В рамках подготовки к празднованию юбилея 1000-летия русского монашества на Святой Горе Афон, который намечен на 2016 год, Афонским Свято-Пантелеимоновым монастырем при поддержке Международного фонда восстановления и сохранения культурного и духовного наследия Свято-Пантелеимонова монастыря начато издание грандиозной, не имеющей аналогов 25-ти томной серии «Русский Афон ХIХ—ХХ веков».
Этот издательский проект позволит наконец-то приоткрыть завесу неизвестности над русским святогорским наследием, несправедливо забытым на Родине в годы атеистических гонений на веру. Каждый том посвящен особой теме[1].
XV том, который только что вышел из печати, это «Афонский период жизни архиепископа Василия (Кривошеина) в документах». В него вошли до сих пор не известные редкие материалы из архивного фонда Свято-Пантелеимонова монастыря и личного архива выдающегося патролога и богослова архиепископа Русской Православной Церкви Василия (Кривошеина). Книга подготовлена при сотрудничестве с прямыми потомками архиепископа Василия, оснащена научными комментариями и предисловием. Это поистине грандиозный и «весомый» том (в нем 2,5 кг и 802 страницы), а также два альбома редких, нигде до сих пор не опубликованных фотографий. Книгу можно приобрести в Москве на Афонском подворье ул. Гончарная, 6.
* * *
Совсем недавно, выступая на конференции в Троице-Сергиевой лавре, митрополит Волоколамский Иларион констатировал враждебное отношение многих современных монахов к науке: «Говоря о современном русском монашестве, приходится признать, что у нас нет “ученых монастырей”, почти нет ученых иноков, а недоверие к науке, образованию и просвещению по-прежнему, несмотря на предпринимаемые священноначалием усилия по повышению образовательного уровня иноков и инокинь, прочно сохраняется в монашеской среде. Причина такого положения заключается в представлении о том, что ученость не нужна для спасения, что она несовместима со смирением и монашеским аскетическим деланием. Святитель Игнатий (Брянчанинов) сказал: “Не оставляйте науки светской, поскольку она служит к округлению духовных наук”. Нам нужны ученые иноки! А для того, чтобы они у нас появились, должны быть созданы “ученые монастыри”, где монахи могли бы учиться, имели бы время и возможность читать, писать, заниматься богословием».
Такой «кузницей кадров» на протяжении нескольких веков был Пантелеимонов монастырь на Афоне. Но трагические события XIX–XX веков низвели и практически уничтожили эту традицию. Одним из последних «ученых монахов», проживших в этом монастыре, был монах Василий (Кривошеин) (1900–1985). Офицер, ученый, богослов, монах, архиепископ – вся жизнь Всеволода Александровича Кривошеина, ставшего владыкой Василием, сама по себе чрезвычайно интересна. События ХХ века — революции, войны, геополитические противостояния, борьба идеологий, порой открытая, а зачастую «подковерная» — крутили и несли его в своей воронке так, что порой Божье присутствие и заступничество становились настолько очевидными, что его собственные слова по отношению к себе — «спасенный Богом!» — воистину провидческие.
Он уцелел в Гражданской войне, хотя мог и погибнуть; эмиграция, Константинополь, Париж, короткий период Мюнхенского университета; он слушает лекции в только что открывшемся Свято-Сергиевском институте, где оказывается в среде людей ему близких по духу и культуре, их творениями и жизнеописаниями наполнены сегодня книжные полки России — отец Сергий Булгаков, митрополит Евлогий (Георгиевский), епископ Вениамин (Федченков), Н. Бердяев, Новгородцев, Франк, Лосский, Вышеславцев, Зеньковский, Флоровский, Карташев… Всеволод Кривошеин молод и жаждет знаний… Но это ли ему нужно? Почему так скоро и неожиданно он оказывается на Афоне, что привело его туда и как он реализует желание остаться здесь? До сих пор мы плохо знаем мотивы, побудившие молодого человека, окруженного семьей, относительно благополучно устроенного, так спонтанно и радикально изменить свою жизнь. Как знать, может быть, это решение созревало медленно, а может быть, в который раз проявив Себя в его жизни, Господь скоро привел его на Святую Гору…
В 1925 году он становится афонским послушником, монахом, библиотекарем Св.-Пантелеимонова монастыря, и если бы не трагические послевоенные события 1947 года, то как знать, может быть, он остался бы там до конца своих дней. Его жизнь, практически лишенная внешних событий и обращенная внутрь, к богословию святых отцов, к постижению тайн богопознания, к переводам и переписыванию древнегреческих книг – привела к глубочайшей исследовательской работе. И всю последующую жизнь это выбранное направление останется доминирующим, несмотря на административную церковную работу, заинтересованное участие в проблемах «мира сего», что позволяет сегодня поставить владыку Василия в ряд наиболее заметных православных богословов ХХ века.
