Двадцать лет спустя после кончины Владимира Лосского, столь для всех нас болезненной, мы больше чем когда-либо ощущаем, как нам его не хватает.
Конечно, он нисколько не забыт, даже среди римокатоликов, как это показывают, в отрицательном смысле, многочисленные полемические выступления, направленные против него католическими патрологами на последнем патристическом Конгрессе в Оксфорде, где его упрекали в неверном понимании святого Максима Исповедника. Также и статьи доминиканского журнала «Истина», под видом изучения Отцов Каппадокийцев, имели своей истинной мишенью богословские высказывания Лосского о Паламизме и о том, что ему предшествовало. В более положительном смысле можно сказать, что некоторые англиканские богословы сумели опереться на апофатическое богословие Лосского в борьбе против известного богословия смерти Бога, в той форме, какую оно приняло у англиканского епископа Робинсона.
Мы с радостью констатируем также, что Владимир Николаевич Лосский, с отцом Георгием Флоровским, — единственные богословы русского происхождения, труды которых переведены, читаются и высоко ценятся в греческом мире, даже среди тех, кто из принципа отбрасывает вообще «славянское» богословие.
В России недавно почти все труды Лосского были изданы по-русски в ежегоднике Московской Патриархии «Богословские Труды». Можно сказать, что по мере того, как течет время, его мысли охватывают все более широкие круги и влияние его продолжает сказываться. И тем не менее отсутствие его среди нас мы ощущаем, как мы сказали, более остро чем когда-либо. Конечно, нам прежде всего не хватает его личности и только те, кто хорошо его знал, могут по достоинству его оценить. Личность его неотделима от его трудов, от того, что он защищал, за что боролся. И именно теперь, при изменившихся условиях, в которых мы находимся, в той духовной атмосфере, в которой возникают новые проблемы и в которой Православие должно отвечать на вопросы, встающие в связи с экуменизмом и эволюцией римокатоличества после второго Ватиканского собора, присутствие В. Лосского могло бы иметь незаменимую ценность.
Ценность его верности Православию, ясности и вместе с тем тонкости его высказываний, а также его знания богословского мира римокатоличества, его способности понимать собеседников, оставаясь в то же время на своих позициях, укорененных в том самом глубоком и самом существенном, что есть в святоотеческом Предании. Он действительно был бы идеальным представителем с православной стороны в диалоге, открывающемся между православной Церковью и римокатоличеством, диалоге который обещает быть и захватывающе интересным, и опасным. Трудно себе представить, что в его присутствии можно было бы услышать из уст православных во всяком случае такие мнения, что «вопрос Филиокве потерял всякое значение», или «различие между православием и католичеством чисто психологическое», но также и мнения противоположные: «Августин еретик», или «Ариан нам ближе, чем Августин».
Великая заслуга В. Лосского в том, что он показал в своей собственной личности, что для того, чтобы быть хорошим православным богословом, нужно прежде всего благочестие, молитва; но нужен и ум, нужно понимание того, что невежество не есть православная добродетель. Наша благодарная ему память побуждает нас продолжать идти тем же путем служения Православию в его догматической, богослужебной и, главное, духовной полноте.
Архиепископ Василий (Кривошеин) Брюссельский и Бельгийский
(Перевод французского текста, появившегося в журнале «Контакт» № 106, 1979 г. стр. 206-207).
5 ноября 1976г. Брюссель
Его Высокопреосвященству Высокопреосвященнейшему Ювеналию, митрополиту Тульскому и Белевскому, председателю Отдела Внешних Церковных Сношений Московской Патриархии.
Ваше Высокопреосвященство, Высокопреосвященнийший Владыко!
При нашей встрече с Вами в Москве в августе текущего года, во время работ Англикано-Православной Богословской Комиссии, Вы попросили меня высказать мое мнение относительно «тем» предстоящего Всеправославного Совещания. Мои многочисленные поездки этого года ( Афины, Афон, Соединенные Штаты)и необходимость богословской подготовки к некоторым из них не дали мне возможности до сих пор исполнить Вашу просьбу, за что прошу Вас меня извинить. К сожалению, я не записал все эти «темы» и сейчас не уверен, что я правильно запомнил их.
Вопрос о целесообразности созыва Всеправославного, но отнюдь не Вселенского Собора, не потому, конечно, что мы без католиков не имеем права созывать Вселенские Соборы, это абсурд, ведь Православная Церковь не потеряла свою полноту, а потому, что мы к нему не подготовлены, в нем нет крайней богословской необходимости и только будущее может определить является ли данный Собор Вселенским или нет и даже разбойническим, вопрос о созыве даже Всеправославного Собора в настоящее время является сложным и не бесспорным. Не говорю уже об отсутствии материальных средств, да и благоприятных общественно- политических условий, необходимых, чтобы созвать «настоящий» собор, то есть такой, на котором присутствовала бы полнота епископата всех автокефальных церквей и могла бы заседать продолжительное время, достаточное для спокойного изучения и рассмотрения предлагаемых для решения вопросов (предварительное их обсуждение комиссиями отдельных церквей ни в коем случае не может заменить их совместное рассмотрение православной полнотой), помимо всего этого нет никакой уверенности, что имеющие быть вынесенными богословские постановления окажутся на должной высоте и смогут приобрести авторитетность, подобную решениям древних Соборов. А если это так, то на что выносить богословские определения, которые вскоре потеряют свое значение. Единственными богословскими вопросами, которыми будущему Собору следовало бы заняться, это признание Собора 879-880гг, при папе ИоаннеVIIIи патриархе Фотии, на котором была представлена в последний раз вся Церковь, как восточная так и западная, и на котором совместно был провозглашен Никейско-Царьградский Символ Веры без Филиокве, Восьмым Вселенским Собором. А также всеправославное подтверждение константинопольских соборов 1341 и 1351гг, одобривших богословское учение св. Григория Паламы, недостаточно внедрившееся еще в сознание многих православных.
Но если нет крайней необходимости, чтобы будущий Собор занялся чисто богословскими проблемами, то рассмотрение им и принятие решений по церковно-практическим вопросам представляется крайне необходимым и даже срочным. К такого рода проблемам относятся вопросы об автокефалиях и о православных, живущих в рассеянии (диаспоре), то есть вне пределов исторически существующих автокефальных церквей; эти вопросы очень обострились в последнее время в связи с дарованием Московской Патриархией автокефалии Православной Церкви в Америке и непризнанием этой автокефалии Константинопольской Патриархией, а вопрос о диаспоре приобрел свое значение вследствие образования в XX-ом веке многомиллионных в общей сложности православных масс, частично в результате эмиграции, частично из обратившихся в православие западных по происхождению людей на таких «вне-автокефальных территориях». В результате получилась раздробленность православия на множество юрисдикций на одной и той же территории и полный юрисдикционный хаос.
Все это наносит громадный ущерб Православной Церкви. Разрешение этих трудностей ни в коем случае не может быть достигнуто путем передачи власти над диаспорой и права образования новых автокефалий одному патриархату, конкретно говоря Константинопольскому, который один претендует на такую монополию. Для этого нет достаточных канонических и исторических данных. Более того, опыт последних десятилетий показал, что Константинопольская патриархия неспособна, при ее теперешней структуре во всяком случае, действенно и с пользой для Православия в целом руководить общеправославными делами. Отчасти по своей малочисленности и недостатку квалифицированных кадров, еще более по своему национальному характеру, вследствие чего общеправославные интересы обычно ставятся ею на второй план сравнительно с интересами эллинскими, яркий пример чему противление Константинополя американской автокефалии. Еще более важным препятствием для признания исключительного значения Константинопольской патриархии в общеправославных делах и в руководстве православной диаспоры является её общеизвестная зависимость: политическая и финансовая, от турецкого правительства с одной стороны и греческого правительства с другой.
Конечно подобные возражения можно было бы сделать и по отношению почти всех других патриархатов и автокефальных церквей, но никто из них и не претендует на всемирную юрисдикцию и монополию власти над диаспорой. Выходом из этого положения могло бы быть радикальное преобразование Константинопольской патриархии путем образования при ней постоянного Всеправославного Синода из представителей всех автокефальных церквей, заседающего, скажем, в Шамбези или в другом месте вне Турции, под председательством представителя Константинопольской патриархии и решающего все дела общеправославного характера, в то время как все вопросы, относящиеся к внутренней жизни Константинопольской Церкви будут по прежнему решаться тамошним Синодом со Вселенским патриархом во главе. Этот же Константинопольский Синод будет избирать Константинопольского патриарха, как епископа поместной церкви. Такое решение вопроса имело бы громадное значение не только в смысле возможности упорядочения юрисдикционного хаоса в православном рассеянии и восстановления единства диаспоры, но, что еще несравненно важнее: Создания общеправославного координационного центра взаимной информации и братских общих решений и действий по общеправославным проблемам, что является жизненным вопросом благосостояния Православия в современном мире.
Но, конечно, не надо забывать, что практическое осуществление всего этого крайне трудно по целому ряду церковных и внецерковных причин.
Как бы то ни было, первым необходимым шагом для устранения церковных несторений в области междуправославных отношений и вообще церковных порядков, является признание будущим Собором ряда образовавшихся за последнее время автокефалий, а также древней автокефалии Грузинской церкви. Считаю нужным упомянуть о ней, так как Константинопольская патриархия занимала по отношению к ней противоречивую и непоследовательную политику. То она признала ее автокефальной ( в тридцатые годы, когда Грузинская церковь находилась в расколе с Московской Патриархией), то совсем не признавала ( не приглашала на Всеправославные Совещания), когда она примирилась с Русской церковью, то стала рассматривать ее как автономную ( в зависимости от какой Церкви?) и давала этой древней Церкви получившей автокефалию в VIII-ом веке от Антиохийского патриархата и ставшей Патриархией в XI-ом веке, одно из последних мест в иерархии автокефальных церквей. Необходимо также подтверждение автокефалий польской и чехословацкой церквей, так как и по отношению к ним позиция Константинопольской Патриархии была непостоянной и она была склонна считать эти церкви автономными.
Но прежде всего необходимо признание Константинопольской патриархией автокефалии Православной Церкви в Америке — это пожалуй, центральный и самый важный вопрос Собора и если на Всеправославном Совещании выяснится, что греки решительно против американской автокефалии, то лучше Собора совсем не созывать! Конечно, с автокефалией в Америке связаны особые трудности, так как на территории Соединенных Штатов проживают православные разных национальностей с их особыми церковными организациями, особенно греки, которые даже более многочисленны, чем православные русского происхождения. Поэтому, выходом из положения может быть соглашение между Константинопольской и Московской патриархией, в результате чего обе церкви в Америке соединились бы во единую автокефальную церковь. На простое присоединение греков рассчитывать трудно.
Более просто стоит вопрос об автономной Японской церкви. Против такой автономии возражать невозможно и она должна быть подтверждена Собором.
Единственным возможным выходом из юрисдикционного хаоса в Западной Европе является образование там единой автокефальнй церкви. Некоторые правда считают, что ввиду недостаточной зрелости, сравнительной малочисленности, неполной укорененности Православия в местной жизни Западной Европы, было бы более правильно ограничиться для первого времени автономией, отложив провозглашение автокефалии до более отдаленного будущего. С этим взглядом невозможно согласиться, так как автономия мыслится в пределах определенной автокефальной церкви или патриархата, под верховной юрисдикцией которого автономная церковь состоит, а такой верховной инстанцией неизбежно станет Константинопольский патриархат с его притязаниями на первенство и на власть над диаспорой. Всякое другое решение нереалистично и о нем не стоит говорить. Но такая константинопольская юрисдикция, пусть даже не непосредственная, совершенно неприемлема для всех чад Русской Православной Церкви в рассеянии в Западной Европе сущих, ибо мы хорошо знаем, что такое быть под греками.
Скажу прямо: лучше юрисдикционный хаос, чем зависимость от греков! Лучше не только для русских, но и для западных людей, ибо все мы ежечасно видим какие препятствия греки чинят делу укрепления и распространения Православия на Западе.( Их отношение к православной миссии колеблется от полного равнодушия к прямой враждебности). А что касается нас русских, то мы готовы ради общего блага Православия войти хотя и со скорбью, ибо это ослабит наши связи с матерью Церковью, в будущую автокефальную Церковь в Западной Европе, но никогда не пойдем в какую бы то ни было «греческую автономию». Единственное, что еще можно мыслить, если бы удалось сговориться с Архиепископией архиепископа Георгия (Тарасова) в Париже ( бывшем экзархате Константинопольской патриархии для русских) и была бы образована особая автономная область или экзархат с широкой автономией под юрисдикцией Московской Патриархии ( скорее номинальной, это важно подчеркнуть), в которую мог бы войти и наш Западно-Европейский экзархат.
Эта автономная область не притязала бы на юрисдикционную монополию в Западной Европе и могла бы послужить переходной ступенью к будущей автокефалии.
Что касается вопроса, кто дает автокефалию:Всеправославный Собор или Матерь Церковь,- то та и другая процедура имеет в пользу себя канонические и исторические аргументы. Впрочем, я не помню, чтобы Вселенские Соборы, кроме III-его, даровавшего автокефалию Кипрской Церкви, занимались вопросами автокефалий и даровали ее кому бы то ни было. Более обычен другой путь дарования автокефалии Матерью Церковью, как, например, Антиохийским патриархатом — Грузинской, Константинопольским — Русской и Московской Патриархией — Американской. Тот и другой способ приемлемы и не надо противопоставлять их один другому, только обстоятельства и благо Церкви определяют какой избрать. Желательно, конечно, чтобы дарованная Матерью Церковью автокефалия подтверждалась бы впоследствии Всеправославным Собором, Всеправославным Совещанием или каким ни будь другим органом всеправославного значения. Это ради единства Церкви и взаимной братской любви.Одно лишь неприемлемо: притязание отдельной церкви, будь то Константинопольская патриархия или другая автокефальная церковь, на исключительное право давать автокефалию. Такого рода папистские притязания чужды духу Православия.
Насколько помню, два еще вопроса включены в программу Всеправославного Совещания: второбрачие духовенства и изменения в смысле ослабления правил о посте в Православной Церкви.
Жалею об этом, ибо сам факт постановки и обсуждения таких вопросов бросает тень на Собор в глазах православного общественного мнения, на Святой Горе Афонской в частности (а Афон — сердце Православия). Относительно первого, скажу кратко: второбрачие духовенства противоречит самому Слову Божию (не только канонам). Ап. Павел пишет: Епископ должен быть мужем одной женщины (1 Тим 3:2). По тогдашней терминологии под словом «епископ» подразумевался часто и пресвитер. Никакие практические соображения не могут убедить Православную Церковь вынести постановление противоречащую Священному Писанию. Идя по этому пути мы, того и гляди, скоро докатимся и до признания женского священства! Единобрачие духовенства имеет глубокий богословский смысл, нет нужды его здесь развивать, об этом хорошо писал проф. Троицкий. Что же касается церковной практики, то тут возможна некоторая «икономия», впрочем очень ограниченная.
Еще более неприемлемы всякие попытки изменить и ослабить святоотеческие постановления о постах.
Правила эти, восходящие к апостольским временам ( см. например, место из памятника конца I-ого века «Дидахи» о посте в среду и пятницу, как отличительном признаке христианина), хотя и подвергались в течении ряда веков патристического периода изменениям и развитию, образовали собой стройное и сложное гармоническое целое, тесно связанное с богослужебным и вообще благочестивым строем православной жизни и являются одной из главных основ народного благочестия. Посты, правда, крайне слабо соблюдаются современными православными, но они по крайней мере сознают, что поступая так, они прегрешают, и духовники, видя их покаянные чувства и снисходя к их немощи, прощают им ( здесь выявляется характерная для Православия свобода, духовник ничем не связан)
Наивно также думать, что если мы смягчим правила поста, то они будут больше соблюдаться верующими. Скорее наоборот: если святоотеческие правила не соблюдают, то нашими постановлениями тем более будут пренебрегать. С другой стороны, печальный опыт римско- католической церкви с ее поблажками в области поста, точнее почти полной его отмены, не только не привлек кого бы то ни было к Церкви, но повел к массовому от неё отпадению (как например, в Америке, где отмена поста в пятницу, отличительного признака католиков от протестантов, имела своим последствием резкое падение посещаемости католических богослужений).
Не отменять посты должен будущий Всеправославный Собор, а обратиться к верующим с посланием об их лучшем посильном соблюдении.
Вот, что я могу написать Вам в ответ на Вашу просьбу ( боюсь, что не все запомнил из Ваших вопросов). Это не богословско-каноническое исследование, а отдельные мысли, пришедшие в голову. Простите, за недостатки.
Испрашиваю Ваших святительских молитв и остаюсь с любовью о Господе.
+ Василий ( Кривошеин), Архиепископ Брюссельский и Бельгийский
21 апреля 1961 года скончался в Греции известный писатель и большой друг Русской Православной Церкви, афонский монах, бывший митрополит г. Корица в Албании, Высокопреосвященнейший Бвлогий (Курила).
Покойный родился в 1880 году в Южной Албании, девятнадцати лет от роду прибыл на Афон, где был пострижен в монахи в Великой Лавре пр. Афанасия. Через некоторое время он был послан своим монастырем для завершения своего образования в Константинополь и Афины, где окончил в 1905 году историко-филологический факультет афинского университета. Вернувшись на Святую Гору, монах Евлогий возглавил в своем монастыре движение по восстановлению в нем древнего общежительного строя, предписываемого уставом пр. Афанасия, основателя Лавры, но утраченного в ходе веков и замененного так называемым «идиоритмиче- ским» строем. Усилия м. Евлогия увенчались успехом, и в 1914 году общежитие было восстановлено в Лавре, но, к сожалению, не надолго. Своекорыстные интересы сторонников идиоритма взяли вверх, и общежитие было упразднено (несмотря на поддержку, оказывавшеюся делу общежития со стороны Русского Пантелеимоновского Монастыря).
Монах Евлогий был вынужден покинуть Афон и поселился в Афинах, где в 1915-1922 гг. читал лекции в афинском университете и занимался ученой работой. Вернувшись на Афон, Старец Евлогий принял активное участие в святогорских собраниях и органах монашеского само управления. В 1930 — 1931 гг. он занимал высшую на Афоне должность прото-эпистата. В это время происходили на Афоне, в Ватопедском монастыре, заседания созванной Вселенской Патриархией, Меж-Православной комиссии. Старец Евлогий в своем приветственном слове членам этой комиссии выразил свое сожаление, что среди них отсутствуют представители Русской Церкви (Как известно, Московская Патриархия вынуждена была отказаться от посылки своих представителей, так как Константинопольская Патриархия наряду с нею пригласила также и представителей обновленченской церкви).
Ст. Евлогий много содействовал также учреждению афонской семинарии, «Афониады». В этот же период времени Ст. Евлогием был написан ряд научных трудов по истории мопашества, православия в Албании и т. д. Занимался он и исправлением переводов греческих богослужебных книг на албанский язык.
В 1937 году, когда Вселенская Патриархия даровала автокефалию Албанской Церкви, Старец Евлогий был вызван в Константинополь и ему был предложен Вселенским Патриархом сан епископа новоучрежденной церкви. По долгу послушания, ради пользы церковной и ради укре-пления дружбы албанского и греческого народа, Евлогий согласился.
В течение немногих дней, подобно древним святым патриархам Тарасию, Никифору и Фотию, Евлогий был последовательно хиротонисован во все степени священства-иеродиакона, иеромонаха и епископа, с назначением быть митрополитом богоспасаемого города Корица Албанской Православной Церкви.
Прибыв в свою епархию, к себе на родину, Владыка Евлогий сразу проявил себя деятельным и ревностным пастырем. Особенно много пришлось ему бороться с римско-католической и униатской пропагандой, усилившейся в Албании в предвоенные годы. Нужно было тоже отстаивать интересы православных христиан против давления со стороны магометанского большинства страны и магометанского королевского правительства. Положение резко ухудшилось, когда весной 1939 года Албания была захвачена Муссолини и стала итальянской колонией.
Итальянцам был неприемлем такой борец за Православие, каким был митрополит Евлогий. Они воспользовались его поездкой в Грецию летом 1939 года и не разрешили ему вернуться в Албанию на свою кафедру. В Афинах митр. Евлогий провел всю вторую мировую войну. После ее окончания он много раз пытался вернуться к себе на родину, к оставленной им пастве, но к этому было много препятствий, главным образом со стороны греческих вла-стей, которые не разрешали ему выехать из Греции. По их мнению возвращение митроп. Евлогия в Албанию не со-ответствовало национальным интересам Греции (как они их понимали).
Последние годы Владыка Евлогий прожил в своем доме в окрестностях Афин, всецело занятый научной и литературной деятельностью. Несколько раз ездил в любимую им Святую Гору Афонскую. При одной из таких поездок, в апреле 1961 года, недалеко от Афона, в городе Стратонике, родине Аристотеля, с ним случился удар, от которого он через несколько дней умер (21 апреля) в возрасте восьмидесяти одного года. Тело его было перевезено в Афины и торжественно похоронено сонмом иерархов Элладской Церкви с Блаженнейшим архиепископом Афинским Феоклитом во главе.
Митрополит Евлогий (Курила) был ярким выразителем общеправославного сознания. Албанец по происхождению, эллин по культуре, албанский патриот и искренний филлэлин по чувствам, он любил Православие, все право-славные народы. Многие, как в Греции, так и в Албании, этого не понимали, относились к нему с подозрением и считали предателем только потому, что он не отождествлял Православие ни с одной национальностью и желал, чтобы все православные церкви — и, если возможно, народы — жили в мире и любви.
Но особенно трогательной, для нас русских, была его любовь к Русской Православной Церкви, как в прошлом, так и в настоящем. Помню его чудную проповедь в русской церкви в Афинах, в августе 1957 года, о том, что сделала Русская Православная Церковь для Православия на востоке во времена турецкого ига и с какой любовью и благоговением относятся сейчас все православные греки к Московской Патриархии и к ее предстоятелю, всеми, почитаемому и любимому Святейшему Патриарху Алексию I. Более пламенной и красноречивой защиты Русской Церкви с церковного амвона я в Греции не слыхал. И это было тем более замечательно, что в храме присутствовало много наших «карловчан», вряд ли разделявших любовь Владыки Евлогия к Московской Патриархии. Будем все же надеяться, что и им станет стыдно изрекать хулы на нашу Мать-Церковь после этой пламенной проповеди греко-ал-банского иерарха.
Высокопреосвященнейшему Евлогию, митрополиту Корицы, вечная память!
Архиепископ Василий (Кривошеин), Памяти митрополита Евлогия (Курила) (1880-1961) // Вестник Русского Западно-Европейского Патриаршего Экзархата. М., 1961. № 38-39 (ВРЗЕПЭ). 164-166
Впервые текст был опубликован в «Вестнике РСХД» в № 120 в 1977 г. и позднее в книге «Воспоминания» Архиепископ Василий (Кривошеин) Издательство Братства во имя св. Князя Александра Невского. 1998 г.
В день праздника Покрова Божией Матери, 1/14 октября 1976 г., скончался от болезни сердца в возрасте семидесяти шести лет старейший по епископской хиротонии архиепископ Чебоксарский и Чувашский Вениамин (Новицкий). В лице его Русская Православная Церковь утратила одного из самых выдающихся своих иерархов, истинного столпа церковного, много пострадавшего за веру Христову, человека, сочетавшего высокую духовность с незаурядными административными способностями. У меня нет достаточных данных для его полной биографии, но мне хотелось бы поделиться с верующими личными воспоминаниями о покойном иерархе.
