня самого,… то есть, как я смею думать, по
воле Божией. А поступил ли я правильно, решив не выступать на Соборе о
постановлениях 1961 года, до сих пор не знаю, но полагаю, что да.