В СССР о его богословских трудах (как и о мирских) знали лишь люди, с ним близко общавшиеся. Приезжая в те годы в Москву и Ленинград, он сумел подарить им вышедшую в 1980 году в издательстве «ИМКА—Пресс» книгу «Преподобный Симеон Новый Богослов». Этот труд сделал владыку поистине знаменитым на всех континентах.
Очень правильно заметил один из его биографов и издателей: Его «неклановость», «непартийность» обосновывались прежде всего тем, что он был, как говорится, «человеком Церкви». И это вовсе не стало поводом для его неучастия в мирской жизни. Наряду с подмеченной его современниками чертой «не навязывать другим своего мнения, история оставила нам примеры, как архиепископ Василий открыто выступал и на Поместном соборе 1971 г., и в переписке против того, что считал неправильным в церковной или политической реальности тех трудных десятилетий ХХ века. Скромность, граничащая с полным и каким-то естественным, без внутренней борьбы, безразличием к деталям быта, показывает нам в нем образец «идеального» монаха. Такой идеал может быть собирательным, молитвенным, подвижническим и духоносным, направленным на спасение вокруг нас тысяч посредством лично тобой достигнутой благодати, как у преп. Серафима Саровского.
А может быть, и таким, который расставляет спасающимся огонечки в виде богословских толкований и разъяснений на не всегда очевидном пути к Богу Истинному, чем, собственно, и занимались святые отцы, коллективно создавая Предание (А.С.)
* * *
Если вернуться к призыву вл. Илариона о воссоздании научных монашеских кадров, что подразумевает «продвинутость» в самой структуре монастырей, то явление, с которым мы столкнулись, находясь в Париже, на все сто процентов подтверждает подобное начинание, уже воплощенное в жизнь на Святой Горе.
Не только мы, а тем более владыка Василий, не могли представить себе, что благодаря чуду прогресса — скану, интернету и телефону – мы сможем продолжить работу над его архивами. Архив находился в Пантелеимоновом монастыре, он долго ждал своего часа и прилежных монашеских рук: сначала разборка, сканирование, обдумывание замысла издания, потом неожиданное предложение о работе над этими несколько тысячными страницами прилетело к нам в Париж в виде подробного письма-предложения. Мы еще не видели всего объема работы, если бы знали, то, возможно, засомневались бы.
По мере поступления файлов нас охватила паника, стал понятен гигантский объем почти непосильных трудов, письма, документы, официальная корреспонденция, черновики владыки. Переписка на русском, французском, немецком и английском языках. Перед нами была поставлена задача в рамках серии “Русский Афон XIX—XX веков” подготовить для издания отдельную книгу, посвященную владыке Василию под условным названием “Афонский период жизни Архиепископа Василия (Кривошеина) в документах”, в которую войдут все значимые единицы хранения (письма, ученые записки и др.). В письме заманчиво звучало: «Мы предлагаем вам как прямым наследникам Владыки самим составить такую книгу, предоставив вам сканированные страницы. Наша заинтересованность в сотрудничестве с вами заключается и в том, что мы надеемся, что вы сможете выбрать из этого архива наиболее важное, исторически значимое, отбросить второстепенное, добавить материалы из семейного архива и в результате, соединив их, книга должна получиться полной и интересной».
Так началась работа, которая постепенно стала каждодневной, неотъемлемой частью нашей жизни, неким мирским послушанием. По мере продвижения по страницам – стало понятно, что переписывать всё – не имеет смысла. Книга должна стать не сборником «непонятного и второстепенного», а интересной исторической публикацией. Не будем забегать вперед, читатель сам заглянет в содержание и поймет с каким уникальным материалом он имеет дело.
Самым трудным в работе над архивом было разбирать почерк и устанавливать, кто стоит за многочисленными сокращениями имен и фамилий. Поэтому сразу возникла дополнительная поисковая работа, которая отражена в примечаниях и поименном указателе. Почерк каждого писавшего, как лакмусовая бумага, выявляли душевное и физическое состояние авторов, их переживания, радости, страхи, волнения; из ровного и «читаемого» (начала 30 годов — мирного времени) он менялся на прыгающий и трудно разборчивый накануне 40-х. Для опытного графолога личность и состояние души человека писавшего, да не одно письмо, а на протяжении нескольких лет – могли бы стать основанием для диссертации. Письма о. Софрония (Сахарова) написаны все разными почерками, многие из них в период 1936—37 гг., писались, видимо, под его диктовку, он тогда болел, перенес операцию.