Будущий архиепископ Вениамин (Новицкий) родился в сентябре 1900 г. в местности, отошедшей после первой мировой войны к Польше (более точных сведений у меня сейчас нет). В момент вступления советских войск в Польшу в 1939 г. будущий архиепископ, тогда в сане архимандрита, был наместником Почаевской Лавры. 15 июня 1941 г., то есть за неделю до начала германо-советской войны, архимандрит Вениамин был хиротонисан Московской Патриархией во епископа Пинского; там его за¬стала немецкая оккупация. В том же 1941 г., уже при немцах, он был назначен епископом Полтавским. После ухода немцев епископ Вениамин, как и почти все епископы, бывшие в немецкой оккупации, был арестован в 1943 году и сослан в лагеря на Колыму, где пробыл 12 лет. Как мне рассказывали в Москве, на Колыме он подвергался избиениям и ему сломали спинной хребет. Не знаю, насколько это точно; факт тот, что владыка Вениамин вышел из лагерей глубоко сгорбленным на всю жизнь. В 1956 г. он был назначен епископом Камским и Тюменским, а в 1958 г. возведен в сан архиепископа и переведен в Иркутск с титулом Иркутского и Читинского. Там он пробыл до мая 1973 года, когда был переведен на кафедру архиепископа Чебоксарского и Чувашского, в каковом сане и скончался. Уже в Иркутске, в начале шестидесятых годов, у него были трудности с местными гражданскими властями, и ему грозило предание гражданскому суду, но дело, по-видимому, обошлось без серьезных последствий.
Лично я близко встретился с владыкой Вениамином только на Соборе 1971 года при избрании Святейшего Патриарха Пимена. Но уже за несколько дней до Собора в Москве, куда я прибыл 25 мая, я узнал, что архиепископ Вениамин был в числе архиереев Московской Патриархии, подавших письменное заявление в Предсоборную комиссию с критикой постановлений 1961 года о приходах, в силу которых власть в приходах фактически передавалась исполнительному органу — «двадцатке» — со старостой во главе, духовенство превращалось в наемных служащих исполнительного органа, не могло участвовать в его заседаниях и могло быть увольняемо односторонним его решением. В своей Записке архиепископ Вениамин решительно критиковал это пресловутое «постановление» как с канонической точки зрения как нарушающее основной принцип Православной Церкви единства церковного управления, духовного и материального, сосредоточенного в лице епископа, так и с практической, приводя конкретные случаи дикого самоуправства и притеснения духовенства со стороны старост, против которых епископ, в силу постановлений 1961 года, бессилен был что-либо предпринять. Далее архиепископ Вениамин предлагал ряд конкретных изменений в текст этих постановлений (например, введение настоятеля прихода в исполнительный орган как его председателя), чем обезвреживались бы его отрицательные для Церкви последствия и вместе с тем обеспечивались бы права мирян в хозяйственной области. В результате этой Записки архиепископ Вениамин был вызван в Москву, где его долго «убеждали» не выступать на Соборе против «постановлений» 1961 года и вообще не касаться этого вопроса. О том, какой характер носили эти «убеждения», можно судить по тому, что в Москве в это время широко передавались приписываемые заместителю Куроедова по делам Православной Церкви П. В. Макарцеву слова: «Кто будет противиться постановлениям о приходах, сломает себе ногу». Не надо удивляться и тем более осуждать владыку Вениамина, если такого рода «убеждения» подействовали на него.
28 мая на заседании Архиерейского совещания в Новодевичьем монастыре, где в более свободной атмосфере, чем на самом Соборе, в присутствии одних архиереев обсуждались важные вопросы, в том числе Постановление о приходах 1961 года, вызвавшие оживленные прения, архиепископ Вениамин все время молчал, так что я, не знавший его в лицо, даже не был уверен, присутствовал ли он (в действительности он присутствовал). На следующее утро в гостинице «Россия», где мы тогда помещались, мне удалось встретиться с ним и ближе познакомиться. Он поражал своим внешним видом. Сгорбленный, без единого волоса на голове и на лице, точно кто-то обрил ему начисто голову, усы и бороду. Первое впечатление какого-то скопца или латинского патера. А между тем несколько лет тому назад, судя по фотографиям и отзывам лиц, его знавших, у него были и усы, и длинная борода. С тех пор они совершенно вылезли. Все это последствия лишений на советской каторге. А то, что не сразу, так это тоже характерно. У нас есть другой пример такого «замедленного действия» лагерных испытаний. Архиепископ Андрей (Сухенко), приговоренный при Хрущеве к восьми годам, вышел из мест заключения как будто бы психически нормальным, так что мог даже быть назначен на новую кафедру, но через несколько лет у него обнаружились признаки острого душевного расстройства. Так, на Соборе он все время блаженно улыбался, смотрел куда-то перед собой, никого не замечал и ни с кем не разговаривал. Его пришлось вскоре уволить на покой. Я спросил архиепископа Вениамина, что он думает о постановлениях 1961 года и о моих выступлениях против них на вчерашнем Архиерейском совещании. Испуганно озираясь по сторонам, архиепископ Вениамин полушепотом стал мне говорить, что свое мнение он уже высказал в нескольких своих записках в Предсоборную комиссию, где он их критиковал, указывал на их отрицательные последствия и вместе с тем отмечал, какие в них нужно ввести изменения, сравнительно небольшие: в сущности — только ввести настоятеля в исполнительный орган двадцатки, чтобы сделать эти постановления приемлемыми для Церкви и не противоречащими советским законам. Мои выступления он одобряет и считает, что я говорил правильно. «Почему же Вы, — спросил я архиепископа Вениамина, — не выступили тогда на Совещании и не сказали всего этого?» «Меня обманули, — буквально ответил он, — вызывали в Предсоборную комиссию и долго внушали, что постановления 1961 года как вытекающие из государственных законов не являются дискуссионным вопросом, что никакой дискуссии о них не будет и не должно быть. Теперь я вижу, что дискуссия была. Меня обманули». «Владыко, — ответил я, — но раз Вы увидали, что дискуссия была, почему же Вы тоже не высказали своих взглядов?» Архиепископ Вениамин посмотрел на меня: «Знаете, я пробыл двенадцать лет на каторге на Колыме!» Далее мы разговорились о его Записке в Предсоборную комиссию. Архиепископ Вениамин сказал, что он охотно мне ее даст. «Если можете, вывезите ее за границу. Пусть там знают, что здесь происходит. Можете ее показывать другим, но ни в коем случае не печатайте, даже без моего имени. Догадаются. А посылать документы за границу — это у нас считается «изменой родине».
Не имея возможности в пределах газетной статьи подробно изложить содержания Записки архиепископа Вениамина в Предсоборную комиссию, отмечу только, что архиепископ Вениамин пишет о непонятном положении, «в котором находится приходское духовенство после Архиерейского Собора 1961 года. Оставаясь при прежнем звании пастырей и духовных отцов, священники не имеют прав для участия в церковной жизни вместе с верующими, разделяя заботы о благоустроен и и и благополучии прихода… Церковный Совет, состоящий из одних мирян и по существу выведенный из всякой зависимости от церковного священноначалия, не считаясь с принципом иерархического единства, стал… проявлять себя как единственный полноправный орган власти над храмовым зданием, где сосредотачивается жизнь прихода, и над хозяйственной жизнью прихода, обнимающей собою административные функции, тесно связанные с пастырскою работою по выполнению треб верующих». Самое главное, постановления 1961 года отрицают принцип иерархического единства, установленного Апостолами: «Отрицание этого основоположения структуры церковного управления привело к тому, что приходские органы начали придавать взаимоотношениям с церковным священноначалием неправомерные формы, иногда доходящие до полного нарушения церковной субординации».
Но особенно важно свидетельство архиепископа Вениамина, что и на практике реформа 1961 года имела отрицательные последствия: «Как показала практика девяти с лишком лет, последовавших после 1961 года, разграничение прав и обязанностей клира и приходских исполнительных органов привело не к улучшению строя приходской жизни, а к еще большему расстройству». Указывая, что из-за отсутствия церковного правосознания у выборных приходских лиц «право администрирования расширяется ими за границы возможного, вплоть до полного произвола (иногда преступного)», архиепископ Вениамин «для иллюстрации такого рода администрирования» прилагает письмо священника Семенишина, подвергшегося незаслуженным оскорблениям со стороны церковного совета, вынудившего его просить освобождения от должности настоятеля. «Как слышно, — добавляет архиепископ Вениамин, — не лучше обстоит дело и в других епархиях в настоящее время».
С архиепископом Вениамином мне пришлось встретиться еще раз несколько лет спустя на всенощной в канун праздника преподобного Сергия в Успенском соборе в Троице-Сергиевой Лавре 24 сентября старого стиля 1973 года. Я подошел к нему в алтаре и спросил, как церковное положение — в его новой епархии. (Он уже с мая был архиепископом Чебоксарским и Чувашским.) «Все хуже и хуже», — ответил он, по обыкновению, шепотом. «А что? — спросил я. — Закрывают церкви?» «Нет, — ответил архиепископ Вениамин, — этого они сейчас не делают. Зато во все вмешиваются, ставят повсюду своих людей». — «А почему Вас перевели на новую епархию? Вероятно, власти были недовольны Вашей деятельностью?» — «Нет, — ответил архиепископ Вениамин. — По крайней мере никто мне об этом не говорил. Не знаю, почему меня перевели».
Это была наша последняя встреча с владыкой Вениамином. Кончина его, как я слыхал, вызвала глубокую скорбь и чувство незаменимой потери для его паствы. Она несомненно вызовет такие же чувства у всех, кто знал покойного и кому дорога Русская Православная Церковь. Конечно, можно сожалеть, что владыка Вениамин не выступил открыто на Соборе 1971 года против постановлений о приходах, этого основного зла и источника неурядиц в жизни нашей Церкви. Но не нам, живущим на Западе, его за это осуждать или даже критиковать. Более того, поданная им в Предсоборную комиссию Записка, в которой выявляется с такой силой вся глубина богословского и канонического сознания покойного владыки Вениамина, требовала не меньшего мужества, чем выступление на Соборе. И если она в настоящее время не имела практических результатов, как не имело бы, вероятно, и его выступление на Соборе, то придет время, твердо верим, когда Русская Православная Церковь с благодарностью вспомнит об архиепископе Вениамине и высказанные им мысли будут положены в основу подлинного и свободного преобразования приходской жизни. А все мы сохраняем светлую память о владыке Вениамине, мудром пастыре, молитвеннике ко Господу, смиренном архиерее Божием и вместе с тем стойком исповеднике, жизнью своей, страданиями своими свидетельствовавшем свою преданность и верность Святому Православию.
Василий, архиепископ Брюссельский и Бельгийский
***
В воспоминаниях архиепископа Василия о Поместном Соборе 1971 года описан эпизод его беседы с архиепископом Вениамином (Новицким) 1900-1976
«Далее мы разговорились о его записке в Предсоборную Комиссию. Архиепископ Вениамин сказал, что охотно даст её мне. «Если можете вывезите её за границу. Пусть там знают, что здесь происходит. Можете её показывать другим, но ни в коем случае не печатайте, даже без моего имени. Догадаются! А посылать документы за границу — это у нас считается измена Родине».
Владыка Василий получил эти документы и сдержал слово.
Записка председателю Комиссии по подготовке Поместного Собора», написанная архиепископом Вениамином в 1970 году с тремя приложениями, была впервые опубликована в «Вестнике РСХД» в № 120 в 1977 году, лишь после кончины владыки Вениамина вместе со статьей в память о нём, которая приведена выше. Стоит привести эти документы целиком. В России они неизвестны и публикуются впервые в книге «Церковь владыки Василия (Кривошеина)». Составитель книги А. Мусин 2004 г.
Издательство Братства во имя св. Князя Александра Невского
Приложение № 1
Записка Председателю комиссии по подготовке Поместного Собора
Деянием Архиерейского Собора 1961 года была установлена схема управления приходами Русской Православной Церкви. Данной схемой разграничивались обязанности приходского клира и исполнительных органов прихода. Так как означенным деянием Архиерейского Собора изменялось «Положение об управлении» Русской Православной Церковью, принятое Поместным Собором РПЦ 1945 года и касающееся раздела IV — «О приходах», в решении Архиерейского Собора отмечается, что схема управления приходами устанавливается «впредь до созыва очередного Поместного Собора Русской Православной Церкви».
Имея в виду предстоящий Поместный Собор 1971 года, мною, в порядке предложения, представляется проект редакции IV раздела «Положения об управлении Русской Православной Церкви» на благоусмотрение Комиссии по подготовке к Поместному Собору, возглавляемой Вашим Высокопреосвященством.
По сопоставлению с «Положением» о приходах, принятым Архиерейским Собором 1961 г., имеются изменения некоторых статей IV раздела. Изменения, внесенные мною в проектируемую редакцию, считаю долгом своим объяснить нижеследующими соображениями.
Уже продолжительное время много высказываний, всем известных, выражается по поводу непонятного положения, в котором находится приходское духовенство после Архиерейского Собора 1961 года. Оставаясь при прежнем звании пастырей и духовных отцов, священники не имеют прав для участия в церковной жизни вместе с верующими, разделяя заботы о благоустроении и благополучии прихода.
По общецерковному каноническому порядку, всякое правильное церковное установление — будь то Поместная Церковь или Епархия или приход, во всей своей деятельности руководится пастырским благословением своего законного священноначалия.
Решением Архиерейского Собора 1961 года, Церковный Совет, состоящий из одних мирян и, по существу, выведенный из всякой зависимости от церковного священноначалия, не считаясь с принципом иерархического единства, стал, в силу различных обстоятельств, проявлять себя как единственный полноправный орган власти над храмовым зданием, где сосредотачивается, главным образом, жизнь прихода, и над хозяйственной жизнью прихода, обнимающей собою административные функции, тесно связанные с пастырской работой по выполнению треб верующих.
В результате заботы Свв. Апостолов об устройстве церковных общин явился штат диаконов (Деян. 6, 3–6), но при этом не исключались пастырские прерогативы епископов и пресвитеров в управлении церковными общинами, принцип иерархического единства не был нарушен. И только отрицание этого основоположения структуры церковного управления привело к тому, что приходские органы начали придавать взаимоотношениям с церковным священноначалием неправомерные формы, иногда доходящие до полного нарушения церковной субординации, остающейся всегда обязательною для каждого верующего христианина.
Как показала практика девяти с лишком лет, последовавших после 1961 года, разграничение прав и обязанностей клира и приходских исполнительных органов привело не к улучшению строя приходской жизни, а к еще большему расстройству.
Объясняется это, во-первых, тем, что в решениях Собора 1961 года много сказано об обязанностях священника и его ответственности за свою пастырскую деятельность, но ничего не говорится о его правах в приходской жизни, а во-вторых, объясняется и отсутствием церковного правосознания и выборных лиц, вследствие чего право администрирования расширяется ими за границы возможного, вплоть до полного произвола (иногда — преступного).
Для иллюстрации ненормальностей такого рода администрирования, прилагаю копию на днях полученного мною рапорта настоятеля Черемховского прихода, Иркутской епархии, священника Владимира Семенишина, которого могу охарактеризовать только с положительной стороны, как трезвого и трудолюбивого пастыря, которого незаслуженные оскорбления со стороны членов Церковного Совета, помимо его желания, заставили просить меня об освобождении от службы в приходе и вообще в Сибири.
Имеются примеры во вверенной мне епархии, когда настоятеля не считали нужным пригласить на общее собрание Двадцатки (г. Чита). В некоторых же случаях присутствующему на собрании настоятелю поданный им совет истолкован был как вмешательство в дела приходского исполнительного органа, из-за чего он должен был выехать из епархии (II-й Иркутск). Как слышно, не лучше обстоит вопрос на приходах и в других епархиях в настоящее время.
«Положение об управлении Русской Православной Церковью», принятое на Всероссийском Поместном Соборе 1945 года, предусматривает, что «во главе каждой приходской общины верующих стоит настоятель храма, назначаемый Епархиальным Архиереем для духовного руководства верующих и управления причтом и приходом» (§ 35). Это «Положение» не противоречило существовавшему прежде и действующему в настоящее время постановлению Правительства «О религиозных объединениях» и законно признает за верующими право устанавливать внутреннюю структуру Церковной общины, не касаясь вопроса взаимоотношений духовенства и выборных представителей прихода.
Представляя проект редакции Положения о приходах, считаю, что сама церковная жизнь выдвигает необходимость согласовать вопрос о положении духовенства в приходе с канонической структурой церкви, имея в виду, что это не противоречит гражданскому законодательству нашей страны.
Исходя из всего вышеизложенного, считаю, что при установлении окончательной редакции схемы управления приходом на предстоящем Поместном Соборе 1971 года приходское духовенство должно быть восстановлено в его законных правах, не может лишаться права быть членом своей приходской общины Двадцатки и может быть избираемо в представительские органы общины — Двадцатки наравне со всеми верующими прихода.
Приложение: на 5 листах.
24 декабря 1970 г.
№ 659
г. Иркутск.
Вашего Высокопреосвященства
нижайший послушник
ВЕНИАМИН,
Архиепископ Иркутский и Читинский.
Приложение № 2
Проект редакции IV раздела
«Положения об управлении Русской Православной Церковью»
а) Православная приходская община Русской Православной Церкви, объединяющая не менее 20 членов православного вероисповедания (без ограничения приема в ее состав), состоящая в каноническом ведении епископа, создается по добровольному согласию верующих для удовлетворения религиозно-нравственных нужд под духовным руководством получившего благословение епархиального архиерея священника. Причем Архиерей принимает во внимание также кандидатов, представляемых церковной общиной, если они имеются. Община, зарегистрированная местной гражданской властью, получившая от нее в бесплатное пользование храм и церковную утварь по особому договору, ответственна за целость имущества перед советским законом.
б) Приходская община является частью Русской Православной Церкви, а вместе и Вселенской Христовой Церкви, и имеет самостоятельный характер в управлении хозяйством и финансами.
в) Для управления делами прихода организуются, в соответствии с общецерковным началом соборного управления, два органа: церковно-приходское собрание, как орган распорядительный (собрание членов-учредителей двадцатки), и церковно-приходской совет, как орган исполнительный, в составе — трех человек старосты, помощника старосты и казначея, избираемых общиной из прихожан, правоспособных и доброй христианской нравственности.
Для постоянного наблюдения за состоянием церковного имущества, за движением церковных сумм, поквартальной документальной ревизии наличия церковного имущества и денежных сумм и определения правильности произведенных расходов избирается ревизионная комиссия в составе трех лиц, которая представляет свои выводы и предложения на рассмотрение общего собрания прихожан членов общины.
При наличии злоупотреблений, недостачи имущества или денежных средств ревизионная комиссия составляет акт и препровождает его высшим церковным органам (епархиальным) и местным административным органам (горсовет, райсовет).
г) Приходское собрание, в составе лиц, подписавших договор на пользование храмом и культовым имуществом, созывается по мере надобности, но не менее одного раза в год (с ведома местных государственных административных органов) и решает все вопросы, связанные с управлением и жизнью этих общин.
д) Настоятель храма, а также члены причта имеют право быть членами своей церковной двадцатки и подписывать договор. Они могут быть избираемы в состав церковных советов и ревизионных комиссий.
е) Исполнительный орган приходской общины верующих ответствен за свою деятельность перед общеприходским собранием вместе с настоятелем. Церковный Совет в период между двумя приходскими собраниями осуществляет руководство хозяйственно-финансовой жизнью прихода. Он несет ответственность перед церковной и гражданской властью за сохранность здания и имущества храма, ведет церковное хозяйство, заботится о содержании, отоплении, освещении и ремонте храма и утвари, о снабжении храма всем необходимым для совершения богослужения, как-то: ризница, богослужебные книги, ладан, погребальные венчики, разрешительные молитвы, нательные крестики и проч.
Исполнительный орган является ответственным распорядителем денежных средств прихода и строго следит за правильным учетом и расходованием этих средств. Он делает взносы и отчисления из приходских средств на церковные и патриотические нужды; оплачивает содержание священнослужителям, рабочим и служащим храма; вносит на добровольных началах денежные суммы на содержание епархиального архиерея и его управления, на Патриаршее управление, на содержание духовно-учебных заведений при Патриархии и в пенсионный фонд, исходя из потребности и наличия средств, поступивших из добровольных пожертвований верующих на церковные нужды.
ж) Церковные суммы составляются из добровольных взносов верующих при тарелочном сборе за богослужениями, таких же взносов за просфоры, свечи и пр., из пожертвований вообще на нужды храма.
з) Денежные средства религиозной общины вносятся на хранение в Государственный Банк на имя данной общины и получаются по чекам за подписыо председателя (старосты) и казначея церковного совета религиозной общины. Средства общины учитываются ведением приходо-расходных книг.
и) Исполнительный орган религиозной общины имеет свой штамп и свою печать, зарегистрированные надлежащей гражданской властью.
к) Настоятель прихода и прочие священники (где они есть) суть пастыри прихода, которым поручено епископом совершение в приходе общественных и частных богослужений, преподание церковных таинств по Церковному Уставу и руководство прихожан в жизни христианской. Они ответственны перед Богом и своим епископом за благосостояние прихода со стороны его религиозной настроенности и нравственного преуспеяния.
л) Настоятель храма, памятуя слова апостолов: «А мы постоянно пребудем в молитве и служении слова» (Деян. 6, 2–4), осуществляет духовное руководство прихожанами, наблюдает, чтобы богослужения совершались в храме истово, благолепно, в соответствии с требованиями Церковного Устава, и чтобы все религиозные нужды прихожан удовлетворялись своевременно и тщательно. Он осуществляет наблюдение за дисциплиной членов причта, представляет их своему духовному начальству к наградам. Он заботится о развитии доброй нравственности в приходе. Для достижения этой цели он, прежде всего, подает добрый пример своим личным поведением. Он заботится также о том, чтобы все принадлежности богослужения были в исправном благоприличном виде и своевременно доводит до сведения исполнительного органа общины о нуждах, связанных с нормальным отправлением богослужений и церковных таинств.
м) Исполнительный орган не вмешивается в распорядок богослужений и в дела взаимоотношений членов причта между собой. В случае ненормальностей в этих вопросах он обращается к епископу, исключительной компетенции которого подлежит суждение об этом.
При приглашении на работу в храме псаломщиков, пономарей, алтарников и вообще лиц, так или иначе участвующих в богослужении, исполнительный орган согласует кандидатов на эти должности с настоятелем, как равно согласует и увольнение их.
н) Строгое соблюдение как духовенством, так и приходскими общинами гражданского законодательства о Церкви, не говоря уже о церковной дисциплине, обязательно. В этом — залог общего церковного благополучия Русской Православной Церкви и приходского благополучия — в частности.
Приложение № 3
Письмо свящ. Вл. Семинишина
Слава Иисусу Христу!
Владыко Святый!