Истинным открытием оказались письма о. Г. Флоровского, не только содержанием и откровенными признаниями, где он пишет владыке: «я сердит на себя, плохо молился на Афоне и думал только о собственных переживаниях»; или его беспокойные мысли о невозможности найти собеседника по душе, о его одиночестве и метании в поиске «своего» места, «то ли остаться на приходе и проповедовать, а то ли уйти с головой в богословские писания». Письма русско-французского богослова Мирры Ивановны Лотт-Бородиной – истинный алмаз мысли, глубины, знаний! С ними пришлось потрудиться немало, так как имея желание переписать их, не упустив ни слова, пришлось преодолеть с помощью лупы, работы с двумя мониторами, трудности ее почерка, которые были связаны с болезнью суставов: «я с трудом пишу, пальцы плохо слушаются, боли в спине, мне тяжело подолгу сидеть».
Личность о. Давида Бальфура – столь сложная, непоследовательная и даже загадочная – вполне подтверждает сии эпитеты по мере чтения его писем, в которых он делится с владыкой своими сомнениями. В равной степени это имеет отношение и к человеку совершенно забытому, о. Силуану, в миру Роману Стрижкову, который стал впоследствии настоятелем в старческом доме Сан Женевьев де Буа. Письма В.А. Маевского, из Белграда, который долгие годы был секретарем Патриарха Сербского Варнавы (Росича), охватывают интереснейший предвоенный период взаимоотношений между разделенными Церквями, предсоборные встречи, Собор, личные впечатления, а также послевоенный период (швейцарский). Письма А.В. Карташова, о. Кассиана (Безобразова) приоткрывают нам неизвестные календарные страницы их жизни, передвижения в пространстве и уточняют многое в их биографиях.
Переписка охватывает практически весь период жизни русских людей в эмиграции, их волнения, надежды, предчувствия, лихорадку неминуемой Второй мировой войны, вплоть до 1951 года. Почти в каждом из писем предвоенного периода звучит тревога, обреченность, не говоря о тупиковой ситуации, в которую было ввергнуто разделенное тело Русской Церкви; от межюрисдикционного раскола страдали все, независимо в каком лагере они оказались — «евлогианском, московском или антоньевском».
Увлекательны письма Кирилла Александровича Кривошеина, младшего брата владыки.
Он хороший рассказчик и помимо всего прочего знаток литературы, богословия и искусства. Как и все братья, он был полиглотом. На протяжении всех десятилетий пребывания владыки на Афоне, он был его постоянным корреспондентом. Для нас самих (Н и К) личность Кирилла стала настоящим открытием! Связь с братом-монахом не прерывалась у него вплоть до 1947 года (даже из немецкого плена в 1940-41 г. он продолжал ему писать), когда по не выясненным до сих пор обстоятельствам владыка был арестован в Греции и исчез с поля зрения до 1950 года.
26 сентября 1947 г. в Салониках состоялся суд. По обвинению в сотрудничестве с немецкими оккупантами трибунал постановил приговорить группу русских и болгарских иноков к тюремному заключению: монаха Василия — к двум годам. Кроме того ему, несомненно, припомнили то, что он несколько лет вел в Киноте напряженную борьбу против ограничительных мер греческого правительства, препятствовавших притоку на Афон послушников из Восточной Европы. В этой книге есть письма владыки, датированные 1950—1951 гг., по которым во многом вырисовывается картина его возвращения из заключения на острове Марконис и спасительное предложение от о. Николая Гиббса уехать в Оксфорд.
Об отце Николае Гиббсе до сих пор мало известно, кроме того, что в течение ряда лет он преподавал английский язык детям императора Николая II, в апреле 1934 года принял православие, потом монашество с именем Николай, в 1941 году переехал в Оксфорд, где основал православный приход. В 1945 году перешел из Русской Зарубежной Церкви в Московский Патриархат. Но незримое присутствие семьи императора, и в случае переезда Владыки в Оксфорд, сыграло в 1950 г. провидческую роль! В несчётный раз на краю смерти сохранилась семья Кривошеиных. Через все испытания, аресты, обыски, лагеря, эмиграции и реэмиграции хранится в нашей семье медальон с частицами мощей (власов) Святого Серафима. Прислан этот медальон был Государыней в 1918 году из Тобольска в благодарность за помощь Александра Васильевича Кривошеина, которую он оказал Государю Императору и его семье.
Письма Кирилла во многом есть исторический источник о положении Евлогианской церкви в Париже, взаимосвязи РПЦЗ с Московским Патриархатом, о нестроениях, происходивших в Свято-Сергиевском институте 30-х годов. Тут и фигура о. С. Булгакова, разногласия, осуждение его, при этом одним из судей/арбитров был о. Г. Флоровский. Кирилл пишет о «Фотьевском братстве» и обители «Нечаянная радость», руководимой матушкой Евгенией Митрофановой. Этот дом-интернат-обитель в честь иконы Божией Матери в Гарган-Ливри, под Парижем, возник в 1926 г. с благословения митр. Евлогия (Георгиевского) и просуществовал около 8 лет. Сюда много лет подряд приезжала Елена Геннадиевна Кривошеина, мать владыки, о чем она неоднократно пишет.
Кирилл сделал блестящую карьеру в Банке «Лионский кредит», но ни разу в своих письмах он не говорит о работе – этот важный момент, особенно в жизни эмигранта, почти остается за кадром. Он предстает перед нами как человек разносторонних взглядов, увлеченный политикой, он делится с братом мыслями о прочитанном и увиденном в путешествиях, пишет о знакомстве с монахами-бенедиктинцами, посещении монастырей в Бельгии и Франции. Более того, мы узнаем, что именно он настаивает, чтобы владыка защитил докторскую диссертацию в Св.-Сер. Бог. Институте и подключает к этому профессоров Карташова, Флоровского и о. Кассиана. А.Карташов вел длинные беседы и проводил совещания с профессурой, чтобы получить исключительное разрешение на «заочное обучение и защиту», которое в результате было получено.
Из тех, кто сегодня практически забыт, в этой книге мы приводим письма двоюродного брата Владыки – Ади/Андрея Карпова (1902–1937).
Он родился в 1902 г. в Москве. Покинул Россию в 1920 г., оказался в эмиграции во Франции. Принимал участие в работе Русского студенческого христианского движения (РСХД) и «Содружества святого Албания и преподобного Сергия». Был обещающим философом, его особенно ценил Н.Бердяев. Скончался 5 октября 1937 г. в Париже от тифа, после поездки в Грецию и посещения Афона. Перед смертью он увидел в гранках своё произведение «Диалоги Платона». Одинокий, красивый и талантливый молодой человек, так мало успевший, но из далекого забвения он подал нам живой голос через прекрасные страницы, наполненные глубокими философскими размышлениями.
Все 5 братьев Кривошеиных побывали под пулями, на полях Гражданской и Второй мировой войн. Старшие Василий и Олег погибли в 1920 г., Игорь окончил ускоренный выпуск Пажеского корпуса и успел повоевать в Первую мировую в 1916, а потом в Белой армии, Всеволод (будущий Владыка) ушел из Москвы и пробрался к Дроздовцам, попал в плен к красным, бежал… Самый младший Кирилл был мобилизован во французскую армию в 1939, во время «странной войны» попал в немецкий плен. Потом Игорь и Кирилл вступили в ряды Сопротивления, Игорь был арестован гестапо и отправлен в Бухенвальд, но ему предстояло чудом выжить и, к собственному несчастью, вместе с женой и сыном вернуться в 1947 в СССР. Уже после изучения и сопоставления судеб можно с уверенностью сказать, что Игорь и владыка были в заключении одновременно. Игорь был арестован в сентябре 1949 г. в Ульяновске, а владыка в это время уже пребывал в страшной греческой тюрьме на острове Марконисе.
Переписка Владыки с Игорем обрывается перед его отъездом в СССР, последнее письмо от Д. Пандазидиса (многолетнего друга владыки) датировано тем же 1947 г.; тревога, паническое беспокойство (было с чего!), потому что «Вы ушли, к нам не вернулись и внезапно вообще исчезли с горизонта. Помните, когда были у меня и вошла наша дочка встревоженная и предложила поехать в А., где был пойман молодой человек, большой приятель покойного моего сына и наш дальний родственник. Он был арестован…»
Если об Александре Васильевиче Кривошеине, отце 5 сыновей, известно почти все (см. биографическую книгу «Судьба века – Кривошеины», автор К.А. Кривошеин), то о матери мальчиков, Елене Геннадиевне, супруге А.В. – почти ничего. Могло казаться, что женщина, рожденная в XIX веке, вела домашний и замкнутый образ жизни, целиком посвятив себя воспитанию детей и блестящему, талантливому мужу. Она разделила его судьбу, бегство из красной России, эмиграцию, смерть мужа… Потеряв двух старших сыновей, потеряв родину, а с ней и все нажитое столетиями, переживая смертельный страх за оставшихся детей, похоронив мужа, она по-матерински приняла решение Всеволода остаться на Афоне. Мы не знаем, что пережила она в тот момент, когда стало понятно желание её четвертого сына навсегда уйти от всего мирского. Она скончалась в 1942, так и не увидев его.