Я Вас не только прошу, а прямо-таки умоляю: дайте мне не перевод в Черемхово, а открепление. Спросите: а почему? Я многое пережил, а у меня совсем нет охоты пострадать от безрассудных людей. Этими людьми являются: староста и казначей. Они для глаз человеческих будто бы враждуют, а на самом деле заодно: «травить попов» (выражение казначея). Бог с ними! Я пришел тихонько и хочу тихонько уйти. Мне уже тоже 47 лет и здоровье не очень важное. Я прошу Вас к 1 январю 1971 года дать мне открепление, пока финотдел не положил нового налога и пока эти «благочестивцы» не взяли меня в тиски. Если я перетяну за Новый Год, то я, будучи обложенный налогом, не увижу светлой минуты, тем более без надежды получить хотя маленькое утешение от тех, которые называют себя чуть ли не столпами храма. Вы, конечно, на мое место человека найдете, да и я не прочь кому-нибудь порекомендовать сюда приехать, а Вас таки буду умолять дать мне открепление. Простите. Я пишу это, и мне очень тяжело, потому что Вы меня приняли лучше отца родного. Молюсь я о Вашем здравии ежедневно и, пока моей жизни хватит, буду молиться.
Не откажите мне в моей просьбе.
Прошу Вашего Архипастырского благословения.
Свящ. Вл. Семенишин
16.XII.70 г.
Приложение № 4
Письмо митрополиту Пимену
Предложение
В своем вступительном слове при открытии первого пленарного заседания Комиссии по подготовке к Поместному Собору 1971 года, Ваше Высокопреосвященство обратили внимание собравшихся на важность исторического события, каким является Поместный Собор, имеющий избрать Патриарха Русской Православной Церкви, а также призвали обсудить все вопросы, подлежащие решениям Поместного Собора, с тем чтобы подготовленные вопросы к решениям Собора дали возможность провести Собор на высоком патриотическом уровне, а также в духе христианской любви и полного единения.
Все присутствовавшие на заседании выразили общую солидарность с выраженным Вашим Высокопреосвященством пожеланием.
Главным вопросом, на который обращено будет внимание как делегатов Поместного Собора, так и высоких гостей нашей Св. Церкви в лице представителей других поместных Церквей и других религиозных объединений, а также внимание со стороны всей религиозной общественности, — это будет историческое событие — избрание Патриарха Московского и всея Руси, поэтому считаю, что этому вопросу необходимо уделить особое внимание Комиссии по подготовке к Поместному Собору 1971 года, в смысле полной регламентации положения о выборах с возможными, в данном случае, рекомендациями, относящимися к сему вопросу.
Вопрос о кандидатуре несколько осложняется тем, что почивший Святейший патриарх Алексий, неизвестно по какой причине, не оставил завещания со своей рекомендацией и указанием возможного кандидата на свое место. Если этого завещания не найдено до сего времени в архивах Почившего, то очевидно, его и не было.
В данном случае, Комиссия по подготовке к Поместному Собору уже приняла решение — иметь на Поместном Соборе 1971 года практику избрания Предстоятеля Русской Православной Церкви Святейшего патриарха Московского и всея Руси — открытое голосование по формуле Поместного Собора 1945 года.
В развитие дальнейших шагов работы Комиссии по подготовке к Поместному Собору осмеливаюсь выразить следующее предложение: не найдет ли Комиссия возможным выразить свое мнение относительно кандидата на высокое и ответственное место Патриарха Московского и всея Руси, что явилось бы авторитетной рекомендацией кандидата и облегчило бы разрешение этого вопроса на Поместном Соборе без разногласий?
В дополнение к моим предложениям об определении прав пастырей нашей Русской Православной Церкви считаю своим долгом остановиться еще раз на вопросе о необходимости изменения и внесения поправок в «Положение о приходах», принятом Деянием Собора Епископов 1961 года, тем более что этот Собор предвидел лишь временное решение вопроса о положении в приходе. Необходимость пересмотра весьма существенного вопроса «положения о приходе», принятого Собором Епископов, оправдывается еще и тем, что, по неизвестным причинам, Собор 1961 года был созван без предварительной подготовки большинства собравшихся к рассмотрению вопроса, требующего всесторонней разработки материалов, относящихся к проводимой реформе прихода, с учетом существующего государственного законоположения и на основе канонических правил и общецерковных положений.
Что касается канонических и общецерковных положений, то их коснулся я в предыдущих предложениях, хотя отчасти попутно приходилось говорить о том, что существующее законоположение не касается вопроса взаимоотношений духовенства и выборных представителей прихода.
Ниже несколько подробнее представляю этот вопрос, с оговоркой, что в данном случае не имеется в виду участие духовенства в хозяйственных делах прихода, так как духовенство не может претендовать на распоряжение средствами приходской общины, что предоставляется выборным представителям прихода. Практически вопрос ставится — имеют ли право приходские священнослужители состоять членами церковных объединений? Общее положение нашего гражданского кодекса дает всем гражданам активное и пассивное избирательное право. Это право относится к священнослужителям, желающим принадлежать к разрешенному Правительством религиозному объединению, каким является православная приходская община, в которой они имеют право избирать или быть избранными в правление общины.
Запрещения священнослужителям, служителям религиозного культа, быть членами религиозных обществ мы нигде не находим, ни в Гражданском Кодексе, ни в специальных нормативных законодательных актах.
И только неопределенное постановление в отношении прав священнослужителей, созданное постановлением Собора Епископов 1961 года, дало ни на чем не обоснованное право считать, что священнослужители прихода не могут являться членами своих же религиозных общин и в нем не имеют ни активного, ни пассивного избирательного права. Во-первых, даже если понимать как угодно означенное постановление Собора 1961 года, то оно по закону об отделении Церкви от государства не является юридическим актом, обязующим гражданина Советского государства. А во-вторых, никак нельзя считать нормальным, чтобы своя Церковная власть отказывала в признании права священнослужителя быть равноправным членом своей же приходской общины. Не хочется допустить мысли, что Епископат своим неопределенным постановлением совершенно отделил священника от участия в общей жизни со своей паствой, которой он считается духовным отцом, духовным руководителем верующих, с которыми соединяет его общность интересов, общность работы и которому в известном смысле предоставляется особое преимущество: в приходе распоряжаться порядком богослужения, заведовать святынями церкви, иметь попечение о благолепии храма и богослужебной обстановки.
Законодательство Советского государства, регламентируя порядок организации церковных объединений и деятельность их, ни одним словом в отношении священнослужителей не упоминает об ограничении их или запрещении им иметь право членства в религиозных объединениях, в то время, когда это право не подвергалось никакому сомнению до 1961 года, а если и подвергается в настоящее время, то только по недоразумению или с умыслом против Св. Церкви.
Со времени Собора Епископов 1961 года прошло 10 лет, что дает право дать критическую оценку решениям Собора как с теоретической, так и с практической стороны. Критика с теоретической стороны иметь должна в виду скороспелость решения Собора в вопросе «Положения о приходах», и только отчасти может оправдать инициаторов и участников решения оговорка о временности устанавливаемой схемы положения о приходах. Эта оговорка дает право как мне, так и другим входить в Комиссию по подготовке к Поместному Собору 1971 г. с предложениями, подобными настоящему.
С практической же стороны, как показала жизнь вышеозначенного десятилетнего периода, можем констатировать только отрицательное значение для Церкви реформы «Положения о приходах».
Ненормальность в нынешнем положении в приходах становится все более очевидной ввиду постоянных нарушений принципов элементарной субординации. Можно с уверенностью сказать, что в каждой епархии имеются вопиющие случаи незаслуженного унижения пастырского звания и полной незаинтересованности в благополучии прихода, так как нередко бывает, что по недостатку грамотности среди членов церковной общины приглашают вступить в члены общины и для работы в Приходском Совете людей случайных, иногда маловерующих, а бывают случаи — и неверующих (в настроении не могут сразу разобраться) — но у которых корыстные цели играют основную роль в работе при Церкви. Пример хулиганствующего отзыва о священниках казначея — члена Церковного Совета я приводил, представив копию рапорта об этом случае. При настоящем рапорте прилагаю отчет того же казначея, снятого за растрату церковных сумм, из этого отчета явствует, что за ним числится недостача 3674 руб. 35 к., за которую он ни перед кем не отвечает.
Ваше Высокопреосвященство!
Из вышеизложенного мною выясняется, что реформа, временно проведенная Собором Епископов 1961 года в области приходов, требует дополнительного истолкования и небольшого исправления, ибо она исказила существо пастырского служения.
Многие из пастырей вверенных мне Иркутской и Хабаровской епархий просили разрешения мною затронутого вопроса путем ходатайства пред Вами. Кроме того, как мне известно стало при частых поездках в Москву, от духовенства многих епархий выражаются большие надежды на исправление положения духовенства путем пересмотра реформы «Положения о приходах».
Поскольку известно, новых нормативных актов, касающихся внутренней структуры приходов, как до 1961 года, так и после 1961 года не издавалось.
Епископат, вникающий в нужды и повседневную жизнь приходов, не может безразлично относиться к недочетам означенной реформы, касающейся положения в приходах, и должен реагировать на недочеты, обнаруженные практикой последнего десятилетия.
Вашего Высокопреосвященства
нижайший послушник, Архиепископ Вениамин
22.IV.1971 г.
Совпадение праздника Благовещения со Страстным Пятком
Казалось бы, что эти два события несовместимы: одно — такое радостное, другое — глубоко скорбное. Однако если вдуматься, то связь бросается в глаза: начало и конец человеческого спасения.
Весть, которую принес Архангел Гавриил Пресвятой Деве, давно ожидалась Израилем, хоть многие так и не поняли или не приняли ея истинного значения. С высоты Креста, Господь не только упразднил грех, но и усыновил, в лице св. Иоанна, род человеческий Своей Матери. В этих двух событиях, к великому божественному таинству явления Христа Спасителя на земле, присоединяется и человек, в своей высшей ипостаси — Богородице, начале и конце, неусыпаемой Молитвеннице за род человеческий.
Преображение Господне
В этот день, после Литургии, Православная Церковь производит освящение плодов. Прежде всего — яблок. Яблоко послужило способом к непослушанию и падению человека. Церковь возвращает ему его достоинство.
Освящается тоже и виноград. Этот плод предвозвещает ту Чашу, которую испивши за наши грехи, Господь предлагает нам в Причастии.
Вознесение Господне
Многие считают этот праздник грустным. Как! Господь покинул нас и ушел на небо! Ошибочное толкование. Иудея была лишь клочком земли, хоть и избранным. А перед Своим вознесением Господь обещал Апостолам что, в лице Духа Святаго, Он пребудет с нами всюду где бы мы ни находились, и уже не только Палестина, а весь мир будет освящен Его присутствием.
О новой жизни
В Откровении св. Иоанна Богослова говорится, что всё старое прошло: «Се, творю все новое» (Апок. 21:4-5), новую землю и новое небо. Эта новая жизнь нас соединяет с Богом в таинствах Крещения и Евхаристии.
В древности евреям дано было обрезание. Разница громадная: обрезание это — обряд, крещение — таинство, рождение в новую жизнь. Будем же внимательно следить за тем, чтобы по нашему равнодушию не потерять эту благодать, о которой мы должны непрестанно молиться.
Но как достичь этой новой жизни? Мы должны исповедовать нашу веру, не боясь насмешек, не вдаваясь в толкования тех, кто уверяет, что подход Святых Отцов устарел. Но также не ставя на первое место то, что второстепенно. На первом месте должна быть любовь, потому что только через неё мы становимся действительно учениками и, более того, братьями Христа.
В предыдущие воскресенья, Церковь, посредством читаемых Евангелий, нам предлагала разные добродетели ввиду Поста: смирение, раскаяние, любовь. Сегодня она настаивает на обоюдном прощении, потому что это необходимое условие, что бы Господь простил и нас.
Прощение касается не только личных обид, но также наших общих грехов. Сегодняшнее воскресенье имеет как бы двойное значение, потому что вспоминает и об общем грехе, в котором мы все повинны и к прощению которого Господь указывает нам путь.
Великий Пост нам дает возможность измерить то расстояние, которое отделяет нас от Бога. Но этот путь не только скорбен, он также радостен, так как в конце его нас ждет Сам Бог. Мы все — грешники, но Господь ведет нас к Своему Воскресению.
Мое пожелание вам — провести этот Пост в страхе Господнем, но не в страхе раба, а в страхе любящего сына, боящегося огорчить Отца.
Исповедуя Символ Веры, мы произносим: «Верую… во единого Господа Иисуса Христа… паки грядущаго со славою, судити живых и мертвых». Этими словами мы подтверждаем нашу веру во второе Пришествие и в последний Суд, о котором Господь Сам нам возвестил.
О нем уже говорилось в Ветхом Завете, и повторяется в Новом. Ангелы подтвердили его в момент Вознесения. И Господь указал нам на знамения, которые будут предшествовать этому Пришествию.
Но Последний Суд является лишь первым шагом к жизни вечной, о которой св. Иоанн говорит в Откровении: «И увидел я новое небо и новую землю» (Апок. 21:1). Чтобы войти в нее, мы должны пройти через Страшный Суд. Господь нам о нем возвестил, и Церковь напоминает нам сегодня о нем.
Господь не только Сын Человеческий. Хотя Он восприял нашу плоть в ея полноте, за исключением греха, Он и Царь, и Создатель, и Судия. И в Евангелии прямо говорится о том, что Отец предоставил Ему суд.
Суд будет милостивым. Господь требует от нас только одного: помощи ближнему. Но если мы этого не сделаем, то строгость Господня заклеймит нас словом «проклятый». Есть различие между приговорами: жизнь вечная нам обещана с самого начала, а мука вечная была предусмотрена лишь отпавшим ангелам, и если мы направляемся к ней, то это будет лишь наш личный выбор.
Сколько обещаний содержат заповеди блаженства, а условие только одно: «То, что вы сделали для ближнего, вы сделали для Меня». Мы — младшие братья Христа, и наше отношение к Нему определяется отношением к нашим братьями.
И не надо также забывать, что, в первую очередь, это отражается на нас самих: то, что мы делаем для других, мы делаем духовно для себя.
Так что будем страшиться строгого приговора, но будем помнить и о великом милосердии Господа. Это то, о чем Церковь напоминает нам при вступлении в Великий Пост.
Мы вступаем в подготовительный период к Великому Посту. Период столь же радостный, сколь и грустный. Период трудный для тех, кто собирается действительно соблюдать Пост. Однако, на первом месте, всё же должна стоять радость. Радость, порожденная раскаянием, прино¬сящим нам спасение.
Во время подготовительного периода допускаются ещё послабления в пище, но уже воспитываются в нас те чувства, которыми мы должны руководиться: раскаяние и молитва. Без них, всё остальное будет только пустой болтовней, которой, увы, столько в наше время!
Сегодняшняя притча нас учит тому, что есть две молитвы: правильная и неправильная. Неправильной является молитва фарисея, потому что он ставит в центре ея самого себя и, вдобавок, осуждает других. Мытарь же к молитве присоединяет смирение. И его такая коротенькая молитвочка — настоящая молитва.
Вот вам два вида молитвы. Господь не говорит, что фарисей осуждается, но что его молитва неизмеримо ниже молитвы мытаря.
Святой Симеон Богоприимец пришел во храм по побуждению Святаго Духа, мытарь — по вдохновению Его же. А фарисей пришел в церковь, чтобы показаться. Не так давно такое посещение церкви было распространенным. Слава Богу, что сегодня те, кто стоит в церкви, тем самым безбоязненно исповедуют свою веру. Но все мы должны опасаться ставить себя в центре нашей молитвы, как это сделал фарисей.
Будем же взывать ко Господу, что бы Он научил нас настоящей молитве и Он даст нам её, так как Он всегда отвечает нам.
Сегодня мы празднуем память святителя Василия Великого. Святой, ученый, он оставил нам свои труды — послания и диалоги — которые были изданы и которые мы высоко ценим.
Но мы воздаем ему ещё иную хвалу, потому что для нас он всегда присутствует в литургии, которую он составил, и в которой продолжает молиться за нас. Божественная Евхаристия является беседой с Богом, истинным Православием и тем единством Церкви, за которую так боролся святой, несмотря на все препятствия. Папа Дамасий, с которым он встречался, никогда не пожелал войти с ним в евхаристическое общение и даже порвал всякую связь. И вообще он подвергался всевозможным нападкам. Однако II-й Вселенский Собор встал на сторону cв. Василия.
Всё это доказывает, что разногласия в церкви происходят от поведения личностей. Святой Василий нас учит, как мы можем поддерживать единство и потому мы особо молимся ему. Во времена святого, единство было поколеблено ересью Ария. А в наше время оно страдает не только от безбожников, но и от равнодушия тех, кто именует себя христианами. Мы должны всегда помнить, что наше участие в борьбе за единство заключается в смирении и молитве, как смирялся и молился св. Василий.
Во втором послании к Коринфянам апостол Павел рассказывает о том, как он был восхищен на небо. Он был в этот момент в экстазе. Некоторые другие святые тоже познали это состояние, как например преподобный Симеон Новый Богослов. Человек теряет сознание своего тела, не знает больше, где он находится. Однако св. Симеон говорит, что это состояние дается скорее начинающим, потому что, если человек перестает чувствовать свое тело, это потому что он не может вынести созерцания Бога. Только когда он продвинется, будет дано ему участвовать в радости совершенной.
Но чем заканчивается рассказ апостола Павла? Словами Бога: «Довольно с тебя Моей помощи, ибо сила Моя в немощи является». И апостол Павел упирает на эти слова: болезни, несчастья… мы должны всё переносить, как перенес их и апостол Павел. Потому что в этот момент каждый из нас получает благодать Божию. И хоть мы и не можем сравнивать себя с этими святыми, помощь, которую мы получаем, не меньше той что получили они.
В сегодняшнем чтении из послания к Ефесянам, апостол Павел сравнивает жизнь христианина с жизнью воина, и лишний раз подчеркивает огромное значение веры. Христианин — борец, воин, а воин нуждается во всевозможном оружии и доспехах; они тем более нужны, что христианин ведет борьбу не против людей, а против демонов.
Перечисляя оружие, апостол особенно настаивает на щите веры. Ещё апостолы просили Христа умножить в них веру, так как чувствовали в себе ея недостаток. Однако, Христос в ответ говорит про горчичное зерно, указывая на то, что получить этот дар мы должны проявив и собственное усилие.
Апостол Павел говорит и про Истину. Мы должны бороться, чтобы обрести эти две добродетели, но полагаться не на себя, а на Господа. Его слово является нашим мечем, тем мечем которым мы постигнем совер¬шенную Истину, то есть Самого Бога.
В своих посланиях, и апостол Иоанн, и апостол Павел говорят о том, что только проявляя сострадание к ближним, мы можем сказать, что мы — христиане. И действительно, когда мы читаем Евангелие, мы видим, что Христос — это воплощенное сострадание. И это сострадание вытекает из любви к людям.
Но, увы, иногда кажется, что оно совсем покинуло наш мир. А без него мы — мертвецы в духовном понятии. Когда Господь говорит вопро¬шающему: «Предоставь мертвым погребать своих мертвецов», — Он говорит о смерти духовной и предлагает заботиться о своем спасении.
Мы все — рабы греха, и воспринимаем это с поразительным равно¬душием. Только вера во Христа может нас разбудить. Но как? Посещением церкви, в которой собрана полнота Христова. Но посещать не по привычке, а со рвением. Христос сказал: «Без Меня не можете творити ничесоже». Только с Его помощью мы сбросим связывающий нас грех и обретем вновь любовь и сострадание.
Сегодня мы слышали о том, как ко Христу, когда Он шел в дом Иаира, к его умирающей дочери, подошла в толпе больная женщина и коснулась края одежды Его. Характерно для св. Луки, что именно он больше всех говорит о женщинах — начиная с Пресвятой Богородицы — указывая на то, что оне являли пример веры. Потому что главное поучение происшедшаго в том, что мы спасаемся верою.
Св. Лука, будучи сам врачом, не отрицает значения человеческого лечения. Он подчеркивает настойчивость женщины в ея желании получить опять здоровье.
Христос, конечно, знал всё это и мог бы просто исцелить её. Однако Он спрашивает: «Кто прикоснулся ко Мне?» Почему? Потому что Он хочет сознательного ответа, благодаря которому женщина будет исцелена не только телесно, но и духовно. Такой сознательный ответ мы должны при¬носить на исповедь.
Христос прежде всего говорит: «Я почуял силу, исшедшую из Меня». Что это за сила? Сила Духа Святого, Который исходит от Отца и почивает на Сыне, чему множество примеров в Евангелии. А посредством Сына, Он передается и нам, как Он передался апостолам во время Пятидесятницы. Но получить Его мы сможем, только если в нас будет действовать желание духовного исцеления. Нам дано прикасаться не к ризе только, а к самим пречистым Телу и Крови Христовым. И для этого Христос просит веры. Как у кровоточивой, как у расслабленного, как у Иаира и его жены, благодаря чему их дочь воскресла.
В этой притче надо обратить внимание на ея двойное значение. Господь обращается к народу, который следовал заповедям Моисея, данным Богом. И Он указывает, как часто люди обходят их, тогда как, повинуясь им, можно обрести правильный путь. Повиновение же — это великий дар, который нужно заслужить.
Богатый жил, не заботясь ни о Боге, ни о ближнем. А что сказано в притче о Страшном Суде? Что мерилом Божиим будет то сострадание, которое мы проявим по отношению к другим. Богатый его не проявил и вот, после смерти он видит, что его отделяет от Авраама пропасть. Что такое пропасть, как не отпадение от жизни вечной? И отпадение это и есть мучение.
Тогда он просит послать Лазаря на землю, в уверенности, что явление воскресшего вразумит его братьев. Несомненно, это было бы величайшим чудом. Но разве это чудо уже не произошло? Христос, посланный Богом, явился — и Его не принимают. Также, как не поверят и Его воскресению.
Так будем же следовать той заповеди, которую презрел богатый и которую мы так часто сознательно забываем, но которая одна сможет избавить нас от пропасти: любовь, проявляющаяся в сострадании.
Притча, которая читалась сегодня, содержит несколько значений.
Человек устроивший пир по случаю свадьбы своего сына, есть Бог. Сын Его, приглашая нас на Свой пир, тем самым соединяется с людьми и объединяет их с Отцом. Пир — это Тайная Вечеря, символ грядущей смерти Христа, через которую мы оживём.
Но как относятся люди к приглашению? Что встречает Господь? Прежде всего равнодушие, а потом и злобу. Однако приглашаются все: и добрые, и злые. Вход всем открыт, никто не отвергается, за исключением того, кто вошел не в брачной одежде, хотя каждый присутствующий имел право занять у хозяина парадную одежду. А что такое брачная одежда, как не раскаяние? Так что, если мы осмеливаемся подойти к великому таинству Причастия без раскаяния, мы подвергнемся осуждению. Не будем же забывать об этом, и о том, что Господь всем предла¬гает брачную одежду и Сам помогает облечься в нее.
Мы вступили в подготовительный период к празднику Рождества Христова. Этот период особенно относится к Ветхому Завету, потому что среди предков Христа уже насчитывались святые. Прямые предки перечисляются в Евангелии от Матфея. Но, кроме них, в послании к Евреям апостол Павел говорит и о других ветхозаветных праведниках, которые жили верою, как поется в прокимне: «Благословен еси Господи, Боже отец наших…» Они следовали данному им закону Моисея, но также жили верою в пришествие Христа. И плодом этой веры явилась Пресвятая Богородица, соединившая оба Завета. Апостол напоминает о перенесенных ими страданиях; несмотря на них, они не получили еще спасения, потому что спасение приходит через Новый Завет и с нашим содействием.
Сегодняшнее Евангелие говорит нам о пришествии Христа и Церкви, которую Он устроит. Пир, предзнаменующий Тайную Вечерю и причастие, предлагается всем, и Господь настойчиво приглашает нас к нему. Однако первые приглашенные не являются, два первых еще извиняются, а третий просто отказывается. И тогда Господь зовет всех страждущих. А так как еще есть место, то и всех грешников. Никому вход не возбраняется и Господь на всех взирает милостивым оком.
Тем не менее одного из присутствующих Он спрашивает: «как ты вошел сюда не в брачной одежде?» Но тот молчит, хотя по правилам тогдашнего гостеприимства, он мог занять любую одежду хозяина.
И тогда хозяин произносит единственное осуждение: «бросьте его во тьму кромешную». В свое время, католическая церковь пользовалась этой фразой, чтобы оправдать инквизицию. Но мы объясняем её иначе. Брачная одежда ни что иное как раскаяние. Господь призывает всех к Себе, но ответить должны мы сами. Только от нас зависит попасть в число избранных, несмотря на наши преткновения и грехи.
Молитвами ветхозаветных праведников, а также христианских святых, особенно же молитвами Пресвятой Богородицы нам дается великая радость принять Родившегося Младенца и ответить утвердительно на приглашение Господа.
Господь сказал: «Я — свет миру». И действительно, Его слово, с одной стороны открыло глаза слепорожденному, а с другой — дало познать ему Христа.
Через сегодняшний рассказ Господь указывает нам путь, как познать Его, то есть Бога. И этот рассказ должен служить нам примером. Евангелие объединяет в своих повествованиях действительно происшедшее и его сокровенный смысл.
Рассказ о слепорожденном настолько жив, что мы ясно видим сцену. Однако, в тоже время слепорожденный является символом всего человечества. Потому что все мы слепы, потерявши наш облик, схожий с Христовым. Сперва из-за первородного греха, а затем из-за наших личных грехов. Однако, мы опять обретаем его в таинстве крещения. Господь, говоря апостолам о слепорожденном, подтверждает, что ни он не виноват, ни родители его. И если этот человек болен, то его болезнь — не прямое наказание за грехи, но последствие греха.
Удивительно то, как постепенно слепой направляется к совершенству познания и исповедания. Он не сразу получает откровение, хотя сразу обретает зрение. Он ещё не верует, но доверяется Тому, Кто первый обратился к нему, не задавая никаких вопросов. И только постепенно он будет исповедовать свою веру.
Господь мог бы сразу духовно исцелить слепого, но предпочитает сперва употребить телесную меру и получить послушание. Слепой сперва слышал о Нем как о человеке, но затем предполагает, что это пророк посланный Богом и отвечает так фарисеям. Вот уже следующий шаг к познанию. А дальше он не устрашается фарисеев, возражает им и переносит изгнание. И потому, что он не боится открыто признать это, Господь опять встречается ему на пути и спрашивает: «А ты веруешь ли в Сына Божия?» (Ин. 9:35). И хотя Сам Христос перед ним, он все еще не уверен и спрашивает: «А кто Он?» Тогда Господь открывается ему. Божественное откровение — это высшая ступень. И слепорожденный кланяется Ему и признает Его Христом.
Вот путь, которому мы все должны следовать: открыто исповедовать нашу веру, подтверждая её действиями. И тогда Господь нас найдет Сам, чтобы дать нам жизнь вечную.
За православния вярващ общото впечатление от догматическото постановление на Втория Ватикански събор За Църквата (De Ecclesia) е дълбоко противоречиво. То се засилва с напредването в текста. Все по-невъзможно става съгласуването на по същество противоречивите твърдения, откривани там, стигането до обща оценка, намирането на синтез в съдържанието. По-внимателното изучаване на постановлението обаче показва, че авторите са се опитали и дори са успели донякъде да му придадат някакво външно и едностранчиво единство, което обаче не намалява общото противоречиво впечатление у православния читател. Следилият работата на Втория Ватикански събор разбира, че вътрешните противоречия в За Църквата до голяма степен се обясняват с различните богословски течения на събора, които е трябвало да бъдат съгласувани, като се угоди на всяко от тях. Въпреки всичко, това обяснение от исторически характер не може, в очите на православния читател, да оправдае всичко противоречиво и неприемливо в текста. Ще опитаме да поясним общото впечатление с помощта на примери, взети от това постановление и с анализ на съдържанието му от православна гледна точка.
I
Цялостното впечатление от първа глава – „Тайнството на Църквата” – и по-точно от първите седем параграфа, е много добро. Православният вярващ искрено се радва, че този текст говори вече не за природа на Църквата, както в първата схема, а за тайна. Тази – невъзможна да се изрази с понятия – тайна, се разкрива в образите на Църквата, откривани във Ветхия и Новия завет: стадо, поле, лозе, особено Тяло Христово, членове на което ставаме под действието на Светия Дух, бивайки обединени помежду си и съединени с Главата на Тялото – Христос. Ние се съединяваме с Христос и ставаме част от Неговото тяло преди всичко в евхаристийното причастие.
Може само да се съжалява, че винаги в тези прекрасни текстове евхаристийното причастие се нарича преломяване на хляба и причастие с Тялото Христово, като се избягва да се каже за приобщаването с Христовата Кръв и участието в Неговата Чаша като проява на Неговия Нов завет (Лука 22:17) и израз на нашето единство с Господ (1 Кор. 10:21). Църквата също така е царството Божие, вече тайнствено присъстващо, чийто източник е Светата Троица, царството Божие, явено в личността на Христос, Сина Божий и Сина Човечески и за което (царство) Църквата вече е кълн и начатък на земята.
Както виждаме, царството Божие тук се разглежда най-вече в христологичния си аспект, без достатъчно място за действията на Светия Дух – за съжаление, характерна черта на богословието и духовния живот на Римската църква. От друга страна, можем да се зарадваме на това, че Църквата в нейното сегашно състояние не се отъждествява с царството Божие, за което тя е само кълн и начатък. И тук има нова възможност за сближаване с православното богословие, което, къде справедливо, къде несправедливо, упрекваше римокатолическите богослови в подобно отъждествяване.
Видимата Църква, макар и вече в пълнота чрез единението си с Христос, е само на пътя към своето разкриване: път страдалчески, както прекрасно е изразено в седмия параграф на тази глава. „Още в странстването си на земята, вървейки по стъпките [на Христос] чрез изпитания и преследвания, ние сме причастни към Неговите страдания, както тялото към Главата, бидейки единни с Него в страданията, за да бъдем единни и в Неговата слава”. Тази Църква или по-точно тези овци Христови, макар да имат начело човешки пастири, непрекъснато се ръководят и хранят от самия Христос, добрия Пастир и Пастиреначалник. Тук се прави уместна разликата между Пастиреначалника Христос и човешките пастири, към които думата Пастиреначалник не е приложима. За съжаление, на това прекрасно твърдение от главата за тайната на Църквата противоречат много места от постановлението, които наричат Римския епископ именно пастиреначалник. За нас е трудно да разберем това противоречие.
Това, че Църквата е едновременно видима и невидима, че тези ѝ два аспекта са неотделими един от друг, тъй като представляват единна сложна реалност, състояща се от божествен и човешки елемент и следователно тайната на Църквата може да се сравни с тази на въплъщението на Словото – всичко това вече многократно е провъзгласявано от православното богословие и с радост констатираме, че Вторият Ватикански събор утвърждава това по-ясно от предишните римски богослови, склонни прекалено много да разграничават тържествуващата от войнстващата Църква. Твърдението, че това е мистично тяло (макар ние да предпочитаме израза тяло Христово, тъй като мистично тяло не е нито библейски, нито светоотечески израз и е украсено с докетизъм), че е йерархично организирано общество, не среща от наша страна никакви възражения, макар подобни изрази да ни изглеждат твърде юридически и не напълно съответстващи на тайната на Църквата. Когато обаче веднага след това четем, че едната Църква Христова, единството, светостта, съборността и апостоличността, които изповядваме в Символа на вярата, се намира… като съставно и организирано общество в този свят… в Католическата църква, управлявана от приемника на Петър и епископите, намиращи се в общение с него, то такова внезапно твърдение, съвършено не произтичащо от нищо предишно, изобщо не може да бъде приемливо за православния и може дори да развали благоприятното впечатление, създадено от останалото съдържание на главата.
За православните е добре известно, че древната неразделена Църква не е смятала общението с Римския епископ за признак за принадлежност към Църквата, както дава да разберем приведеният текст от съборното постановление. Достатъчно e да се приведе примерът на св. Василий Велики, еп. Кесарийски, който прекарва по-голямата част от живота си и дори умира извън канонично общение с Рим в лицето на непризнавалият го папа Дамас. И това не е пречило на Съборната Църква, включително Римската, да го провъзгласи за велик светец и учител на вселената. А позоваването на Йоан 21:17 като потвърждение, че Господ е предал тази Църква… на Петър, за да бъде неин пастир, не е убедително за православните – съгласно гръцките отци и богослужението те виждат в този текст възстановяването на Петър в апостолството, от което отпада след трикратно отричане, а далеч не даруване с особена власт, несъществуваща у останалите апостоли. Приведеният непосредствено след това в постановлението откъс от Мат. 28:18 добре показва, че заръката да се разширява Църквата и тя да се управлява, е дадено от Христос на всички апостоли (включително на Петър), а не на него и останалите апостоли, както се казва в постановлението, създаващо по такъв начин впечатлението, че тук Петър се споменава специално и се противопоставя на останалите апостоли.
Това е само един пример за субективните и неточни тълкувания на Писанието, толкова често срещани в догматическото постановление. (Друг пример: същият текст – Йоан 21:15 – се възпроизвежда по следния начин: Той го постави за пастир на цялото Си стадо. Разбира се, думата цялото е добавена към евангелския текст).
Трябва да се признае, че отъждествяването на Църквата, която ние изповядваме в Символа на вярата заедно с Римската църква, управлявана от приемника на Петър, се смекчава от признанието, че многобройни елементи на освещаване и истина съществуват извън нейните структури. Това е положително заявление, ако бъде сравнено със съвсем неотдавнашни заявления на Римските папи и богослови, отричащи каквито и да било положителни църковни или духовни елементи отвъд видимите граници на Римската църква. При цялата си признателност за добрите намерения православните остават все пак съвършено неудовлетворени от тази римска „отстъпка”. Нещо повече, дори са засегнати в своите чувства, тъй като в заявлението те виждат донякъде снизходително отношение, сякаш желание да се дари някакво обогатяване. Православната католична църква вярва, че притежава пълнота на истината и благодатта, а не само „елементите на освещаване и истина”, които ѝ предоставя ватиканският текст. Тя вярва, че тъкмо тя е едната света, съборна и апостолска Църква от Никео-цариградския символ на вярата – текст, който тя е съхранила неприкосновен.
Готови сме да признаем, че и Римокатолическата църква е църква от Символа на вярата, но на символа с вмъкнатото filioque, одобрено от папи и западни събори, а не на Символа на вселенските събори на древната неразделена Църква. А увереността ни в принадлежност към едната Църква Христова се основава на важната тъждественост на нашата вяра и църковно устройство с тези на древната и неразделна Църква.
II
Втората глава от Догматическото постановление – „Народът Божий” – създава в по-голямата си част благоприятно впечатление.
С радост научаваме, че тази глава е поместена в окончателната редакция на За Църквата – преди главата за йерархията. В първоначалната схема липсваше специална глава за Божия народ. За него се говореше косвено в главата за миряните, поместена след тази за йерархията. Настъпилата промяна е много показателна за онази дълбока еволюция, която в последно време протече в римокатолическата еклезиология, където съществуваше тенденцията Църквата да се свежда до йерархична институция, в която на Божия народ беше отредено само твърде скромно място. Сега Църквата е образувана от народа Божий, към който принадлежат всички вярващи, духовенството и миряните. Тази нова еклезиология е несъмнено по-близко от предишната до традиционното православно учение за Църквата. Църквата – месианският народ, новият Израил, чиито членове са свещеници, царе и пророци, което не изключва установеното от Христос особено йерархично свещенство. Макар между тези две свещенства да има съществена разлика, а не само разлика в степента, и двете са причастни към единното свещенство на Христос.
Следващото след това описание на тайнствата не е равноценно. Православният вярващ с удовлетворение отбелязва, че тайнството Елеосвещение е представено като помазване на боледуващите, предавани на Господа,… щото Той да ги облекчи и да ги спаси, а не като extrema unctio на умиращите. Затова пък в текста за Евхаристията оказва влияние схоластичното средновековно богословие със своята терминология. Отсъства всякакво споменаване на епиклезата, говори се само за свещеника, който в ролята на Христос (in persona Christi) извършва евхаристийното жертвоприношение. Все пак най-интересното място от цялата тази глава е текстът за народа Божий, притежаващ непогрешимост по силата на чувството на вярата, което му се дава от Светия Дух. Ако си припомним, че Божият народ е цялата Църква, т. е. и йерархията, и миряните, то ще стане разбираем интересът, който буди това учение у православните, които вярват, че непогрешимостта принадлежи именно само на Църквата като цяло. Обществото от вярващи – се казва в текста – имащи помазание, произлизащо от Светия,… не може да греши във вярата; този особен, притежаван от него дар то проявява по силата на свръхестественото чувство на вярата, принадлежащо на целия народ като цяло, когато „от епископите и до последните вярващи миряни“ (св. Августин), изразява всеобщото съгласие с истините, засягащи вярата и нравите. Тези думи с почти „хомяковско” звучене за съжаление веднага се свеждат до съвсем малко, защото общото съгласие се разбира в съвършено пасивен смисъл, като не можещо да не последва в отговора си решенията на свещеното учителство, т. е. папата.
Така това чувство на вярата е непогрешимо, само когато го слушат вярно. Разбира се, може да се каже, че и в такава ограничена форма признаването, че Божият народ има чувство на вярата и дори притежава непогрешимост, е нещо положително, което в бъдеще може да донесе плодове. Но по отношение на настоящето същата втора глава пак потвърждава, че в благовремие и безвремие Христос управлява Църквата чрез Върховния Първосвещеник и епископите, че местните традиции могат да съществуват законно, само ако не нанасят ущърб на примата на та катедра, председателстваща във всеобщото събрание на любовта (тенденциозна парафраза на добре познатото място от посланието на св. Игнатий Антиохийски до римляните). В действителност св. Игнатий не говори нито за катедрата на Петър, нито за всеобщото събрание, а само казва, че Римската църква (а не Римският епископ) преобладава в любовта.
Параграф 15 – „Връзките на Църквата с християните-некатолици” – създава наясно и противоречиво впечатление. Църквата знае – се казва тук, – че с тези, които, бидейки кръстени, носят прекрасното име християни и въпреки това не изповядват всецяло вярата или не съблюдават единството на общението под приемника на Петър, тя е свързана по много причини. Ако се сравни това заявление с учението на Римската църква още при Пий XII, то изглежда много открито и икуменично. Въпреки това по начина, по който е изразено, то е неприемливо за православните. Ще отбележим преди всичко странното смесване между целостта на вярата и общението с приемника на Петър. Тази цялост ние сме запазили, но не я измерваме с общението с приемника на Петър. Пък и къде е този приемник на Петър? В Рим? В Антиохия? Или във всеки епископ, както мислеше св. Киприан? Целостта на вярата измерваме с верността към вярата, веднъж предадена от светиите (Юда 3), проповядвана от апостолите, формулирана от Вселенските събори, разяснена от св. Отци. Освен това ни дразни снизходителният тон към християните не-римокатолици. Много от тях имат дори епископат, извършват Евхаристия и се отнасят с почитание към Девата Богородица. Това „дори” действително е забележително! Малко по-нататък великодушно се признава, че Дух Свети действа и у християните, които не са съединени с Рим, което е позволило на някои от тях да стигнат до проливане на кръвта си. И това е всичко, което постановлението успява да каже за Православната католична църква, която от началото си и до днес е Църква на изповедници и мъченици за вярата.
При все това би било несправедливо прекалено да се спираме на тези „римски” текстове. При всичката си неприятност, те са сравнително редки в тази втора глава за Божия народ и не могат съвсем да развалят хубавото впечатление, което като цяло тя създава. Тя завършва с прекрасен троичен призив и със славословие, което наистина би било достойно за текстовете на древната Църква, стига да не отреждаше твърде малко място на Светия Дух. И така, Църквата съчетава молитвата с дело, така че целият свят, в цялото си същество да бъде превърнат в народ Божи, в Тяло Господне и храм на Светия Дух, така че в Христос, Глава на всички, да се въздава на Твореца и Отец всяка чест и поклонение.
III
За съжаление не можем да се отнесем толкова положително към третата глава – „Йерархичната структура на Църквата и в частност епископатът”. Именно тук са най-многото неприемливи за нас твърдения за първенството, за всеобщата юрисдикция и за непогрешимостта на папата. Наистина, в тази глава за първи път – в официален документ на Римокатолическата църква – се изразява учението за колегиалността на епископата. Ако отминем някои уговорки от богословски характер, това учение може да се разглежда от православните като нещо положително, може да бъде дори стъпка напред по пътя към християнското единство. В същото време обаче обявяването му е съпроводено или по-скоро уравновесено от многобройни утвърждения на папските прерогативи, даващи основание закономерно да се запитаме: каква е целта на авторите на текста – да изразят учението за колегиалността или по-скоро отново да потвърдят и дори засилят догмата на Първия Ватикански събор за първенство и непогрешимост на папата? Ако тези две цели бяха поставени заедно, то трябва да се каже, че между тях не е намерен никакъв органичен синтез. При това такава задача сама по себе си би била невъзможна и противоречива. В текста на третата глава папството и колегиалността са просто противопоставени и – когато се забелязва остър конфликт между тях или поне възможност за опозиция във взаимоотношенията им – неустойчивото им равновесие се нарушава в полза на папството, на което винаги принадлежи последната дума.
Ватикан II по никакъв начин не си поставя задачата да преразгледа догмата на Ватикан I за папството. За да няма никакво съмнение в това отношение, третата глава започва с формално споменаване на Първия Ватикански събор: Сегашният свети събор – се казва тук, – вървейки по стъпките на Първия Ватикански събор, заедно с него учи и заявява, че Иисус Христос, вечният Пастир, е построил св. Църква, изпращайки апостолите. … Той пожела приемниците на тези апостоли, епископите, да бъдат пастири в Църквата до края на века. Но за да бъде самият епископат единен и неделим, Той постави св. Петър начело на останалите апостоли, установявайки в негово лице постоянното и видимо начало и основа на единството на вярата и на общението. Това учение за първенството на Римския епископ и за неговото непогрешимо учителство по отношение на установяване, постоянство, сила и разбиране съборът отново предлага на вярващите като предмет на вярата.
Тук пред нас е налице пример за противопоставяне на двата принципа – на колегиалността и на папството, представяни като равноценни, доколкото и двата са установени от Христос, но възможното взаимно противодействие между тях всъщност се решава в полза на непогрешимостта на Римския епископ съгласно догмата на Първия Ватикански събор. И сякаш това потвърждаване на решенията на Първия Ватикански събор е недостатъчно, та папа Павел VI – в реч при обнародването на догматическото постановление За Църквата – дава официална интерпретация на този текст. Много е важно, казва той, такова признаване на папските прерогативи да бъде ясно изразено, когато се изисква да бъде определен въпросът за епископската власт в Църквата така, че тази власт да е представена не в контраст, а в справедливо и уставно съгласие с властта на Наместника на Христос, главата на Колегията на епископите. Но тъй като прерогативите на папата са определени от Първия Ватикански събор, следва, че уставното съгласие, за което папата говори, всъщност се свежда до послушание към решенията на главата на Колегията на епископите. При това непосредствените намеси на Йоан ХХIII и Павел VI в съборните решения сами по себе си достатъчно показват, че прерогативите на Римския епископ в никаква степен не се намаляват от Втория ватикански събор.
Заявявайки своята вярност към Ватикан І, догматическото постановление излага учението за колегиалността на епископата.
То напълно справедливо отбелязва, че епископите са приемници на апостолите и че апостолското предание се проявява и съхранява в света чрез тях. Там се привежда свидетелството на св. Ириней.
Тук ще отбележим, че всеки път, когато става дума за колегиалност, за власт на епископите и т. н. обикновено се цитират отци от първите векове – Климент Римски, Игнатий Антиохийски, Ириней, Тертулиан. За подкрепа на папските прерогативи пък се прибягва до неотдавнашни западни постановления (енцикликите на Лъв XIII и Пий XII, Кодекса на каноничното право и т. н.). Постановлението разглежда отношенията между Колегията на епископите и Римския епископ.
Първото впечатление, което този текст би създал, е, че сякаш някакъв дуализъм е заменил съществуващата в Римската църква монархическа система – постановлението За Църквата признава на Колегията на епископите същата висша и пълна власт над цялата Църква, с която разполага и папата. Въпреки това в действителност няма нищо подобно. Без папата Колегията на епископите няма никаква власт; тя я притежава само, доколкото се намира в единение с папата. Папата пък, дори сам – без епископите – има пълна власт и непогрешимост. В това отношение текстовете от постановлението са крайно ясни. Колегията или епископското съсловие имат власт само, доколкото се мислят като съединени с Римския епископ, приемника на Петър, като със свой глава и без да се накърнява този примат, който се разпростира върху всички – пастири и вярващи. И така, Римският епископ по силата на своята длъжност на Наместник на Христос и пастир на цялата Църква има пълната, висша и всемирна власт над Църквата и може винаги да я осъществява свободно.
Що се отнася до съсловието на епископите, то също така е в единство с Римския епископ, своя глава, но никога без този глава, който е субект на висшата и пълна власт над цялата Църква – власт, която обаче може да се осъществява само със съгласието на Римския епископ. Иначе казано, ако властта на Римския епископ произлиза непосредствено от пълномощията му на наместник на Христос, то властта на епископата зависи на свой ред от съгласието му с папата. Ако за епископата се казва, че също е субект на висшата и пълна власт над цялата Църква, то е само, защото е в единство с притежаващия тази власт папа.
Това бе ясно разяснено от самия Павел VI в предварителната разяснителна Нота, съобщена от висшата власт на съборните отци: За колегията, която не съществува без своя глава, се казва, че тя е субект на висшата и пълна власт във Вселенската църква. Това признание беше съвършено необходимо, за да не бъде поставена под въпрос пълнотата на властта на Римския епископ. На практика Колегията на епископите се разбира винаги и задължително като единна със своя глава, съхраняващ в нея изцяло пълномощията на Христов наместник и пастир на Вселенската църква. Иначе казано, разграничението се прави не между Римския епископ, взет отделно, и Римския епископ заедно с другите епископи. Като глава на колегията Върховният епископ сам може да извършва някои постъпки, които по никакъв начин не подобава да вършат епископите… От решението на Висшия епископ, на когото е връчено попечителството над цялото стадо Христово, зависи определението, в зависимост от променящите се във времето църковни нужди, как да се осъществява това попечителство – лично или колегиално. По отношение на развитието, урегулирането и утвърждаването на колегиалната дейност този Върховен епископ постъпва по свое усмотрение, отчитайки благото на Църквата. С други думи, ръководен от собствените си виждания и благото на Църквата, както сам го разбира, този епископ може да действа лично или колегиално и да решава всички въпроси. Той в никаква степен не е свързан с колегиалността.
Що се отнася до непогрешимостта, в За Църквата я формулират в думи, изцяло вдъхновени от Ватикан І: С тази непогрешимост Римският епископ, глава на колегията на епископите, разполага по силата на самия факт на своята длъжност… [и] провъзгласява чрез абсолютно определение предмета на учението, засягащ вярата и нравите. Произнесените от него определения, следователно, справедливо наричат неподлежащи на поправка като такива, а не по силата на съгласието в Църквата, доколкото се изказват при съдействието на Дух Свети, обещан на Църквата в лицето на св. Петър, и затова нямат нужда от каквото и да е потвърждение, както и не допускат обжалване пред друг съд.