Из писем матери и тетушки Ольги Васильевны Кривошеиной (сестры А.В.К.) ни разу мы не слышим «плача», горестных сожалений. С самых первых лет пребывания о. Василия на Афоне их связь не прерывалась!
В эмиграции мать владыки – Елена Геннадиевна Кривошеина (урожденная Карпова) – вместе с сыном Кириллом жила под Парижем, в г. Севр. Это был огромный семейный дом, после смерти Ади Карпова в 1937 г. дом пришлось продать, и Е.Г. вместе с Кириллом стали искать приют. В конце 1930-х гг. в Севре был устроен «Дом престарелых» имени известного протоиерея Георгия Спасского. Почитатели памяти о. Георгия Спасского составили комитет его имени, который продолжал труды, заповеданные батюшкой в деле христианского милосердия, и когда «Дела комитета пошли хорошо, он устроил… небольшую, но очень уютную и красивую церковку», – пишет митрополит Евлогий (Георгиевский). Храм этот был освящен 16 ноября 1938 г. В этот дом и переехала жить Елена Геннадиевна.
Она тесно дружила с семьей протопресвитера Александра Чекана (1893–1982). В тяжелый период жизни семья о. Чекана приютила её. В 1942 г. Е.Г. пишет: «До сих пор Бог давал мне достаточные силы, чтобы в те праздничные дни, когда у нас нет богослужений, я могла бы причаститься в другой церкви и по большей части в ставшей теперь моим приходом, церковь в Бийянкуре, где служит о. Александр Чекан, очень деятельный священник, много делающий для своих прихожан и вообще добрый человек. Я всегда вспоминаю ту зиму, когда мне пришлось прожить на его квартире, как об одном из счастливых периодов в моей беженской жизни».
Страницы писем Е.Г. – это сочетание имен ушедшего XIX века и парижской эмиграции.
Из ее рассказов о жизни в Париже мы узнаем подробности о семье Карповых–Морозовых, о её дружбе и верности старым друзьям и соратникам её покойного мужа А.В. Кривошеина, с которыми она оставалась в контакте и которым по возможности помогала, поддерживала материально и духовно. От неё мы узнаем подтверждение, что крестным отцом владыки был Василий Васильевич Розанов (1856–1919) – русский религиозный философ, литературный критик и публицист. Он дружил с семьёй Кривошеиных, часто бывал у них на Сергиевской улице в Петербурге.
В семейной переписке особое место занимала тетя, Ольга Васильевна Морозова (урожд. Кривошеина 1866–1953). Она постоянно, впрочем, как и Е.Г., просит прислать им с Афона книг, молитвословов, иконы, душеспасительную литературу. Можно только удивляться той регулярной, налаженной почтовой связи, с которой поступало в обе стороны (без «авионов» – авиапочты, как говорилось в эмиграции) всё просимое. Шли денежные пожертвования из Европы, приезжали паломники. В своих письмах Ольга Васильевна держит владыку в курсе семейных событий, рассказывает о своем муже Сергее Тимофеевиче Морозове (1860–1944), русском предпринимателе, меценате, организаторе московского Музея кустарных изделий. Известно, что он оказывал широкую поддержку знаменитому художнику И.И. Левитану. Сам С.Т. писал пейзажи и очень неплохие натюрморты, интересовался музыкой, женился он на Ольге Васильевне уже пожилым человеком. Детей у них не было, и вся забота была отдана единственному племяннику (Н).
Не будем перечислять всех адресов и корреспондентов, предоставим читателям открыть для себя неизвестные имена, или наоборот, известные личности, раскрывающиеся с неожиданной стороны.
В обязанности монаха Василия, кроме секретарской должности (грамматикocа), входит перепискa с администрацией Афонa, Вселенскoй Патриархиeй и с греческими правительственными учреждениями, a также деловaя перепискa по экономическим вопросам. В нашей книге приводится целый ряд новых документов, которые проливают свет на сложные взаимоотношения со Вселенским Патриархатом и имеют непосредственное отношение к насельникам и монахам Св.-Пантелеимонова монастыря.
В бытность о. Василия антипросопом в Карее (1925, 1931, 1933 и 1940) ему пришлось работать с документами, адресованными Патриархам Василию III и Фотию.
Поскольку он один из немногих монахов, знающих основные европейские языки, ему также поручено сопровождение паломников и посетителей Афонa, среди которых были ученые византологи, интересовавшиеся древними манускриптами, а также католические монахи, изучавшие православную монашескую жизнь. Cам будущий владыка жалуется матери в письме oт 30 января 1932 г., что после Пасхи «опять пойдут иностранцы (всех национальностей)», с которыми он должен будет «возиться», хоть «среди них и попадаются люди с духовными запросами и интересом к Православию».