Ако в този текст изпуснем думите глава на Колегията на епископите, които само механично са добавени към него, без всякаква връзка с това, което идва след тях, то останалият текст само повтаря постановлението на Ватикан І за непогрешимостта, не зависеща от съгласието на Църквата, нямаща нужда да бъде потвърждавана от нея и не можеща да бъде обжалвана.
Няма нужда дори да се споменава, колко далеч е това понятие за непогрешимост от вярата на православните, които вярват в непогрешимостта на Църквата като Тяло Христово и обиталище на Светия Дух, Който на Петдесетница Христос прати от Отца върху апостолите. Именно Дух Свети дава на приемниците на апостолите – епископите, събрани във вселенски събор, благодатта и силата непогрешимо да определят на него вярата на Църквата от нейно име. Тази благодат принадлежи на тях заедно по силата на апостолската приемственост и решенията на събора се приемат от Божия народ, от йерархията и от миряните, свидетелстващи с факта на своето приемане, че даденият събор е бил наистина вселенски.
При тези условия не става съвсем ясно, към какво се свежда колегиалността на епископите, провъзгласена от Втория ватикански събор. Неясно е и какво има предвид постановлението За Църквата, твърдейки, че епископите имат власт собствена, обичайна и непосредствена, осъществявана от тях от името на Христос в техните епархии. На тях изцяло са предадени пастирските пълномощия – се казва в постановлението, – те не трябва да бъдат разглеждани като наместници на Римските епископи, тъй като не осъществяват своя собствена власт и в действителност се явяват глави на народите, които ръководят.
Прекрасни думи, но как тогава да се съгласува властта на епископите в техните епархии с тази обичайна и непосредствена юрисдикция във всички отделни църкви, която и Римският епископ има, съгласно догмата от Първия ватикански събор? Трябва ли да се признае, че по този пункт съществува противоречие между Ватикан І и Ватикан ІІ, или че вторият събор постановява на едно и също място две непосредствени и обичайни юрисдикции – епископска и папска, което противоречи на основите на каноничното църковно устройство? Всичко това е крайно противоречиво и неясно. При все това тук има и нещо положително – епархийските епископи вече не се разглеждат просто като наместници на папата, в каквито обикновено се превръщаха след Първия ватикански събор.
Да отбележим няколко места от третата глава, които привличат вниманието на православния читател.
Сакраменталността на епископата предизвиква сериозни съмнения. Това учение е ново. Православните вярват в тайнството Свещенство, чиято пълнота принадлежи на епископската степен, а не в тайнството на епископството, разбирано като нещо отделно от останалите степени на свещенството. Несъмнено, както справедливо се отбелязва в За Църквата, епископската хиротония дава пълномощия за учителство и управление. Но причината не е, защото тя е ново тайнство, а в това, че в нея е пълнотата на тайнството. При логиката на развитието на догматите, присъща на римокатолицизма, може дори да се опасяваме, че „сакраменталността” на епископството на следващия събор ще бъде допълнена от „сакраменталността на папството“. Другаде в тази глава се споменават древните патриаршески църкви и им се признават известни права. Това е добре, но ние бихме предпочели да се говори въобще за автокефални църкви, групирани йерархично според тяхната чест и по същество равни помежду си. Трябва също да се приветства споменаването, макар кратко и скромно, на епископските конференции, които могат в бъдеще да се окажат кълнове на автокефални църкви, и тяхната роля в осъществяването на колегиалността. За съжаление с това се изчерпва всичко положително, което можем да кажем за третата глава на догматическото постановление.
IV
Сега да преминем към следващите глави: „Миряните”, „Монасите”, „Всеобщото призвание към святост”.
Като цяло те са добри и от православна гледна точка възраженията срещу тях са малко. Хубаво е, че постановлението За Църквата говори за миряните, че им дава място в Църквата, че настоява, че към святост са призовани всички християни, като в същото време възхвалява монашеския живот. Може само да се съжалява, че монашеството се основава върху съмнителното учение за т. нар. „евангелски съвети”, които трудно се съгласуват с всеобщото призвание към святост и съвършенство. Жалко е и че духовният живот тук се представя изключително в своите западни форми и в схоластични изрази, и по никакъв начин не се отразява светоотеческият духовен живот на Изтока, който и в наше време е жив в православния свят с неговото разбиране за обòжението на човека чрез благодатта.
Може и да се запитаме, възможно и желателно ли е монашеството изцяло да се институционализира, за да бъде в служба на Църквата, както предлага За Църквата.
Седмата глава за есхатологичния характер на Църквата на земята и единството ѝ с небесната Църква ни изглежда най-добра и най-задълбочена от цялото догматическо постановление. Този забележителен текст отстранява упреците, които православните отправяха към римокатолическата еклезиология заради прекомерното разграничаване между земната и небесната Църква, между войнстващата и тържествуващата Църква, заради отъждествяването на царството Божие с видимата Църква в нейното сегашно състояние и загубата на есхатологичното съзнание.
Напротив, тук се утвърждава тясното единство между Църквата на небето и на земята. И така, догматическото постановление говори за тези, които все още очакват на земята Господ, и другите, които вече съзерцават Бога в славата, и продължава: Всички, принадлежащи на Христос, обладаващи Неговия Дух, съставят единна Църква и в Христос са съвместно едно цяло. И тъй, единението на тези, които още са на път с техните братя, вече починали в Христовия мир, не познава никакъв разрив.
Есхатологичността на Църквата е изразена силно: И така, последните времена вече дойдоха за нас. Обновлението на света вече е необратимо получено и със съвършена реалност се предусеща още сега – Църквата на земята вече наистина е украсена със святост, все още несъвършена, но истинска. При все това, до часа, когато се осъществят новото небе и новата земя, където живее истината, Църквата по своя път носи в тайнствата и установленията си, свързани с настоящето време, образа на преходния свят; самата тя живее сред твари, все още стенещи в родилни мъки и очакващи явяването на синовете Божии.
Тези прекрасни текстове намират дълбок отклик в сърцата на православните, които съжаляват само, че в същата тази глава се намират намеци за чистилище и се споменава учението за свръхдлъжните „заслуги” на светците в обяснението за тяхното застъпничество за земните жители.
Това учение – юридическо и наемническо, и дори „банково”, както го наричаше Хомяков – противоречи на онова богословие, което разбира Църквата едновременно като небесна и земна, като единно божествено и човешко тяло – на онова богословие, което така дълбоко е развито в тази глава. Смятаме, че и съвременната структура на Римокатолическата църква също се намира в противоречие с това богословие. Да се говори за нейните установления, че те носят образа на преходния свят, е недостатъчно.
V
С особено внимание трябва да разгледаме осма глава, наречена „Блажената Дева Мария, Майка Божия, в тайнството на Христос и Църквата”.
Съжаляваме, че съборните отци настояха тя да бъде включена в рамките на За Църквата. Ако се говори за Пресветата Дева, то по-добре е това да беше направено в приложение и дори в отделно постановление. Във вида, в който съществува, тази глава лошо съответства на контекста на догматическото постановление и вреди на неговото единство. Ясно е, че тук трябва да се говори и за Богородица, и за невидимата Църква, и за светците, отбелязвайки особеното място на по-почитаната от херувимите и несравнено по-славна от серафимите.
Може обаче да се каже, че в дадения текст за нея се говори и прекалено много, и същевременно твърде малко. Прекалено много, защото нейното значение се изяснява не само по отношение на Църквата, но и по отношение на Въплъщението, което излиза извън богословските рамки на настоящото постановление. И твърде малко, защото не е възможно в един документ да се изложи цялото учение на Църквата за Божията майка.
Това се признава и от самото постановление За църквата. Затова беше по-добре да се говори за Нея отделно. А най-добре би било да се почете с мълчание тайната на Въплъщението и Богомайчинството, като се избегнат нови догматически определения. По този път и върви Православната католична църква, която, възпявайки в песнопения тайнствата и величието на Пресвета Дева Мария, възвеличавайки я и в проповедите на своите пастири, още от Ефеския събор се въздържа от догматически формулировки на вярата си в Майката Божия.
С тези уговорки можем все пак да кажем, че осмата глава прави на православния читател добро впечатление с библейския си характер, с широтата на богословската си мисъл и с искреността в почитането на св. Богородица. И въпреки това, някои типично римокатолически черти изкривяват красотата на изложението като цяло.
В него е включено учението за непорочно зачатие, при това чисто механично – в действителност донякъде прикрито, вероятно поради икуменическия характер (самият термин непорочно зачатие не се среща в текста). За Богородица се казва, че е изкупена по изключителен начин, предвид заслугите на Нейния Син, че е невредима от всяка сквернота, че е създадена като нова твар и е предпазена от Бога от всяко действие на първородния грях. Тук се натъкваме на схоластично учение, основано върху антропология и разбиране за първородния грях, непознато на гръцките отци.
В рамките на светоотеческата мисъл това учение означава намаляване свободния избор и светостта на Дева Мария, доколкото Тя е освободена от първородния грях уж чрез особена привилегия, отслабване на връзката ѝ с човешкия род и майчинството ѝ спрямо него, ако нейното човечество не е човешката природа, отслабена от Адамовия грях и обща за всички хора. Така се подкопава дори реалността и действеността на самото въплъщение.
Авторите на постановлението За Църквата обаче не мислят така. Затова светите отци справедливо – пишат те – смятат, че Мария допринася за спасението на хората не просто чрез съдействието на пасивно оръдие в Божиите ръце, но и със свободната Си вяра и послушание. Прекрасно, православно заявление, но ние виждаме в него противоречие с учението за особена привилегия, дадена на Мария и лишаваща вярата и послушанието ѝ от ценност и свобода.
Сред имената, употребявани при призоваването на Божията майка в Църквата, православните безусловно се съгласяват с епитета Ходатайка. Става дума за неоспорим исторически факт и, да бъде отричан той, би означавало да се отхвърля християнското благочестие от древните времена до наши дни. Православното вярване в особения вид ходатайство на Богородица е изразено добре в следното богослужебно песнопение, често възпявано в православните храмове: Тя ходатайствовавшую спасение рода нашего, воспеваем, Богородице Дево; плотию бо от Тебе восприятою Син Твой и Бог наш, крестом восприим страсть, от тли избави нас яко человеколюбец.
Както виждаме, изкуплението е дело изключително на самия Христос на кръста. Но Богородица, дала плът на Своя Син, със смирението си и свободното си съгласие е направила възможно Боговъплъщението и с това тя съучаства в спасението на хората. Ролята на ходатайка в спасението на хората много добре се изразява в православните икони на Божията майка, които, с много редки изключения, я изобразяват не сама, но винаги заедно с Христос, Когото тя държи на ръце или в скута си.
Именно иконата на Пресвета Богородица става образ на Въплъщението. Като почитаме Богородица, се покланяме на Христос. Затова е много жалко, че За Църквата избягва да говори за богословието на образа, основано на тайната на Въплъщението и учението за човека, създаден по образ Божи, а говори само за почитането на иконите от историческо и практическо гледище. Трябва да се признае обаче, че текстовете от осма глава удовлетворително изразяват истинския смисъл на нашата почит към Божията Майка, когато казват, че майчинската роля на Мария спрямо хората с нищо не накърнява едното посредничество на Христос: напротив тя проявява Неговото достойнство. Там става дума и за това, че почитта към Дева Мария, каквато винаги е съществувала в Църквата, има изключителен характер; [и] при все това съществено се отличава от поклонението, въздавано на въплътеното Слово, както и на Отца и на Светия Дух; тя във висша степен може да служи на последното. Тук ние бихме добавили: да, тази почит се отличава от поклонението пред Христос, но тя е неотделима от него, тъй като именно Христовото въплъщение ние и възгласяваме, почитайки Неговата Майка по плът, а покланяйки се на въплътеното Слово, изповядваме Светата Троица.
Твърде утешително е това, че съборните отци, въпреки разнопосочния натиск, не се съгласиха да включат в текста на постановлението новото именуване на Дева Мария като Майка на Църквата.
Същевременно ние съжаляваме, че това именуване все пак бе провъзгласено със специален акт на папа Павел VI, който не се посъветва със събора. Това именуване не е известно в светоотеческото и богослужебно предание на Църквата, поне на Изток. О. А. Венгер старателно проучи византийските отци с цел на намери там това наименование на Пресвета Богородица. Той публикува прекрасни текстове, където ролята на Божията Майка в нашето спасение се подчертава силно. Въпреки това той не успя да намери в техните писания – дори в риторичните и в поетичните – Пресвета Богородица да се именува Майка на Църквата. За православния вярващ това наименование е непонятно и създава неяснота. Във всеки случай внася объркване в това, как се съзнаваме като чеда на Църквата, нашата Майка.
VI
Завършвайки този обзор на догматическото постановление За Църквата (който, макар и дълъг, далеч не е изчерпателен и систематичен), ние отново поставяме въпроса: каква е реакцията на православния вярващ към този така важен документ на Втория Ватикански събор – негова Magna Charta, както го нарече йезуитът Г. Дежьоф в статията си в Nouvelle Revue Théologique?
В отговор можем само да повторим това, което казахме в началото: тази реакция е двойствена и противоречива, каквото е и самото постановление – наред с прекрасните и дълбоки текстове, показващи истинско завръщане към изворите на християнството, можещи да донесат полза и на нас, православните, наред с текстовете, които отразяват действителния растеж на римокатолическото богословско съзнание, приближавайки го до истината и православието на неразделената Църква на вселенските събори, наред с всичко това постановлението съдържа и много друго, което е неприемливо и чуждо на истинската вяра и Преданието, повторение и дори засилване на най-неприемливите постановления на Първия Ватикански събор.
Това възвръщане към тезите, които за много православни изглеждаха отживели времето си при папа Йоан XXIII и аджорнаменто на Църквата, дълбоко ги разочарова. Така до голяма степен беше изгубена – пише известният проф. Й. Кармирис в официалния орган на Еладската църква – сериозна възможност за истинско и действително поправяне на Римокатолическата църква като цяло – възможност, която представяше в частност решаващата схема на „За Църквата“ и която би облекчила икуменическия диалог, който тя иска да започне с другите църкви и преди всичко с Православната католична Църква.
Не бихме искали да бъдем толкова песимистични. Разбира се, За Църквата не може да послужи като основа за диалог между римокатолицизма и православието. Единствената основа, която ние бихме могли да приемем, е вярата и устройството на древната неразделена Църква. Тази вяра, която до разделението беше обща, в За Църквата не е отразена. Все пак вече самият противоречив характер, неустойчивото равновесие, което поддържа постановлението, независимо от всички предоставяни на папството предимства, вътрешната динамика, която е присъща на идеята за Църквата като Тяло Христово и народ Божи, намиращ се по пътя към пълнотата (вместо разбирането за Църквата като просто йерархическо общество), всичко това дава надежда въпреки всяка надежда, че постановлението За Църквата не е последната дума на Римокатолическата църква по горещите въпроси, които я отделят от православието.
На нашите римокатолически братя ще им се наложи да извършат още огромна работа по завръщането към изворите и обновяването под водителството на Светия Дух за това, най-накрая да бъде открит път към единство на християните. Изглежда обаче, че Римокатолическата църква няма да може сама да се справи с това, както показа и този събор. Тук и възниква големият въпрос за диалога между римокатолицизма и православието – диалог, не дотам съзрял нито от едната, нито от другата страна, но чийто час ще удари, когато е угодно Богу. Всички ние – римокатолици и православни – трябва да се трудим, за да подготвим необходимите условия за това.
Превод: Ивайло Вътев
* Василий (Кривошеин), архиеп. „Догматическое постановление „О Церкви” II-го Ватиканского собора с православной точки зрения” – В: Богослов.ру (бел. прев.).
Письма приводятся в хронологическом порядке.
***
Глубокоуважаемый Р. П.
Почтительно свидетельствую Вам нашу искреннюю благодарность, за Ваше содействие, чем Вы даёте возможность существовать нашим старцам на Святой Горе Афоне. Матерь Божия покровительница и промыслительница о Своём Земном жребии Святой Горе и ея насельниках. Она преблагословенная не оставит и Вас своею милостью и покровом в Вашей жизни. А мы только в знак нашей глубокой признательности к Вам всегда молимся о Вашем здравии и благоденствии.
С почтением пребывая всегда к Вам.
Искренне благодарный Вам Архимандрит Макарий Реутов.
13/VI/1828 г.
***
ВОКС
Рекогносцировка Малоазийского побережья — пещерные города и прочие византийские памятники. Археологом, ведущим работу этого рода в СССР является Н. И. Репников. В связи с интересом к этим памятникам, просьба об откомандировании за наш счёт на 2 — 2,5 месяца. Маршрут: Ленинград—Батум—Трапезунд—Синоп—Константинополь с окрестностями-Одесса.
Просьба
1) Привести снаряжение и одежду Н. И. Репникову.
2) Фотоаппарат и плёнки — пластинки.
3) Снимки снятые в экспедиции проявляются в СССР.
4) Право на издание для ВОКС краткого отчёта о проделанной экспедиции на русском и иностр. языках.
5) Ходатайство перед учредителями где работает НИР об его откомандировании об его откомандировании в экспедицию с сохранением помесячного содержания.
6) Удостоверение Н. И. Репникову от ВОКС о том, что ему поручается вести переговоры о деталях предстоящей экспедиции и её организации, с соответствующей визой.
Обращаться в первую очередь к учёному секретарю ВОКС по музейно-археологическим делам Гриневичу Константину Александровичу. Председатель ВОКС Петров Фёдор Николаевич. Адрес ВОКС Москва, Никитская улица 6. Гриневич бывает в ВОКС в 3 часа.
Маршрут.
Ленинград-Батум, откуда вдоль малоазийского побережья Трапезунд, Синоп. Остановка а этих двух больших центрах, ряд поездок по окрестностям.
Из Синопа в Константинополь, десятидневное пребывание в нём. Мелкие поездки по берегам Мраморного моря. Константинополь — Одесса.
Смета расходов в период времени потребного на эти два месяца.
Суточное содержание в течении 60 дней………………600 руб.
Разъезды мелкие…………………………………………..300 руб.
ИТОГО: 900 руб.
Полагаю, что проезды по ж. д. и на пароходах обойдутся 300 руб.
Итого: 1200 руб.
Приобретение аппарата 13×18…………………………..250 руб.
70 дюжин плёнок пакетных………………………………300 руб.
12 двойных раскидных кассет к аппарату……………..50 руб.
Штатив…………………………………………………..10 руб.
ИТОГО: 600 руб.
Время выезда на Батум 1 марта. 36 дней пребывания на малоазийском побережье. 14 дней на берегах Мраморного моря, 10 дней в Константинополе.
***
Ваше Высокопреподобие,
Всечестнейший Игумен Священноархимандрит
отец Митрофан и соборные отцы старцы.
Прошу оказать всякое возможное содействие подателю сей рекомендации. Один ли он будет или в компании нескольких человек. Они по моей просьбе пересылали Вам помощь в трудную минуту и Вы возможным их удовлетворите, чем исполняется наш христианский долг.
Поездка их к Вам учёно-археологического характера.
В полной моей уверенности, что всё будет сделано по моей просьбе.
Ваш о Христе собрат Архимандрит Макарий.
25/VI/1927 г.
***
Его Высокопреосвященству,
Высокопреосвященнейшему Василию,
Архиепископу Брюссельскому и Бельгийскому.
Февраля 28, 1961 г.
Ваше Высокопреосвященство, Высокопреосвященнейший Владыко, святительски благословите!
Извещая Ваше Преосвященство, что святыми Вашими молитвами живу, слава Богу. С великой благодарностью получил Ваши две брошюрки и журнал Московской Патриархии. Спасибо что пишите в защищение Православной Церкви. Много очень трудитесь. Из Москвы получаю журналы и, ещё получил календарь. Получил от Святейшего Патриарха Алексия благодарность за поздравление, а также от Преосвященнейшего Никодима.
Наша афонская жизнь всё по-старому. Андреевский скит совсем ослаб. А нас многие померли: последний — отец Мисаил. Осталось приблизительно 35 человек.
Испрашиваю Вашего святительского благословения и святительских молитв.
Вашего Высокопреосвященства смиренный послушник и богомолец
Игумен Архимандрит Илиан с братией.
***
Его Высокопреосвященству,
Высокопреосвященнейшему Василию,
Архиепископу Брюссельскому и Бельгийскому.
Ваше Высокопреосвященство, Высокопреосвященнейший Владыко
Святительски благословите!
Июня 26 дня 1961 года.
Ваше Высокопреосвященство, простите долго не писал Вашему Высокопреосвященству, всё ждал Вашего письма, — но у Вас премножество делов, потому нет времени. Мы живём всё по-старому. Посетителей много. 19-го июня по старому стилю посетил нас сербский епископ Павел из Призрена и с ним архимандрит, 2 протоиерея, иеромонах, дьякона и мирские преподаватели, всего 12 человек. Приехали вечером в субботу, утром в воскресенье я служил для них раннюю Литургию у Успенья. Владыка остался доволен и немедленно уехал в Лавру. Сергей Николаевич Большаков собирается приехать с Высокопреосвященнейшим Митрополитом Николаем Корсунским. Ещё собирается приехать архимандрит Августин, начальник Русской Миссии в Иерусалиме, но ещё пока не слышно. Лавра Святого Афанасия готовиться к встречи праздника, проделывают дороги для автомобилей и разные проекты для встречи гостей.
Мы живём всё по-старому. Дело с крушением автомобиля кончилось для нас благополучно. Отец Давид остался оправдан. В Андреевском скиту очень ослабли. Ильинский скит поклоняется Анастасиевским долларам. Теперь русскую переписку я пишу сам. Епископам заграничным никому не пишу. Отвечаю только на письма благотворителей.
Ваше Высокопреосвященство, не забывайте нас, пока что-нибудь переменится. Испрашиваю Вашего святительского благословения и святых архипастырских молитв.
Вашего Высокопреосвященства смиренный послушник и богомолец:
Игумен Архимандрит Илиан со всею о Христе братиею.
***
Его Высокопреосвященству,
Высокопреосвященнейшему Василию,
Архиепископу Брюссельскому и Бельгийскому.
Ваше Высокопреосвященство, Высокопреосвященнейший Владыко Василий, святительски благословите.
Посылаю Вам два письма адресованные на Ваше имя — одно я по рассеянности открыл, но не читал, — простите. Не дождались вас к общему всех прискорбию. Простите, что мало пишу. Праздник Покрова Божией Матери скромно праздновали. Шлю Вашему Высокопреосвященству земной поклон и целую вашу святительскую руку. И скажу многая Вам лета Владыка Святый.
Остаюсь Вашим смиренным послушником и богомольцем.
Игумен Архимандрит Илиан.
14 октября старого стиля 1961.
P.S. Ваше Высокопреосвященство, прошу простите меня, я письма Ваши послал, но Ваше письмо осталось у меня, — или я послал Вам, да позабыл, не помню. Я пишу Вашему Высокопреосвященству, что к нам приехал 9-го сентября старого стиля из Америки Семененко, — богач. Мы все отдыхали и когда я пришёл в залу на фондарик, он очень возвышенным голосом на меня, — почему веду обширную переписку с Московской Церковью. Это всё Анастась устроил. Потом пришёл отец Давид и начались экономические разговоры. Господин Семененко пробыл у нас один час и уехал на своей или нанятой яхте в Ильинский скит. Там его встречали полиция, а главное помощник или секретарь губернатора. Он знал, то есть помощник губернатора, что сюда желают приехать русские епископы из Москвы, и получил от Семененко порядочную сумму. Научил ильинских написать протест, что они не желают принять русских епископов. Антипросос Пантократорский заявил в Киноте.
***
Его Высокопреосвященству,
Высокопреосвященнейшему Василию,
Архиепископу Брюссельскому и Бельгийскому.
Ваше Высокопреосвященство, святительски благословите.
Ваше Высокопреосвященство, посылаю Вам два письма, которые были получены мной на Ваше Имя, — я по рассеянности вскрыл одно письмо, но не читал его, — простите.
Очень жаль что не встретили дорогих гостей. У нас всё благополучно.
Испрашиваю Вашего святительского благословения и святых молитв. Вашего Высокопреосвященства смиренный послушник и богомолец:
Игумен Архимандрит Илиан со всей во Христе братьею.
25 октября 1961 г. Святая Гора Афон.
***
Его Высокопреосвященству,
Высокопреосвященнейшему Василию,
Архиепископу Брюссельскому и Бельгийскому.
Ваше Высокопреосвященство, Высокопреосвященнейший Владыко и милостивый Архипастырь святительски благословите!
Вменяем себе в приятный долг почтительнейше принести Вашему Высокопреосвященству наше искреннее сердечное поздравление с оными священнейшими праздниками Святой Церкви Христовой и наступающим вступлением в Новый год. При усердном общебратственном благожелании Вашему Высокопреосвященству мира и радости о Бозе — Спасе. Вручая себя и всё братство святым молитвам Вашего Высокопреосвященства имеем честь быть с совершенною преданностью и глубочайшим Вашего Высокопреосвященства послушником и смиренным богомольцем.
Игумен Архимандрит со всей о Христе братьею.
7-го Декабря старого стиля 1961 г. Афон.
P.S. Ваше Высокопреосвященство! Простите, я плохо написал, болею гриппом, голова очень болит. Живём всё по-старому, нас осталось всего на две церкви 28 человек, с трудом совершаем правило.
Ваше Высокопреосвященство! Ночью 7-го и утром 8-го декабря старого стиля в преображенском корпусе вспыхнул пожар, где находиться святая церковь Скоропослушницы и Иоанна Златоустого и вся эта часть западной стороны сгорела и церкви сгорели.
***
Ваше Высокопреосвященство.
Извините, что беспокою Вас пересылкой писем в Москву. У нас очень недовольны за пересылку. Отец Давид очень испугался когда услышал что приедут гости и уехал в четверг утром под каким-то предлогом даже и мне не сказал. Приехал уже во время Литургии в воскресенье. Вот потому прошу и на этот раз передать или переслать моё письмо Святейшему Алексию, Патриарху Московскому и всея Руси.
Испрашиваю Вашего святительского благословения и святительских молитв. Вашего Высокопреосвященства остаюсь смиренный послушник и богомолец:
Игумен Архимандрит Илиан.
***
Его Высокопреосвященству,
Высокопреосвященнейшему Василию,
Архиепископу Брюссельскому и Бельгийскому.
Воистину Христос Воскресе!
Ваше Высокопреосвященство, извещаю Вас, что я получил дорогие для меня Ваши два письма, ещё получил от Святейшего Патриарха Алексия, ещё от Его Высокопреосвященства, Митрополита Корсунского Николая и от Высокопреосвященнейшего Никодима, Архиепископа Ярославского и Ростовского, — письмо и три посылки. В настоящее время приехал к нам иеромонах о Ириней (Донс) с Вашим рекомендательным письмом и я пользуясь случаем напишу Вам о нашем существовании.
Затихли слухи о приезде Высокопреосвященнейшего Никодима и о приезде новых монахов, хотя пять человек. Благодаря Вашего Преосвященства теперь мы имеем сношение с Патриархией и, Греческое Правительство недовольно на нас, — жаловались Семененко, посетителям русским из Америки, говорят, что в Пантелеимоновском монастыре коммунисты, — не заходите. У нас был профессор Барсов, говорил, что я только и нашёл христианство в обители Святого Пантелеимона и переехал из Ильинского (скита) к нам. Семененко пожертвовал нам 1000 драхм, а благодарность заставил писать владыке Анастасию. Андреевский и Ильинские скиты тоже получили пасхальные посылки, их очень осталось мало, по семь человек. На Крумицу провели автомобильную дорогу, а Метох сдали от половины грекам. Теперь у нас есть три автомобиля, по нужде ходят и до Кареи. У Покрова очень ослабли, читать и петь некому. В низу остались три грека и четверо русских. В низу седмичные иеромонахи отец Гавриил и отец Матфей и дьякон Кирилл Лебедев. Соборной службы не бывает. В верху у Покрова иеромонах отец Серафим и ещё два эмигранта и два дьякона. Иногда служим собором. Отец Давид отказался служить.
Может быть кто-нибудь поедет к нам их Ваших знакомых, напишите немного. А почтой ничего не пишите потому, что все письма идущие к нам и от нас цензура проверяет.
Ваше Высокопреосвященство, прошу Вас перешлите моё письмо Высокопреосвященнейшему Никодиму. Пошлину берут за посылки, которые мы получили по 180 драхм. Но так решили, что будем платить. А только дорого для нас сношение с Патриархией. На пирге открыли гостиницу на 70 комнат. Дорогу проводят от Дафны до Кареи и от Кареи до Ивера, а там будет до Лавры ходить пароход. Если узнаете что Высокопреосвященнейший Никодим собирается на Афон, чтобы взял с собой дьякона, — наши не могут.
Извините и простите Ваше Высокопреосвященство, что я так много пишу и обращаюсь так просто с Вами. Вы наш благодетель, — и никто так монастырь не любит как Вы. Когда будет возможно скажите Высокопреосвященнейшему Никодиму, что мы очень его благодарим, дай Господь чтобы он посетил нас.
Смиреннейше испрашивая Архипастырского Вашего благословения, и вверяя себя святительским молитвам Вашим, с чувством искреннего высокопочитания и преданности остаёмся:
Вашего Высокопреосвященства нижайшими послушниками и приснопомнящими богомольцами
Игумен А. Илиан со всею во Христе братиею.
3-го Мая старого стиля 1962.
Святая гора Афон. Пантелеимонов монастырь.
***
Париж
25 июня 1962 г.
Его Высокопреосвященству, Высокопреосвященнейшему Никодиму,
Архиепископу Ярославскому и Ростовскому,
Председателю Отдела внешних церковных сношений.
Московская Патриархия.
Ваше Высокопреосвященство, Высокопреосвященнейший Владыко!
Получил сегодня с Афона письмо от игумена нашего Русского Монастыря святого Пантелеимона архимандрита Илиана (от 3/16 мая). Письмо послано с окказией, так письма греки вскрывают и отец Илиан боится сам по почте писать. В конверте вложено письмо к Вам, которое я Вам при сем пересылаю. Из письма отца Илиана видно, что Вы до сих пор не были ещё на Афоне. Чем объясняется отсрочка Вашей поездки — вашей многозанятостью или новыми махинациями греков, мне не ясно. Второе вероятнее. Во всяком случае вас по прежнему с нетерпением ждут в Русском Монастыре и придают большое значение вашему приезду.
Как мне удалось выяснить и как мне писал отец Илиан в предыдущих письмах (также посланных с окказией), против нашего приезда на Афон прошлой осенью была организована целая интрига. Главные её деятели — карловчане и греческие власти. Как раз к моменту нашего прибытия в Грецию, в Афины прибыл на своей яхте миллионер американец русского происхождения Семененко, видный карловчанин, финансирующий их церковную организацию. Уже в Афинах он посетил Министерство Иностранных Дел и настаивал на недопущении Русской делегации на Афон. Потом он направился на Афон и там, вместе с губернатором Константопуло, оказали давление на настоятеля Ильинского Скита архимандрита Николая, человека не плохого, но слабого и любящего американские доллары. Архимандрит Николай подал через свой монастырь Пантократор (скит подчинён ему), что они не примут архиереев из России. В Киноте произошло разногласие, наш Монастырь стоял за наш приезд, но греческое правительство воспользовалось этим, чтобы отказать в разрешении.
С другой стороны, нельзя слишком доверять и искренности Константинопольского Патриархата в его выступлениях в пользу нашей делегации, чтобы ей разрешили поехать на Афон. Говорят, что Константинопольская Патриархия «сговорилась» с греческим правительством, чтобы она давала разрешение, а правительство отказывало. Самой Патриархии было неудобно отказать, особенно перед Родосом. Так меня по крайней мере уверял протоиерей Георгий Флоровский, с которым я виделся здесь на днях. А об этом ему рассказывали сами же греки (из Эллады).
Должен также обратить ваше внимание на то, что в греческой печати вновь возобновились нападки на русское монашество на Афоне. Отмечу книгу Милонака «Святая Гора и славяне» и статьи бывшего митрополита Лимносского Василия о русских на Афоне. Это всё перепевы старого — русские не имеют никаких прав на Пантелеимоновский монастырь, русские монахи хотят захватить Афон, они органы панславизма, чуждый и вредный элемент и так далее. Об этом писалось ещё до первой мировой войны, а теперь вновь всплывает на поверхность в связи с интересом Московской Патриархии к русскому монашеству на Афоне, и попытку ему помочь. Мне ещё не удалось получить всю эту литературу, знаком с ней больше по рецензиям, принимаю, однако меры достать эти книги.
На этом кончаю, дабы не задерживать отправку письма. На днях пошлю Вам вырезки из газет о церковных делах.
Испрашивая Ваших молитв,
с братской о Христе любовью Архиепископ Василий.
Приложение:
Письмо архимандрита Илиана от 3 мая старого стиля 1962 г.
***
Его Высокопреосвященству
Высокопреосвященнейшему Василию Архиепископу ,br />
Брюссельскому и Бельгийскому
Июня 22 дня 1962 года.
Ваше Преосвященство, святительски благословите!
Извещаю Ваше Высокопреосвященство, что нас 29-го июня нового стиля посетили дорогие давно жданные гости: Высокопреосвященнейший Никодим, Архиепископ Ярославский и Ростовский и Архимандрит Питирим, и ещё один профессор, и ещё один греческий профессор — Антоний Каоадис сопровождал. Гости были сначала в Киноте, где их хорошо встретили, потом ночевали в Андреевском скиту, утром спустились в Ивер, а потом, на своём катере прибыли на час в Лавру. Утром случилась фортуна — северный ветер — и они выехали по нашему времени в семь часов в Дионисиат, там их тоже очень любезно встретили, им понравилось. И уже в пятницу вечером в час прибыли к нам, уже было темно. Встречи не было, ужин был хороший. На утро гости пришли помогать читать и петь. В субботу утром осматривали церкви и библиотеку, обедали, а после перед бдением отдохнули. На бдении Владыка кононаршил, служба была Святым Афонским и новым Русским Святым. Утром в воскресенье Владыка служил в нижнем соборе. Пели греческие певчие, нанятые. Служба была очень торжественна, поминали Святейшего Патриарха и Высокопреосвященнейшего Никодима. Так, что для меня было отрадно до слёз. Владыка служил очень хорошо. Было много мирян. Потом пошли в трапезу. По окончании трапезы Владыка наградил меня золотым крестом. Пропели аксиос. По окончании всего владыка пожелал видеть старый Руссик и отвезли на автомобиле. Оттуда приехали и стали собираться в Трипети на своём катере. Все провожали до моря. Всё как будто было хорошо. Отец Питирим очень любезный и симпатичный человек. Подарил я им иконы и книги. Владыка обещал принять все меры, чтобы помочь нам. Обещал прислать грузовой автомобиль и в России дать Подворье.
***
Его Высокопреосвященству,
Высокопреосвященнейшему Василию,
Архиепископу Брюссельскому и Бельгийскому.
Ваше Высокопреосвященство, святительски благословите.
Извещаю Ваше Высокопреосвященство, что последнее письмо Ваше посланное через А. Ильича Папаяни я получил с великой благодарностью за встречу дорогих гостей. Я послал Вам ответ через одного дорогого посетителя нашей обители, — а теперь прибыл к нам отец игумен из Оксфорда, который знает Вас и Высокопреосвященнейшего митрополита Николая, Митрополита Корсунского и обещал всё передать Вашему Высокопреосвященству.
Надеюсь, что моё письмо получите. Там была благодарность Его Святейшеству Патриарху Алексию. Сегодня день Святого Великомученика Пантелеимона. Певчие были с Катунаки и с Кареи, пели хорошо. Обед был хороший, рыбы было много свежей. Отец игумен Кирилл из Оксфорда служил с нами в нижнем соборе и бдение и Литургию. Я дал ему Ваше письмо, он обещается Вам переслать. Высокопреосвященнейший Никодим наградил меня дорогим крестом. Всё напишу Вам после, теперь простите. Ваше Высокопреосвященство, остаюсь с великой к Вам любовью. Испрашиваю святых молитв и благословения.
Всегда молитвенно помнящий Вас Игумен Илиан.
27 июля, вечер 1962.
***
Его Высокопреосвященству,
Высокопреосвященнейшему Василию,
Архиепископу Брюссельскому и Бельгийскому.
Ваше Высокопреосвященство, святительски благословите нас.
Извините и простите меня, Ваше Высокопреосвященство, что не пишу Вам. После посещения Высокопреосвященнейшего владыки Никодима, греки, то есть, гражданское правительство очень озлобилось на нас. Все письма наши читают. Отец Давид совсем испугался, сидит и молчит, боится, что его могут арестовать. Владыка Никодим послал нам дорогой рыбы на праздник святого Пантелеимона. Но её не пропустили, сказали что она испортилась. Посещал нас господин Семененко из Америки, — богач. Но его не так уже приняли ласково как раньше. Три телеграммы послал в наш монастырь, извещая о своём приезде. Но полиция дала малый срок на посещение. Немного изменил своё господин Семененко почтение к Греческому Правительству. Пожертвовал для обители 1000 долларов, и мне дал сто долларов, и всем давал понемногу.
Теперь, Ваше Высокопреосвященство, нам стало ещё трудней жить. Греков осталось всего два человека. Даниил и ещё один новоначальный, а также и нас осталось мало. Я хожу петь в нижний собор. Певчих нет. Только иеромонахи Гавриил и Матфей. На верху также поют и читают иеромонахи и дьякона.
Посетил нас один бельгиец, русский. Повар, москвич, служит в компании аэропланов и имеет бесплатный проезд. Вот я и постарался что-нибудь написать Вашему Высокопреосвященству.
После отъезда Высокопреосвященнейшего Никодима нам ничего не слышно. Хорошо хоть несколько слов написали и переслали через руки Ваши мнения.
Прошу Ваше Высокопреосвященство когда будете писать владыке Никодиму, напишите, что я прошу Его Святейшество благословения, а также у Высокопреподобнейшего Архимандрита Питирима. Спаси Вас Господи, Ваше Высокопреосвященство за любовь к нашей обители. Не оставьте нас Вашим вниманием, хотя словом своим помогите нам. Афон готовиться к тысячелетию Афонской Лавры, — но люди понимающие говорят, что не управятся с дорогами. У нас и на Крумицу провели дорогу, ходят автомобили. Простите Ваше Высокопреосвященство, испрашиваю Вашего благословения и святых молитв Ваших.
Остаюсь вашего Высокопреосвященства смиренный послушник и богомолец
Игумен Илиан со всею о Христе братиею.
19 Сентября старого стиля 1962.
Святая гора Афон, Пантелеимонов монастырь.
P.S. С великим усердием всегда поминаю Святую Московскую Церковь: Святейшего Патриарха, Высокопреосвященнейшего Никодима иВаше имя и Митрополита Николая Корсунского и Высокопреподобного Питирима.
***
Его Высокопреосвященству,
Высокопреосвященнейшему Василию,
Архиепископу Брюссельскому и Бельгийскому.
Ваше Высокопреосвященство, святительски благословите!
Приветствую, Ваше Высокопреосвященство, с великим всерадостным праздником Рождества Христова, наступающим Новым Годом Господней благости и Святым Богоявлением.
Желаю в радости о Господе, родившемся нашего ради спасения, в крепости душевных и телесных сил служить на благо Святой Его Церкви и спасении душ вверенной Вам пастве.
Испрашивая Архипастырского Вашего благословения, остаёмся Вашего Высокопреосвященства смиренные послушники и богомольцы: Игумен Илиан со всею о Христе братиею.
P.S. Ваше Высокопреосвященство! Простите, что я долго не отвечал на Ваши дорогие письма. Мы живём слава Богу. Получили жертву от Святейшего Патриарха Алексия за пожар — 75 тысяч греческих драхм. Теперь приступили к расчистке завалившегося корпуса. Готовятся к празднованию тысячелетия Святой Лавры. Провели автомобильную дорогу до Кареи, до Зогравского Кунака, а от Кунака до Ивера. Ходят ещё только военные автомобили. Теперь братии осталось у нас очень мало, всё старики и больные, — но служба всё ещё в двух соборах. При всех случаях поминаю ваше Высокопреосвященство и Святейшего Патриарха. Я писал Вам или нет, что я имею два креста от Святейшего Патриарха с Грамотами. Извините, что рано посылаю, что я уже старик, 61 год как в монастыре. Ещё испрашиваю Вашего Святительского благословения.
Вашего Высокопреосвященства нижайший послушник и богомолец Игумен Илиан.
2 Декабря старого стиля 1962.
***
Его Высокопреосвященству,
Высокопреосвященнейшему Василию,
Архиепископу Брюссельскому и Бельгийскому.
Ваше Высокопреосвященство, святительски благословите!
С несказанной радостью и благодарностью получил Ваше дорогое письмо, надеюсь, что и моё получили. Получил поздравительные письма от протоиерея отца К. Ружицкого, от протоиерея А. Остапова, архимандрита Питирима и благодарность от Святейшего Патриарха Алексия за рождественское поздравление.
Живём с трудом, нас осталось всего способных к труду 20 человек, остальные престарелые и больные. На письма некому отвечать, новых нет, поступили 2 человека — старики. Один из Бельгии — отец Модест, другой Афанасий Капсальский,- тоже жил в Америке. Служат у Покрова, помогают читать. И ещё наш отец Серафим, но очень часто болеет подагрой.
Внизу служат отец Гавриил и Матфей, иеродиакон Кирилл, бывший в академии в Париже, но очень слабый и не нормальный. Вот и всё, остальные старые и слабые. Не знаем, как будем праздновать Афонский Праздник. За последнее время скончался отец Каллистрат певчий иеродиакон, Афродисий и Алексий Крумичный, Доримедонт, Георгий подвальный, Маркел Карпатский и Севериан. Петь некому, я хожу петь в нижний собор. Когда будет время, напишите немного. Испрашиваю Вашего святительского благословения.
Вашего Высокопреосвященства смиренный послушник и богомолец
Игумен Архимандрит Илиан со всею о Христе братией.
25-го Января 1963 г. Святая гора Афон.
***
Карея 15-28/4/63.
Высокопреосвященнейший Архипастырь Отец Василий.
Воистину Воскресе Господь!
Сердечно благодарю за святые молитвы и добропожелания с праздником Святой Пасхи.
В монастыре у нас всё благополучно — слава Богу. К 1000- летию идёт горячая подготовка. Дорога автомашинная почти готова: Дафна — Карея, а Карея — Ивер монастырь к праздникам готова не будет. В Кареи идут усиленные работы по ремонтах во многих зданиях, а также государство ведёт ремонты в Кутлумуше, Ивере, Лавре и т. д.
Наш Патриарх Вселенский едва ли приедет — турки очень тормозят и надежды нет.
Здесь известно, что приглашения сделаны всем Православным Церквам, от Русской Церкви тоже приедут, но ещё не известно кто. Предполагается, что сюда прибудет очень много народа, но если недостанет места в Кареи, то государство будет держать в Дафни пассажирский пароход, где можно будет приютить народ. Мы свой Кинак тоже весь обновили, так что на случай, своих людей человек 7-8 можно будет принять.
Наш Антипросоп отец Аввакум теперь находиться в Афинах. В среду Пасхи весь священный Кинот поехал со святой иконой «Достойно Есть» и Протепистатом в Афины. В Дафну для этого был прислан военный пароход, который отвозил и привозил всех. Кинот в Афинах находился 8 дней и везде были принимаемы торжественно. Нош отец Аввакум пользуясь этой поездкой в Афины остался там и сделал операцию левой ноги, правой делал в прошлом году в Солуне. Он вообще страдает ногами.
Жизнь наша идёт обычно, как и при Вас. Единственно чем страдаем это безлюдьем. Осталось нас всего братства 35 человек, но и эти все перестарели. Скоро придётся в Покровском храме служить одну Литургию, в остальные службы будут только в нижнем соборе с греками. Некому петь и читать в двух храмах. Что касается всяких работ в Монастыре, то всё абсолютно делается нанятыми людьми, даже как на фондарике, в кухне, в трапезе, в пирге, в хлебной и т. д., всё нанятые и свои только наблюдают.
Я решил, хотя и трудно, делать и тянуть пока возможно, там дальше как укажет воля Божия.
Прошу Ваших святительских молитв и благословения.
Убогий иеродиакон Давид.
***
Его Высокопреосвященству,
Высокопреосвященнейшему Василию,
Архиепископу Брюссельскому и Бельгийскому.
Ваше Высокопреосвященство, святительски благословите!
Извещаю Вас, что праздники наши прошли величественно. Все православные патриархи и иерархи служили вместе в Карейском Соборе и в Лавре святого Афанасия. Взаимные отношения были искренние, было понятие христианского духа. Потом посетили нашу обитель: Вселенский Патриарх Афинагор, Румынский Иустиниан, Болгарский Кирилл ночевал. Сербский не попал. Надеялись хиротонисать двух епископов, но ничего не получилось. У нас владыка Никодим служил два раза. Служил ещё Высокопреосвященнейший Антоний и Преосвященнейший Варфоломей, епископ Саратовский. Хорошо погостили у нас, остались очень довольны. Отец Давид провожал Владыку до аэродрома. Была прислана яхта от правительства и два автомобиля ожидали на пирге.
После напишу Вашему Высокопреосвященству теперь устал и нездоров. Александр Ильич Папаяни обещался посетить Вас и всё сказать.
Испрашиваю Вашего святительского благословения и святых молитв.
Остаюсь Вашего Высокопреосвященства смиренный послушник и богомолец
Игумен Архимандрит Илиан.
***
Его Высокопреосвященству,
Высокопреосвященнейшему Василию,
Архиепископу Брюссельскому и Бельгийскому.
Ваше Высокопреосвященство, святительски благословите!
Извещаю Ваше Высокопреосвященство, что Ваше дороге письмо нами получено с великой благодарностью за Ваши благожелания и святые молитвы. Очень извиняюсь, что не ответил Вам своевременно. Теперь правительство не довольно на меня, что веду с Москвой переписку. Они ужасаются за посылки от Святейшего Патриарха, которых получили 12, после Святой Пасхи. Много сыру, чаю, печенья, конфет, рису, гречневой крупы и ещё всего много, всё теперь поделили и остались все благодарны. Хотя на почте и берут третью часть за посылки, ещё таможня налагает большой налог на каждую посылку — 150 драхм и до 180-ти драхм. Мы все платим, лишь бы иметь сношение со Святейшим Патриархом. А это грекам очень неприятно, всё наводят справки, почему получаем посылки.