Для более полного раскрытия личности владыки мы приводим в книге несколько писем «простых» людей: покаянное письмо монашенки из Пюхтицкого монастыря и несколько писем монаха П.О. из Солуни – мы с удивлением узнаем, что о. Василий, кроме всего прочего, был также занят закупкой зерна, дров и составлением нотариальных бумаг.
* * *
В архиепископе Василии было незаметное для людей, его мало знавших, очень редкое противоречие между значимой (почти совершенной) духовной личностью и как бы органичной, внешне незаметной, естественной скромностью. В повседневной жизни он был очень непритязателен.
Именно Афон, куда он поехал паломником в 1925 и остался послушником, сделал владыку Василия таким, каким он был: смиренным монахом, ведущим скромную жизнь, сохраняя при этом свободу мысли и слова. Человек глубокой эрудиции, полиглот, несмотря на все сложности, с которыми ему пришлось столкнуться в Церкви, именно правда и любовь заставили владыку Василия всю жизнь оставаться верным Московскому Патриархату. Выбор владыки Василия, впрочем, как и выбор митрополита Антония (Блюма) был очень непростым. Особенно если вспомнить, в каком разделении и даже взаимной вражде пребывали в те годы православные юрисдикции. Но по его же высказываниям можно судить, что он никогда не жалел о своём выборе. И это в то время, когда вполне можно было бы находиться во вполне «благополучной» юрисдикции Константинополя и таким образом быть независимым от Москвы, хотя и не прерывать с Патриархией и ее паствой евхаристического общения. Именно так поступила основная масса русских в Европе, все, кто группировался вокруг парижского Свято-Сергиевского института и получал в нем образование. Из переписки выходит, что «евлогиане» запрещали своим прихожанам ходить на улицу Петель (Париж), в патриарший храм Трёх Святителей, исповедоваться и причащаться, несмотря на то, что многие из верующих провели в РПЦ большую часть своей жизни, все друг друга знали, жили в одном городе. Эта трещина в результате превратилась в незаживающую кровоточащую рану. Если бы владыка дожил до 2007 года, то наверняка возликовал бы, узрев воочию объединение двух ветвей Русской Церкви! «Слава Богу свершилось!» – именно так воскликнул митр. Антоний (Блюм) незадолго до своей кончины, прочтя письмо Патриарха Алексия II от 1 апреля 2003 г. с призывом учредить единую митрополию в Западной Европе.
Конечно, на деле всё было гораздо сложнее – и это сразу поймет каждый, кто читал воспоминания владыки Василия, — ничего советского в большинстве русских эмигрантов-священников не было, а в Советской России на них смотрели как на белоэмигрантов, а следовательно врагов, и как на матерых антисоветчиков. Выбор вл. Василия и митр. Антония был прежде всего связан с тем, что они понимали: Церковь Христова и православная вера неизмеримо больше, чем любая политическая система и, главное, чем взгляды и страхи тех людей, что составляют ее земную часть. Они не были слепыми и, безусловно, видели в Московской Патриархии тех лет её задавленность и зависимость от большевистского режима, но главной для них была ясность и каноничность выбранной юрисдикции, которая на русской земле наследуется тысячелетней церковной традицией.
Многих поражала во владыке поистине монашеская бедность. Об этом в своих воспоминаниях пишет и митрополит Антоний. После кончины вл. Василия нам передали его вещи, и мы были потрясены теми изношенными и заштопанными рубашками, — видимо, он никогда ничего себе не приобретал, кто-то ему штопал старые вещи, — ведь для него никогда не существовало материальных ценностей, в жизни он был что называется непрактичным человеком, плохо понимал хозяйство, а к деньгам был совершенно равнодушен. Единственное, что он берёг и собирал, так это свою библиотеку, и жил одной мыслью: успеть сказать, написать, помочь людям, ничего не требовал для себя, а стремился делать всё только для блага Церкви.
Было в нём то, что казалось для афонского аскета парадоксальным – интенсивное жизнерадование, интерес к политике, явная любовь к приятному ужину и красному вину. Самые разные авторы писем на Афон постоянно спрашивают его, «не прислать ли тех или иных газет? В курсе ли он последних новостей?» Он всегда живо интересовался событиями в России и не только церковными, но и политической атмосферой, инакомыслящими в СССР, и особенно А.И. Солженицыным, с которым у него была переписка. Ведь воспоминания архиепископа «Февральские дни в Петрограде в семнадцатом году» и «Спасённый Богом» были внимательно изучены Солженицыным, и сам владыка, и семья Кривошеиных вошли в главы его книги «Красное колесо» (Узел III – Март Семнадцатого – 1).