Теперь Святейший Патриарх Алексий пожертвовал нам автомобиль грузовик, но его пока не пропускают. Не желают, чтобы Святейший имел влияние на Святой Горе. Губернатор Афонский просит Кинот, чтобы не пустить сюда русский автомобиль.
Александр Ильич Папаяни собирается к Вам в Париж, вот я и решил послать Вам письмецо и чрез Вас Святейшему Патриарху и Высокопреосвященнейшему Никодиму. Пошлите, пожалуйста, я буду благодарен на всю жизнь. Александр Ильич Вам всё расскажет о нашей жизни. Нас всего осталось 30 человек. Поём по человеку на клирос. Я пою в нижнем соборе, на левом клиросе, один. На правом отец Гавриил, иеромонах. А предстоящих уже нет, помер последний отец Аврелиан.
Сегодня 15-го Мая по старому стилю. Получил письмо от Высокопреосвященнейшего Никодима, он пишет, что наши отношения с Патриархией устанавливаются, что есть малая надежда на добавление.
Прошу извините меня, Ваше Высокопреосвященство, что много пишу и много прошу. Вы же теперь наш благодетель.
***
Его Высокопреосвященству,
Высокопреосвященнейшему Василию,
Архиепископу Брюссельскому и Бельгийскому.
Ваше Высокопреосвященство, святительски благословите!
Июля 20 дня 1963 года.
Давно не получали Вашего письмеца, соскучились. Праздники проводили, очень было торжественно и величественно и теперь ещё множество посетителей, Вам наверно известно. Живём со скорбями, наверно Вам сказал Алекс. Ил. Папаяни. Теперь выяснилось, что автомобиль грузовик не хотят сюда пропустить. Губернатор Афонский и о. Давид даже просили Кинот чтоб не пустить автомобиль. Но Кинот отказался. Так и за монахов, чтоб не пустили сюда, подговорили Лавру и Ватопед, остальные монастыри все согласны. Спасибо Святейшему Патриарху Алексию и Высокопреосвященнейшему Никодиму.
Надеюсь, что Вам всё известно по газетам. Нас посетили Святейшие Патриархи Константинопольский, Румынский и Болгарский, чувствовалось единение духа, соединение всех Православных Церквей.
Стало тяжело жить, осталось по десять человек на церковь, остальные больные и слабые.
Простите, Ваше Высокопреосвященство, что мало и плохо пишу. Испрашиваю святых Ваших молитв и благословения.
Вашего Высокопреосвященства смиренный послушник и богомолец
Игумен Архимандрит Илиан со всею о Христе братиею.
***
Его Высокопреосвященству,
Высокопреосвященнейшему Василию,
Архиепископу Брюссельскому и Бельгийскому.
Ваше Высокопреосвященство, святительски благословите нас!
Декабря 12 старого стиля 1963 года.
Благодарно преданная и глубоко чтущая Вас смиренная обитель наша, вменяет себе в приятном долге почтительнейше приносить Вашему Высокопреосвященстве усердное поздравление с приближающимися великими праздниками Рождества Христова, Святого Славного Богоявления и Новолетия.
Молитвенно благожелаем Вам встретить и провести наступающие священные дни сии в здравии, благополучии и духовной радости. Благодатью Святого Духа да обновляются и укрепляются духовные и телесные силы Вашего Высокопреосвященства на многотрудное святительское служение Ваше.
Поручая себя и всё братство обители нашей и испрашивая святительского благословения и святых молитв, остаёмся Вашего Высокопреосвященства смиренными послушниками и богомольцами:
Игумен А. Илиан со всею о Христе братиею.
P.S. Извините, Ваше Высокопреосвященство, я Вам в том письме мало написал. Очень славная была кончина Сисоя Великого, явно за его душой пришёл Сам Христос и преподобный говорил своим ученикам, что три дня достаточно для покаяния. В житии Симеона Столпника пишут: как один великий разбойник в шесть дней покаялся, за его душой пришёл Сам Господь, так говорил святой Симеон. Очень поучительные «Слова Иоанна Златоустого», что оковавшие себя железом и ушедшие в горы с трудом сохранили целомудрие. Слава Богу за всё написанное. Вы получите престол на небесах.
***
Его Высокопреосвященству,
Высокопреосвященнейшему Василию,
Архиепископу Брюссельскому и Бельгийскому.
Ваше Высокопреосвященство, Высокопреосвященнейший Владыко, святительски благословите!
Спаси Вас Господи, за дорогое Ваше письмо и искреннее Ваше поздравление. Извините, что долго не отвечаю, всё время очень холодно и болею гриппом. Все остались старики, да ещё и холода. Нас теперь осталось очень мало, 16 человек кто может нести послушание и ещё 16 больных и престарелых, на клиросе поём по одному человеку. Я уже чувствую старость, 60 лет в монастыре, ещё и служу, слава Богу. Отвечаю на письма, читаю и пою в церкви. Канцелярии закрыты. На Крумице один человек, в скиту один человек, в Старом Руссике один и в Ксилургу один. Келии все закрыты, так вот живём в больших скорбях.
Служба сократилась, бдение бывает у Покрова — 5 часов, внизу — шесть и больше. У отца Давида много делов, остальные иеромонахи часто болеют. Вновь никто не поступает.
Ваше Высокопреосвященство, испрашиваю святых молитв, может быть Господь поможет пережить. Я недостойный всегда поминаю и всех новых святителей. Получил письма из Одессы, от архимандрита Антония, из Иерусалима от архимандрита Ювеналия и из Москвы, от протоиерея К. Ружицкого, протоиерея Остапова, архимандрита Филарета из Духовной Академии и Семинарии. Спасибо не забывают.
Испрашиваю Вашего Высокосвятительского благословения.
Остаюсь Вашего Высокопреосвященства смиренный послушник и богомолец
Игумен Архимандрит Илиан со всею о Христе братиею.
5-го февраля старого стиля 1964 г.
5 февраля 1964 г. для памяти Вашему Высокопреосвященству.
Во время патриаршества святого Иоанна Златоустаго скончался один молодой придворный чиновник, осталась молодая супруга с мальчиком 7-ми лет и для облегчения скорби стали спать вместе. Когда мальчику исполнилось 11 лет, мать почувствовала себя не праздной и, чтобы покрыть свою ошибку, отвезла мальчика в Афины. Потом у дамы родилась девочка. Мальчик кончил высшее образование в Афинах и когда приехал, девочке уже было 13 лет. Они тайно повенчались. Вот бедная мать ещё больше почувствовала себя виновной. Пошла к одному Митрополиту, рассказала ему всё подробно, но он отказался, сказал, что ничего не могу сказать, пошла к другому, и тот тоже отказался помочь. Идите к Патриарху. И вот она бедная пошла к великому сему святителю, который выслушав её разрешил и сказал, чтобы пришла причаститься Святых Христовых Тайн. Сказал ей, чтобы надела чистую чёрную вуаль. И вот, когда она причастилась святитель Иоанн Златоуст взял её за руку и поставил на колени и заставил рассказать пред всем народом. И когда она кончила, заставил её сказать простите и ещё повторить, и ещё третий раз простите. Предстоящие все кричали: Господь простит. В этот момент она скончалась на коленях, около Иоанна Златоуста. Там были и дети её, но они не узнали её. Мальчик прожил 6 лет, девочка 8-мь и скончалась.
Такой же был случай и в России, но дети жили до смерти, а мать скончалась, спокойно дожила до старости, писал в наш монастырь священник, который напутствовал старушку помещицу.
2. В начале царствования Иоанна Грозного во Владимире был один молодой священник Тимофей, имел двух детей и супругу. Чем-то провинился, и его присудили к смертной казни. Он, как человек испугался и убежал в Казань к татарам. Там принял ислам, ему дали дом и две жены татарки. Он был поставлен солдатом, ходил грабить русские деревни. И вот прошло 30 лет, он уже командовал отрядом и часто раскаивался в своей ошибке, что лучше было принять осуждение.
В один день он был с отрядом в деревнях и, когда возвращались домой, он пустил свой отряд вперёд, а сам ехал сзади и громко пел «О Тебе радуется Благодатная всякая тварь». В это время в лесочке около дороги был наш разведчик, вышел к нему и стал распрашивать, что такое. Он всё ему подробно сказал и просил его попросить Филиппа Митрополита Московского, чтобы написал ему прощальную грамоту с печатью, а также и от Иоанна Грозного.
Святой Филипп рассказал Иоанну Грозному, они сами пожелали выслушать об этом человека и написать с царской печатью и митрополичьей. И вот в условленное время пришёл разведчик, в своё время приехал и священник, утром на рассвете, на двух лошадях. Прочитал грамоты, упал на колени и от радости скончался. Этот человек закопал его и присел отдохнуть. И в это время является ему умерший, благодарит его, что его Господь помиловал.
Разведчик приехал в Москву и рассказал всё Митрополиту Филиппу, а потом и самому Ивану Грозному. Это чудо записано в Успенском соборе в Москве. Этот листок называется «Божия искра в грешной душе».
***
Его Высокопреосвященству,
Высокопреосвященнейшему Василию,
Архиепископу Брюссельскому и Бельгийскому.
Ваше Высокопреосвященство, святительски благословите!
Ваше Высокопреосвященство, поздравляю с предстоящим праздником Воскресения Христова. Желаю Вашему Высокопреосвященству многих лет здоровья и жизни. 25-го марта старого стиля посетил нас Посланник из Афин.
Прости мало пишу, всё время страдаю гриппом. Живём все по-старому.
Испрашиваю Вашего святительского благословения и святых молитв.
Вашего Высокопреосвященства смиренный послушник и богомолец
Игумен А. Илиан.
***
Воистину Воскресе Христос!
Его Высокопреосвященству,
Высокопреосвященнейшему Василию,
Архиепископу Брюссельскому и Бельгийскому.
Ваше Высокопреосвященство, святительски благословите!
Извещаю Вас, что дорогое письмо Ваше получили. Дорогих гостей встретили и провожали 9-го мая, после служения Божественной Литургии. Старались сколько возможно услужить и угодить. Ещё, Ваше Высокопреосвященство, мне сообщил Антоний Николаевич, профессор, что Вы приглашены на юбилейное торжество святых Кирилла и Мефодия. Я бы желал знать, когда это будет, и приехать повидать Вас, да и к доктору нужда есть. Сообщите, пожалуйста.
Слава Богу, всё совершилось. У нас служили два раза собором. Остальная жизнь наша, всё ещё по-старому. Осталось очень мало людей, очень трудно, здоровье моё пошатнулось. Слава богу, 60 лет прожил. Простите, что плохо пишу, нездоров.
Испрашивая Вашего святительского благословения, остаёмся, Вашего Высокопреосвященства смиренные послушники и богомольцы:
Игумен А. Илиан со всею о Христе братиею.
***
Фессалоники
Подворье Монастыря Св. Пантелеимона
3-го июля нового стиля
1964 г.
Его Высокопреосвященству,
Высокопреосвященнейшему Василию,
Архиепископу Брюссельскому и Бельгийскому.
Ваше Высокопреосвященство, святительски благословите!
Извещаю Ваше Высокопреосвященство, что Ваше дорогое письмо было получено нами в своё время. Дорогие гости были встречены нами с радостью. Угощали как могли. Служили собором, два раза. Чудно пели. Ещё служили в Иверском монастыре, всю службу только по-русски. На всех произвели удивление благоговейного служения. Наверно Вам известно.
Пишу Вам письмо из Салоника. Две недели лежу в клинике, простудил ухо левое и не слышу. Очень прискорбно. Немного стало лучше, но не совсем хорошо.
Праздника юбилейного Святых Кирилла и Мефодия пока не слышно. Спрашивал у священников, наверно отложили.
Живём мы всё по-старому, братии осталось очень мало. У Покрова всего восемь человек со священниками и внизу восемь человек с греками. Дай Бог, чтобы поскорей прибыли новые силы.
Шлю Вашему Высокопреосвященству земное поклонение, прошу святых Ваших молитв и благословения и остаюсь Вашего Высокопреосвященства смиренный послушник и богомолец:
Игумен Илиан со всею о Христе братиею.
P.S. Известите хотя коротеньким письмецом о Вашем здравии и о гостях бывших у нас. В Андреевском скиту осталось всего 4 человека, а также и в Ильинском скиту 4 человека. Из греческих монастырей уходят молодые монахи.
Ходят от Дафны до Кареи хорошие пассажирские автомобили. Иг. Илиан.
P.S. Едет из Салоник в Москву на два месяца адвокат Ангелос Пападополос с супругой. Его брат в Москве профессор, он знает по-русски. Купец Захополос просит походатайствовать пред Его Высокопреосвященством, Высокопреосвященнейшим Никодимом о его пребывании. Иг. Илиан.
***
Его Высокопреосвященству,
Высокопреосвященнейшему Василию,
Архиепископу Брюссельскому и Бельгийскому.
Ваше Высокопреосвященство, Высокопреосвященнейший Владыко, святительски благословите!
Декабря 16 дня старого стиля
1964 года
Ваше Высокопреосвященство, поздравляем Вас с праздником Рождества Христова. Мы благодарные Вашему Высокопреосвященству молим всегда за Вас ко Господу да милостив будет Вашему Высокопреосвященству, и сохранит жизнь Вашу ещё на многие и многие лета.
Мы всегда помним Вас день и ночь, благодарим Вас за любовь к нашей обители. Извините Ваше Высокопреосвященство, я мало пишу Вам, — стал старик и глухой, и скорблю до смерти, то есть думаю, что вот уже смерть. Никого нет, чтобы помогал мне. Все карпатские против русских, а русские один отец Мемнон и Илья, лукаво сочувствуют мне о приезжих отцах из России.
Ваше Высокопреосвященство, простите, что я мало пишу. Теперь некому отвечать на письма. Помогите нам Вашим словом, советом, очень нам трудно, поём по человеку на клиросе.
***
Русская Православная Архиепископия в Брюсселе
6/19 марта 1965 г.
Его Преподобию,
Отцу иеродиакону Давиду,
Русский Пантелеимонов Монастырь,
Афон.
Преподобнейший и дорогой о Господе, Старец отец Давид!
Ваше письмо от 1/14 января своевременно получил и сразу вступил в сношения с нотариусом Лекоком по делу о получении для Пантелеимоновского Монастыря из наследства Коновалова пятьдесят тысяч бельгийских (приблизительно тысячи долларов). Коновалов был прихожанином нашей церкви святителя Николая в Брюсселе и завещал ей также дом, так что мы будем получать наследство вместе. Я отдал полученную мной монастырскую доверенность, но он, рассмотрев её, сказал, что она формально составлена не так, как полагается по бельгийским законам. Поэтому он составил другой текст доверенности и послал её Вам с просьбой утвердить её, как полагается, и поскорее отослать ему обратно. Об этом всём нотариус сообщает мне в письменной форме. Надеюсь, что Вы получили эту новую форму доверенности, утвердили, её где нужно, и отослали обратно нотариусу. Он мне об этом ничего ещё не сообщает. Прошу Вас сделать это поскорее, дабы и Вы поскорее получили Вашу часть наследства, и мы тоже получили бы нашу, а то происходит общая задержка.
Ничего нового не слышу про Ваши дела. После Родоса не виделся с владыкой Никодимом, хотя в январе и говорил с ним по телефону из Брюсселя, когда он проезжал через Париж. Дай бог, чтобы всё устроилось на благо монастыря.
***
Русский Святого Пантелеимона
Монастырь 17/30 Марта 1965 г.
Его Высокопреосвященству, Высокопреосвященнейшему
Архиепископу Василию
Высокопреосвященнейший Владыко!
Настоящим письмом уведомляю Вас что, письмо Ваше 6/19-3-65 на днях только я получил. Очень хорошо, что Вы написали в чём именно дело. Форму полномочия нотариус нам прислал довольно давно, но она для нас казалась подозрительной так как там оставлены пробелы и несколько строк он должен заполнить сам, а то, что он за человек и что может только не написать там в свою пользу — у боязни глаза велики. К тому же у нас и переводчика хорошего нет. Копию этого полномочия здесь прилагаю.
Относительно прибытия братии с родины, о чём так много было шума в своё время (прошлый год), абсолютно до сих пор ничего не известно. Знаем только то, что здесь будут приняты все возможные меры, чтобы это не допустить. Да будет во всём святая воля Божия.
Жизнь наша идёт нормально — Слава Богу. Но в смысле недостатка братии очень хромаем. Осталось нас всего около 20 человек, но с этого половина уже ни к чему не способные болезненные старики. Я моложе всех, но тоже уже достиг полных шести десятков лет.
Неделя тому назад, отец Афанасий иеромонах (бывший келлиот) оступился на лестнице покровского алтаря, упал и поломал серьёзно ногу. Вчера я говорил по телефону с больницей в Солуне, где он лежит, то мне сказали, что положение его очень критическое. Ему тоже 80 лет уже.
Отец Гавриил иеромонах, тоже страдает артритизмом, ему скрутило руки и ноги до того, что служить, петь и читать в 2-х храмах некому и службу в Покровском храме в скором времени будем вынуждены прекратить.
Однако, Владыко Святый, духом не падаем и твёрдо верим, что зло добра не победит. Это русская святыня, так близкая к сердцу многомиллионного русского народа угаснуть совсем не может.
Прошу Ваших святительских молитв и благословения,
недостойный иеродиакон Давид.
***
Его Высокопреосвященству,
Высокопреосвященнейшему Василию,
Архиепископу Брюссельскому и Бельгийскому.
Ваше Высокопреосвященство, Высокопреосвященнейший Владыко, Христос Воскресе!
Поздравляем Ваше Высокопреосвященство и испрашиваем Вашего Архипастырского благословения.
Ваше Высокопреосвященство, мы очень рады были услышать, что Вы милостью Божией получили чин Архиепископа и ещё Доктора Богословия. Наш бывший собрат. Фотографии Ваши очень печальные. Я всегда с восторгом поминаю Ваше пребывание с нами. Да хранит Вас Господь на многие лета.
Испрашивая Вашего Архипастырского благословения и святых молитв, остаёмся Вашего Высокопреосвященства смиренные послушники и богомольцы.
Игумен А. Илиан со всею о Христе братиею.
31 Марта 1965.
Святая Гора Афон. Пантелеимонов монастырь.
P.S. Держал седмицу Акафистную. Исполнилось 60 лет моего поступления. От Святейшего Патриарха Московского имею три креста и звезду.
***
Брюссельско-Бельгийская
Архиепископия Русской
Православной Церкви
29 марта/11 апреля 1965 г.
Его Преподобию,
Иеродьякону Отцу Давиду.
Дорогой о Господе Отец Давид!
Получил на днях Ваше письмо с копией новой доверенности, которую Вы переслали нотариусу. Скажу Вам, что и мне не особенно понравилось, что он оставил белое место для имени, на кого выдаётся доверенность (то есть на меня). Вы могли для большей безопасности послать доверенность мне и я бы сам пошёл к нотариусу, чтобы он в моём присутствии поставил бы имя. Но что сделано, сделано, мало вероятно, что нотариус сжульничает, тем более, что он знает, что я здесь в Брюсселе. Думаю, что всё обойдётся благополучно, и буду следить за делом.
По получении Вашего письма, я позвонил по телефону нотариусу. Он мне сказал, что получил Вашу доверенность и что теперь всё в порядке. Он должен ещё проделать некоторые формальности, это займёт три недели. Тогда он меня известит и смогу получить деньги. Вышлю их Вам по получении, как Вами было указано. Так что можно надеяться, что вскоре после Пасхи всё будет закончено.
Я всегда предвидел, что будут делать все возможные препятствия к приезду новых братий и часто предупреждал об этом Митрополита Никодима. Но всё же я не теряю надежды. Великомученик поможет, если только монастырь будет твёрдо стоять за приезд.
Испрашиваю Ваших святых молитв на завершение святой Четыредесятницы и остаюсь с любовью о Христе.
Архиепископ Василий.
***
15/02 Июня 1965 г.
Его Высокопреосвященству
Высокопреосвященнейшему Архиепископу
Брюссельскому и Бельгийскому Василию.
Высокопреосвященнейший Владыко!
Уведомляю Вас, что письмо Ваше от 12/25 Мая сего года с уведомлением о отправке Вами денег на Солунский банк мы получили. Вчера мы получили и повестку из банка о их прибытии, так что в ближайшее время мы их получим.
Приносим Вам Владыка Святый, нашу глубокую благодарность за оказанную услугу.
Нового у нас нет ничего — жизнь идёт вся по-старому.
На днях посетил нас Протоиерей отец Димитрий с которым мы виделись с Вами в Афинах. Он теперь едет на родину, но вернётся для окончания образования обратно в Афины.
Прошу Ваших святительских молитв и благословения.
Ваш послушник Иеродьякон Давид.
***
Его Высокопреосвященству,
Высокопреосвященнейшему Василию,
Архиепископу Бельгийскому и Брюссельскому.
Ваше Высокопреосвященство, Святительски благословите!
Извещаем Ваше Высокопреосвященство, что Ваше письмо и святую жертву 300 франков получили с великой благодарностью. Служили молебен Иверской Божией Матери, а сегодня 12 октября старого стиля празднуем Иерусалимской Божией Матери. Бдение в церкви всего 6 человек. На Покров всего в трапезе было 40 человек. Афон запустел. Просим Ваших святых молитв, чтоб Господь помог нам пережить это гору.
Прошу передать всем благотворителям по одному изображению Иверской Божией Матери, а Вашему Высокопреосвященству прилагаю открыточку новую.
Остальная жизнь всё по-старому. Все пока живы и здоровы.
Испрашиваем Ваших святых молитв. Вашего Высокопреосвященства остаёмся недостойные послушники и богомольцы:
Игумен Архимандрит Илиан со всею о Христе братиею.
12-го Октября старого стиля 1965 г.
Святая Гора Афон. Пантелеимонов монастырь.
***
На святой Горе 12 Октября 1965 г.
Его Высокопреосвященству,
Высокопреосвященнейшему Архиепископу Брюссельскому отцу Василию.
Ваше Высокопреосвященство.
Настоящим моим скромным письмом, разрешите обратиться к вам с следующей просьбой.
Как Вам вероятно уже известно, что в Свято — Андреевском скиту скончался игумен отец Михаил (18-го Сентября старого стиля) и там остались всего три старичка (о. о. Иоанникий, Сампсон и Спиридон). Все эти старички очень немощны и сами, не смотря на финансовое состояние скита довольно хорошее, жить очень затрудняются — все они очень малоспособны. Мне они говорили, что им известно, что бывший ихний монах отец Силуан проживающий сейчас где-то во Франции, желает вернуться в свою обитель, то есть к ним в скит. Но написать сами ему не могут, да и адреса не знают. Они очень просили меня помочь им в этом деле, но так как и я отца Силуана адрес не знаю, то прошу Вас сообщить нам его если Вам он известен.
С Ватопедцами я говорил и они обещали содействовать (и надеюсь, что не лицемерят) в выправлении формальностей на его прибытие.
У нас жизнь идёт всё по-старому. Единственно, что стало ещё хуже, это чтобы оставаться, хотя бы на время, проживать в Монастыре нашем человеку русского происхождения — теперь всем стало известно, что мы обречены на ликвидацию. Но мы твёрдо верим, что Матерь Божия до того не допустит.
Прошу Ваших Святительских молитв.
Иеродьякон Давид.