Как мы уже говорили (а страницы этой книги есть тому доказательство), до конца дней оставалась в нём нежная привязанность к семье, братьям, к единственному племяннику. Наверное, это не типично для афонского аскета, ведь монаху нужно избавиться от всего мирского, но эти «остаточные странности» были не изжиты в нём даже очень строгим монашеством. Это была некая память о Петербургском комфортном детстве и отрочестве, офицерской юности в Белой Армии и периоде студенчества в Париже.
Очень досадная и почти наверняка невосполнимая лакуна в обретённой семейной переписке – оксфордский период. Ведь по прибытии в Англию монах Василий, конечно же, узнаёт от Кирилла об аресте Игоря вскоре по прибытии его в СССР в 1947 году. В парижской эмиграции ГБ провело тогда «активное мероприятие» – был пущен слух о том, что «Игорь Александрович покинул семью, Нина Алексеевна выбросилась из окна, а Никита пребывает в отдалённом детском доме…».
Фабула, конечно же, не убедившая ни обоих братьев, ни Ольгу Васильевну. Но эпистолярные обмены о произошедшем в Ульяновске представляли бы большой интерес. Тогда, видимо, монах Василий начал чётко разделять восприятие тоталитарного режима, с одной стороны, и неукоснительную верность страдающей Русской Церкви, с другой. Арест в Москве по политическому обвинению и лагерь в 1957 его племянника, не преувеличивая можно сказать, травмировали владыку. Уже будучи на Брюссельской кафедре, он никогда, несмотря на из года в год присылаемые приглашения, не посещал торжественные приёмы в советском посольстве по случаю годовщины октября и дня международной солидарности трудящихся. Каждый год открыто в Свято-Николаевском соборе сам служил панихиды по Государю Николаю II и членам его семьи.
Однажды, будучи в автомобиле с митрополитом Никодимом, который стал ему говорить «о счастливой жизни советских трудящихся», попросил его воздержаться. Достоверно известно, что в Шереметьевском аэропорту вл. Василий довольно резко попросил провожавшего его Макарцева, заместителя Куроедова в комитете по делам религии, не агитировать его за «Мир во всём мире». И, наконец, последние годы из его жизни – фигурирующая в этом сборнике переписка о высылке А.И. Солженицына. Владыке всё вышесказанное сходило с рук, единственными санкциями были долгие периоды неприглашения в страну, что им воспринималось болезненно.
Когда владыка бывал в Москве, то «тыловой базой» ему служила квартира брата Игоря и племянника Никиты в Измайлове. Там он встречался со многими православными интеллигентами, среди которых Димитрий Сеземан, Ксана Трубецкая-Истомина (из «почти не поминающих»), о. Всеволод Шпиллер.
Благодаря приездам владыки была успешно доработана книга Кирилла Кривошеина («Александр Васильевич Кривошеин. Судьба российского реформатора»), вышедшая в Париже в 1973. Рукопись челночно приезжала и уезжала из Москвы под рясой паломника, а в Москве уточнялась и редактировалась, в основном двумя двоюродными сёстрами владыки, Ольгой и Надеждой Кавелиными, обе были истово церковными, никогда этого не скрывали. Владыка к сёстрам сильно привязался и полюбил их.
Всю свою жизнь архиепископ Василий оставался настоящим «бойцом». Вот один из примеров: Игорь Кривошеин с сыном Никитой, встречали Владыку в Москве в аэропорту «Шереметьево-2». Их допустили дожидаться архиепископа в таможенном зале. Один из таможенников приблизился к владыке и очень вежливо спросил: «Простите меня, но я должен задать Вам один вопрос: Нет ли в Вашем чемодане «литературы?» Владыка совершенно не смутился и ответил: «Нет». Как только все вышли из здания Аэропорта и отдалились, он тихо сказал: «Я ответил чистую правду. У меня нет никакой литературы в чемодане, но под рясой её много, и весит она непомерно».
Можно безошибочно утверждать, что из всего православного духовенства на Западе, и это независимо от юрисдикционной принадлежности, владыка Василий был тем, который реальнее и глубже всех знал, понимал, анализировал «советскую действительность», делал это любя и в твёрдой уверенности её временности и преходящести. Он оказался прав.
Нам рассказывали, но точного подтверждения у нас нет, что во время войны 1941–45 гг. в одном из помещений Пантелеимонова монастыря висел портрет Гитлера. Чему удивляться: за каждым из монахов было мирское прошлое, помеченное Октябрьским путчем и Гражданской войной. Это их преследовало всю жизнь… среди братии, абсолютно так же, как и в русской диаспоре во Франции, произошло разделение, на тех, кто искренне верил, что Германия может освободить СССР от большевизма и вернуть прежнюю Россию, и теми, которые чувствовали, что вопреки коммунистической диктатуре Россия ещё жива и призвана возродиться – владыка Василий, конечно же, принадлежал ко второй группе. Об этом трагическом раздоре теперь уже много написано, вышли исторические книги. В этом сборнике, есть целые абзацы из писем, которые подтверждают подобные настроения, царившие в русской эмиграции.
Постепенно, мы приближаемся к разгадке ареста и заключения владыки. Уже опубликованы некоторые догадки в прежних книгах, где подробно рассказывается о неизвестной доселе никому истории исчезновения монаха Василия с Афона в сентябре 1947 г. и его прибытии в Оксфорд в феврале 1950 г. Вот слова, которые приводятся в книге пресвитера Бориса Бобринского: «В 1950 г. я, окончив Сергиевский институт в Париже, находился в Афинах, где работал в Национальной библиотеке с рукописями трудов святителя Григория Паламы. Тогда-то в городе и появился монах Василий (Кривошеин). Измождённый, голодный, в прохудившемся подряснике как будто после пребывания в каком-то островном монастыре». Впоследствии отец Борис часто встречался с ним и в библиотеке, и в русской церкви св. Никодима, а письма, которые мы публикуем здесь, – полностью подтверждают это заключение.
О причинах исчезновения владыки с Афона и его прибытия в Афины в том виде, в котором встретился с ним отец Борис, долгие десятилетия было ничего не известно. Для русского читателя и церковного историка то, что за завесой, приоткрывающейся только сейчас над теми далёкими событиями 60-летней давности, особенно важно, потому что это проливает свет и на политическую ситуацию того времени, раскрывает (неожиданно!) даже незнакомому с этой темой человеку труднейшее положение, в котором оказалось монашество на Афоне, невольно попавшее в клубок церковно-политических конфликтов.
Даже после вынужденного отъезда из Афона владыка Василий не перестает заботиться о судьбе Святой Горы, в частности о монастыре Святого Пантелеимона, насельником которого он считал себя всю жизнь. Везде, где бы он ни жил (в Оксфорде, в Париже, затем в Брюсселе), его образ жизни всегда будет нести отпечаток монашеской простоты; темы богословских исследований, которые он выбирает, и смирение, с которым он приступает к изучению отцов, всегда отмечены печатью его «афонства»; но главным образом он продолжает интересоваться современной ситуацией на Афоне, поддерживает постоянную переписку с монахами, принимает паломников и читает все, что в той или иной мере касается Афонa. Например, архиепископ Василий тщательно сохранил Православный церкoвный календарь на 1976 год (издание Mоскoвcкoй Патриархии) только потому, что он был посвящен Афонy. Он также всеми возможными способами оказывает помощь монастырям[2].
В нашей семье, мы всегда думали и верили, что владыка Василий во многом был для нас неким «ангелом хранителем». Мы в 1948 г. оказались в СССР без прав и защиты, подвергались репрессиям, и владыка нас своими молитвами и самим существованием спасал и уберегал…
Владыка Василий умер у себя на Родине, в городе, где родился, и недалеко от церкви, где был крещён, совсем рядом от семейного дома. Родившись в Петербурге, владыка никогда не называл этот город Ленинградом, а говорил — «город на Неве». Можно сказать, что земными днями Владыки, кончиной его распорядилось Провидение, и теперь он покоится в родном Санкт-Петербурге. На его могилу приходит много разных людей: со своими несчастиями и надеждами они молятся здесь и многие рассказывают, что получают утешение от афонского монаха Василия.
СЕРИЯ: РУССКИЙ АФОН XIX–XX веков
Том пятнадцатый
«Афонский период жизни архиепископа Василия (Кривошеина) в документах»
Издание Русского Свято-Пантелеимонова монастыря на Афоне
Святая Гора Афон 2014
Серия издается по благословению игумена Русского Свято-Пантелеимонова монастыря на Афоне священноархимандрита ИЕРЕМИИ
Главный редактор серии иеромонах Макарий (Макиенко) – духовник и первый эпитроп Русского Свято-Пантелеимонова монастыря на Афоне
ISBN 978-5-7117- 0721-9
УДК 84 (2Рос-Рус)6 С23
© Текст, оформление. Святая Гора Афон. 2014
Тираж 1000 экз. РПМА, 802 стр.
Издательство «Голос-Пресс». Москва, Цветной бульвар, д. 32.
1. См. статью на http://www.afonit.info/
2. См. свящ. Д. Агеев. Вступительное слово к переписке арх. Василия (Кривошеина) с Афоном, «Из переписки с Афоном» // журнал «Церковь и Время», №43, 2008.
Оригинал статьи http://www.bogoslov.ru/