***
(Проект письма написанный Архиепископом Василием)
The Russian Monastery of St. Panteleimon
Mount Athos
№….
February 1964
To his Excellency the Minister of Foreign Affairs, Athens.
Your Excellency,
We are certain that by your just judgment your Excellency will not delay to annul the destructive measures taken against our monastery since 1930, measures ishide are inadmissable according to the laws of God and men.
The direct result of These repressive regulations is the situation in which the Monastery finds itself today, a situation without any hope for the future instead of the 600 monks of thirty years ago, the number of monks belonging to the monastery has now dwindled to 30, most of them very old.
As is well known, until 1930 our Monastery enjoyed the same rights as the other monasteries of the Holy Mountain. We do not know and we do not wish to know the reason for these new rules aimed against us. We do not recognise these eractments as legal, because they disregard the ancient laws governing the monasteries of the Holy Mountain, which still hold good for the Greek monasteries. They also contravene the Convention added to the Treaty of Lausanne of 1923 concerning minorities. This Convention laid down that the national minorities huing is non — Greek monasteries should continue to enjoy the rights and privileges exercised by them from ancient times.
What, on the contrary, is the situation today?
It is strictly forbidden to our monasteries to accept novices to replace deceased monks. This is the most destructive measure, but there are others, such as (1) the delays, restriction and even sometimes prohibitions imposed upon would-be pilgrims to these monasteries. (2) Whenever our Monastery has to make au application, if has to pass through your Ministry and the Oecumenical Patriarchate. In both places our demands meet with refusal. Discriminating measures are taken against our Monastery and the two other Slavonic ones, while the Greek monasteries are able to recruit new members for their Communities without permission from anyone. Thus the Monastery is being forcibly and artificially deprived of the right to exist.
We most insistently beg that these recent, discriminatory, repressive measures be abrogated and that the laws and rights which we have enjoyed from ancient times be respected, so that we may freely receive all those who desire to become monks and whom we judge suitable. There is no justification for applying measures to us which do not concord with the pan Orthodox character of the Holy Mountain.
The Greek Government, which is the sole existing Orthodox Government, must safeguard the pan-Orthodoxy of Mt. Athos, a legacy of the Byzantine autocracy. This applies equably both to the Greek Monasteries and to the Slavonic Monasteries, who profess the same faith. The historical rights of the holy Monasteries were never suppressed before, not even under barbaric conquerors.
We cannot believe that in the Greek Orthodox State there exist the desire to suppress the age-long pan-Orthodox character of Mt. Athos and to turn it into a second «Meteora».
We send this petition to your Excellency in the firm belief and hope that yon will take action to bring a speedy end to this present situation, the only aim of which is to bring about the rapid disappearance of our ancient and holy Monasteries.
Herewith we enclose a copy of our letter to his Beatitude Athenagoras I, the Oecumenical Patriarch.
With our respects to your Excellency. You are in our prayers.
Truly undersigned by the Abbot of the Monastery of St. Panteleimon, Ilian, and the brethren.
***
Его Высокопреосвященству,
Высокопреосвященнейшему Василию,
Архиепископу Брюссельскому и Бельгийскому.
Ваше Высокопреосвященство, Воистину Воскресе Христос!
Извещаю Ваше Высокопреосващенство, что письмо Ваше я получил с великой благодарностью за Ваше внимание к нам бедным. Я уже подумывал иногда, что Вы забыли о нас, не осмелился Вам писать к празднику.
Теперь очень мы благодарны Вашему Высокопреосвященству. Все мы просим вашего Архипастырского благословения и святых молитв.
Все пока мы живы и здоровы, хотя много скорбим. Нас осталось очень мало, может быть всего 20 человек.
К Вашему Высокопреосвященству с искренним почтением и любовью, послушники и богомольцы:
Игумен, Архимандрит Илиан со всею о Христе братиею.
7-го апреля 1966 г.
Св. г. Афон. Пантелеимонов Монастырь.
***
20-го октября 1966 с/ст.
Его Высокопреосвященству,
Высокопреосвященнейшему Василию,
Архиепископу Брюссельскому и Бельгийскому.
Ваше Высокопреосвященство, святительски благословите!
Извещаю Ваше Высокопреосвященство, что дорогое письмо Ваше от 8-го октября получил с великой радостью и благодарностью. Всё ещё чувствуется, что Вы с нами. Очень жаль, что я не удостоился видеть Вас, надеюсь ещё в другой раз увидеть. Немного проехался, избежал суеты монашеской для разнообразия. Теперь у нас сообщение хорошее, автобусы идут от Пирги до Салоника 5 часов и меньше. Дорога асфальтовая. Автомобили большие на 25 человек и больше.
Благодарю за Ваше дорогое письмо, я почувствовал Ваше святительское благословение, очень рад.
Живём — слава Богу. Очень прискорбно, что нет Вас с нами. Братии осталось очень мало и нету того братского отношения, которое было при Вас. Новые братия живут и всё не нравиться им. Они из города и правило для них тяжёлое.
Святейший Патриарх Алексий и Высокопреосвященнейший Никодим выслали пенсию родственникам новой братии, которые приехали на Св. Афон из России.
Покров теперь праздновали скромно. Архандарика уже нет, всё в трапезе. Гостей всего было 50 человек, в трапезе 70 человек. Желал бы увидеть Вас, чтобы Вы прочитали разрешительную молитву, мне уже 82 года.
Испрашиваю Вашего святительского благословения и святых молитв. Вашего Высокопреосвященства, смиренный послушник и богомолец:
Игумен Архимандрит Илиан.
***
Августа 4 дня 1966 с/ст.
Его Высокопреосвященству, Высокопреосвященнейшему Василию,
Архиепископу Брюссельскому и Бельгийскому
Ваше Высокопреосвященство, святительски Благословите!
Извещаю Ваше Высокопреосвященство, что я с великой радостью получил Ваше дорогое письмо. Очень благодарю за Ваше поздравление и дорогие пожелания.
Слава Богу мы дождались новых братий. Вы всегда желали и ходатайствовали. Теперь они у Покрова поют и читают, и служат.
Слава Богу, что Господь Вас сподобил посетить Св. Иерусалим, как предвкушение будущей жизни.
Праздник прошёл скромно, — уже на архандарике не набирали столов, всё было в трапезе. Архиерея в настоящее время нет на Святой Горе. Я всегда помню о Вас как члене и собрате нашей обители. Может быть когда-нибудь будете в Салониках, могу посетить Вас, — я уже постарел — 82 года и тяжеловато стало жить. Испрашиваю Вашего Святительского благословения и святых молитв. Вашего Высокопреосвященства смиренный послушник и богомолец:
Игумен Архимандрит Илиан со всею о Христе братиею.
4-го августа ст/ст. Св. гора Афон.
***
16-го декабря 1966.
Св. гора Афон.
Его Высокопреосвященству,
Высокопреосвященнейшему Василию,
Архиепископу Брюссельскому и Бельгийскому.
Ваше Высокопреосвященство, Высокопреосвященнейший Владыко, Милостивейший Архипастырь, святительски благословите.
Побуждаемые чувством глубокого уважения и преданности Вашему Высокопреосвященству, почтительнейше приносим Вам наше искренне-сердечное поздравление с наступающими высокоторжественными днями Рождества Господа нашего Иисуса Христа и славного Богоявления, вступлением в Новолетием.
Радость мир и благословение Божие да пребывает с Вами как во дни пресветлого Торжества, так и во все лета живота Вашего. Да обновит Господь Благодатью Своею в наступающем Новолетии силы Ваши для служения Святой Его Церкви, во благо дорогого Отечества нашего во спасение многих ближних.
Вручая себя и всё братство наше Вашим святым молитвам и испрашивая Вашего святительского благословения, честь имеем быть Вашего Высокопреосвященства послушниками и смиренными богомольцами:
Игумен Архимандрит Илиан со всею о Христе братиею.
***
16-го января 1967 г. с./ст.
Святой Афон.
Его Высокопреосвященству,
Высокопреосвященнейшему Василию,
Архиепископу Брюссельскому и Бельгийскому.
Ваше Высокопреосвященство, первосвятительски благословите.
Извещаю Ваше Высокопреосвященство, что дорогое письмо Ваше получил 14-го января с великой радостью. Спасибо, что не забываете нас. Мы теперь живём, а отчасти и в великих скорбях. Главное, что у нас теперь идёт богослужение у Покрова. 4 седьмичных иеромонаха. Поём, я тоже помогаю петь и читать, сколько могу.
Одного иеромонаха взяли в нижний собор, чтобы подучить по-гречески, а у остальных явилась зависть.
Один иеромонах Евстафий перешёл на сторону эклесиархов, и для церкви остались два иеромонаха. И ещё добавили службы и пения, и им стало тяжело. А мы встретили их с большим почтением, — старшему иеромонаху Стефану дали наместникову келию. Во все келии постлали новую клеёнку, всё побелили и постлали всё новое. Вот они между собой не ладят и скучают за городскую жизнь. Они все жили во Пскове и наша жизнь им очень не нравиться. А остальное всё благополучно. Трапезу ради их улучшили, а прибывшие в Зограф уехали, также приехали. В Хиландаре остались только двое, в Зографе — один, а у нас ещё живут, — но уже настроение другое. Так что мы все меры употребляем, чтобы был мир и, чтоб жили. Они уже прожили пол года но видать, что скучают.
Ваше Высокопреосвященство, пожалуйте к нам. Мы очень рады, что-нибудь услышать от Вас. Теперь многое у нас изменилось и всё настроение, и дух переменился. Теперь у покрова остались только два прихожанина: отец Исихий и отец Илья Галкин, больше никого.
Ваше Высокопреосвященство, желаю Вам в новом году помощи Божией в трудах ваших, здоровья и всякого благополучия. Испрашиваю святых молитв и остаюсь Вашим смиренным послушником и богомольцем:
Игумен Архимандрит Илиан со всею братиею.
***
Его Высокопреосвященству,
Высокопреосвященнейшему Василию,
Архиепископу Брюссельскому и Бельгийскому.
Ваше Высокопреосвященство, поздравляю Вас с окончанием
Святой Четыредесятнице и наступающим праздником Воскресения Христова! Христос Воскресе!
Высокопреосвященнейший Владыка, испрашиваем Вашего святительского благословения и святых молитв. Вашего Высокопреосвященства смиренные послушники и богомольцы:
Игумен Илиан со всею о Христе братиею.
7-го апреля 1967.
Св. гора Афон, Пантелеимонов монастырь.
***
Его Высокопреосвященству,
Высокопреосвященнейшему Василию,
Архиепископу Боюссельскому и Бельгийскому.
Ваше Высокопреосвященство, Воистину Воскресе Христос!
Извещаю Ваше Высокопреосвященство, что письмо Ваше получил с великой радостью и благодарностью за Ваше доверие и благожелания ко мне недостойному.
Во-первых, прощаю Вам все согрешения Ваши вольные и невольные, что согрешили делом и словом, волею и неволею, во дни и нощи, и на всяком месте. Молитва: Господь и Бог наш Иисус Христос, Благодатию и Щедротами Своего Человеколюбия да простит ти Преосвященнейший Владыка Василий вся согрешения Твоя и аз недостойный иеромонах, властию мне Его данною прощаю и разрешаю Вас от всех грехов Ваших во имя Отца и Сына и Святаго Духа ныне и присно и во веки веков. Аминь.
Ваше Высокопреосвященство, я недостойный советую Вам жить как живёте и служить чаще, хотя бы и чувствовали своё недостоинство. Благодать Божия может неожиданно прикоснуться и Вы избавитесь от своих слабостей. Советую ещё Вам читать часто Святое Евангелие, первое — святых страстей от Иоанна, а потом ещё заупокойные. Эти святые главы очень влиятельны. Читайте сидя и на сон грядущий, и если у Вас есть житие Моисея Мурина, память 28-го августа, — он советует в таких обстоятельствах больше молиться.
Испрашиваю Вашего Святительского благословения и святых молитв.
Вашего Высокопреосвященства смиренный послушник и богомолец
Игумен Илиан со всею о Христе братиею.
***
Его Высокопреосвященству,
Высокопреосвященнейшему Василию,
Архиепископу Брюссельскому и Бельгийскому.
Ваше Высокопреосвященство, святительски благословите!
Извещаем Ваше Высокопреосвященство, что мы праздник проводили слава Богу хорошо, тихо и благополучно. Теперь посетителей много бывает, ходят катера и автомобили. Наш монастырь провёл дорогу от Арсаны до Крумицы и от Крумицы до скита Фиваиды. Там теперь пашут машиной и родиться хорошая пшеница. От Дафны ходят пассажирские автомобили до Кареи и Ивера. От Дафны до Симонопетра. Нас осталось очень мало, может быть 10 человек которые могут работать. Отец Мемнон скончался, Даниил грек — тоже. У Покрова поют на один клирос новоприезжие. Греческих монахов осталось 3 человека. Церкви остались пустые, поют по одному человеку.
Вы поступали ещё в хорошее время, теперь всё изменилось. Новые братья и слышать не хотят что-нибудь духовное. Время изменилось. Желаю когда-нибудь получить от Вашего Высокопреосвященства благословение и святительских молитв. Вашего Высокопреосвященства смиренный послушник и богомолец:
Игумен Архимандрит Илиан.
12-го августа с/ст. 1767 г.
Святая гора Афон, Пантелеимонов монастырь.
***
Брюссель
28 августа/10 сентября 1967 г.
Ваше Высокопреоподобие, дорогой о Господе, глубокочтимый
Отец Архимандрит, Христос посреде нас!
Был очень тронут, получив сегодня по возвращении сюда из Парижа Ваше письмо от 12 августа. Очень Вас благодарю за память. В день Святого Великомученика Рантелеимона служил здесь литургию и молитвенно всех Вас поминал. Простите, что Вас не поздравил письменно. Не потому, что забыл, а как то опасался часто Вам писать, может быть это не всем нравиться. Но раз Вы просите, охотно пишу.
Видел вчера Ваши фотографии и других братий монастыря. Их мне показал о. Д., молодой монах из Бельгии, который недавно был на Афоне. Чудные цветные снимки. Так приятно было видеть Афон. Но все наши монахи так постарели, поседели.
Я слыхал, что о. Стефан уехал от Вас. Конечно, это жалко, но раз он не смог ужиться и был всем недоволен, то может быть и лучше, что уехал. Впрочем, отсюда судить трудно. Говорят, что и с о. Давидом он не ладил и тот его выжил, но кто здесь более виноват, судить не берусь. Вероятно оба. Очень рад, что три других остались, я об них слыхал хорошие отзывы. Живите с ними мирно и дружно. Конечно Вам сейчас очень трудно, но всё же без них было бы ещё гораздо хуже.
Я, слава Богу, Вашими молитвами, жив и здоров. Мне сейчас уже 67 лет, возраст не малый. Устаю от служб, от дел, от богословской работы и чтения, но, слава Богу, не болею. Никуда в этом году далеко не ездил. Здесь жизнь церковная у нас идёт спокойно, только прихожане стареют и умирают. Есть и молодёжь, но недостаточно. А у раскольников — карловчан, георгиевцев, леонтьевцев и т. д. всё ссоры и беспорядки. А у нас, слава богу, мирно.
Напишите мне, пожалуйста, как у вас, как Вы живёте. Буду очень рад получить известия. Прошу Ваших святых молитв о мне грешном.
Божие благословение да будет со всеми вами.
С любовью о Господе
+Василий, архиепископ Брюссельский и бельгийский.
P.S. Очень благодарю за иконы.
***
Его Высокопреосвященству,
Высокопреосвященнейшему Василию,
Архиепископу Боюссельскому и Бельгийскому.
Ваше Высокопреосвященство, святительски благословите нас!
Извещаем Ваше Высокопреосвященство, что письмо Ваше получили с великой радостью и благодарностью. Что наша жизнь идёт всё по старым правилам, — кроме оскудения людей. Церковный звон всё по-старому. Только эклесиарх нанятый, портной нанятый, трапезарь нанятый, повар нанятый, у Покрова ещё Исихий. Певчие в нижнем соборе — я один пою на левом клиросе, отец Матфей карпатский на правом. Три грека новые, остальные — померли. Даниил и отец Мемнон о Фома скитский — скончались. Прихожан нет. У Покрова поют на одном клиросе иеромонах Досифей и отец Серафим, и иногда я на литургии помогаю. Прихожанин только иеромонах Афанасий келлиот с Введенской келии, вот и всё. Слава Богу, что Стефан уехал, он был в миру пастухом и работником и о службе не было понятия, просто хулиган. Начал говорить, чтобы мы показали, что храниться в несгораемых шкафах. Иеромонах Досифей тоже нехорошего нрава, изменяют богослужения, ничего не спрашивают. А с отцом Давидом ничего было, — на дорогу дали большую сумму благодаря отцу Давиду. Всего осталось братии, которая несёт послушание и ходит в церковь, 18 человек, остальные больные. Очень бы желал Ваше Высокопреосвященство видеть Вас и получить ваше святительское благословение.
Прилагаю Вам святого Великомученика изображение, Пантократорского монастыря. И испрашиваю Вашего святительского благословения и святых молитв.
Вашего Высокопреосвященства смиренный послушник и богомолец
Илиан, Игумен со всею о Христе братиею.
17-го сент. с/ст. 1967.
Святая гора Афон, Пантелеимонов монастырь.
***
Его Высокопреосвященству,
Высокопреосвященнейшему Василию,
Архиепископу Брюссельскому и Бельгийскому
Ваше Высокопреосвященство, первосвятительски благословите!
Ваше Высокопреосвященство, поздравляем Вас с праздником Рождества Христова. Примите наши усерднейшие и искреннейшие поздравления и благопожелания встретить и праздновать Вам сей праздник в радости духа, в здравии и благополучии.
С истинным благоугождением и почтением, остаёмся Вашими смиренными богомольцами:
Игумен, Архимандрит Илиан со всею о Христе братиею.
P.S. Извините, Ваше Высокопреосвященство, у нас очень холодно, много выпало снегу, очень холодно и темно, как могу пишу Вам. Игумен Илиан.
***
24 марта ст./ст. 1968 года.
Его Высокопреосвященству,
Высокопреосвященнейшему Василию,
Архиепископу Брюссельскому и Бельгийскому
Ваше Высокопреосвященство, первосвятительски благословите нас!
Ваше Высокопреосвященство, почтительнейше просим принять наше сердечное поздравление со светоносным и всерадостным праздником Воскресения Христова!
Сердечно желаем здоровья, духовных сил, благоденствия и многих лет жизни.
Русский Свято-Пантелеимонов
Монастырь. Святая Гора Афон
3-16 августа 1871 года.
***
Его Высокопреосвчщенству,
Высокопреосвященнейшему
Архиепископу Брюссельскому и Бельгийскому Василию.
Высокопреосвященнейший Владыко!
Уведомляю что письмо Ваше от 20 июля/1-го августа сего года я своевременно получил. От души благодарю Вас за привет с нашим престольным праздником и святые молитвы.
На это письмо Ваше отвечу в ближайшее время, а теперь пишу более экстренно по нижеследующему вопросу:
На днях нам переслал священный Кинот письмо на немецком языке, которого копию прилагаю здесь, а подлинник пока-что оставляю. К сожалению конверт с полным адресом до нас не дошёл /он затерян в монастыре Лавра/, а по содержанию дело срочное и я решил написать Вам а Вы от Германии не так далеко и думаю что сможете даже по телефону поговорить с этим человеком. Прочитайте письмо и Вы сами сообразите как поступить.
У нас здесь живут три монаха из Псково-Печёрского монастыря которые говорят, что из этого монастыря на самом деле немцами были забраны все достопримечательности и реликвии и может быть что промысл Божий хочет всё это вернуть на своё место.
Господину Штейну мы тоже напишем, но ему надо писать по немецки, а человека на это пока не нашлось у нас. К тому-же мне кажеться, что и адрес не совсем достаточный.
Как сделаю перевод на русский язык, то думаю послать копию и владыке Никодиму. Будьте любезны нас уведомить о Вашей оценке этого вопроса.
Прошу Ваших святительских молитв и благословения.
Иеродьякон Давид.
P.S. Не отправивши это письмо, секретарь св. Кинота мне прислал конверт с адресом который и прилагаю.
***
IERON ROSSIKON KOINOBION
TOU AGIOU
PANTELEHMONOS
AGION OROS
Копия немецкого письма
Georg Stein
2093 Stelle
Ashausener Strasse 15
Telefon (04174) 394
den. 14.7.71.
An Seine Eminenz
Den Prigumenos Alt von La Grande Lavra Protepistatis und vorsteher des Helligen Sinods in Karyes der Republick auf dem Berge Athos.
Hochwurdigster Herr Abt … Eucr Eminenz!
Dieser brief wird in weiter ferne …in Deutscland des chreiben und ich bitte Hochwurdigster Her Abt, diese Zeilen aufmerksam su lesen.
Var etwa 8 Monaten, wurde in meinem Land, ein graber Kirchenschatz der Ostkirche Rublands gefunden.
Diezer Kircheuschatz, der aus etwa 3.000 Einzelteilen sich zusammensetsz, ist im Jahre 1945, aus dem Kloster «Petrusch» auch Petruschkowa genaunt, in Estland, nach Deutschland gebracht worden. Hier ist neimand in der Land, den Besitzstand dieser kirchen schatze zu klaren. Da ich selber … ein einfacher Christeuensch in Deitschland, wesendlich zur Auffindung dieser kirchenschatze beigetragen habe, … bin ich auch verflichtet, meiner Regierung zu helfen, licht in das Dunkel der dauzen Sache zu bringen.
Ich weib, das die Kloster auf dem Berge Athos, seit einem Jahrtausend, gauz enge Verbindungen, zur Ostkirche in Rubland gehapthaben.
Bei diesem kirchenschatz, handelt es sich offensichtlich um Guter der Ostkirche Ruslands, die wahrend der «Russischen Revolution, nach «Estland» in sicherheit gebracht worden sind.
Mir ist bekant, das der fruher in Dorpat lehende Professor Eduard Ssteinmand, der sehr euge Beziehungen zur Ostkirche unterhielt, van Dorpat aus, eine «Baltische Rusland — Hilfe» fur die Ostkirche Rusland gefuhrt und geleitethat. Er steht mit dieser Sache der Kirchenschatze von «Petruschkowa» in einem gevissen Zusammenhang. Lider ist Dr. Steinmand seit uber 11 Jahren tot. Er hat mis aber vor 15 Jahren selber gesagt, dasmehrere seiner Bekannten … Priester der Ostkirche, hente auf dem Berg Athos leben … oder gelebt haben. Da es in Inhrer Republik etwa 20 rusische Kloster gibt, bitte ich «Euer Hochwurden,» sehr darum, alle jene Vater Ihrer Kloster zu befragen, ob Ihnen etwas uber diese Kirchenschatze bekaunt ist. Desgleichen, bitte ich darum auch die Archive Euer Kloster, auf Hinweise zu untersuchen.
Die Angelegenhiet ist sehr eiliq. Die Regierung der Bundesrepublik Deutschland, mus sich bald entscheiden, ob sie diese Kirchenschatze «nach Moskau also in ein Kirchenfeindlisches Land» ausliefern sall. Sowiet mir bekannt ist, enthalt dieser Kirchenschatz ins Einzelnen: etwa 800 Ikonen der verschiedensten «Ikonen … Sehulen» die altesten Stucke sind uber 700 Jahre alt. Die jungsten stammen aus der «Schule des Uschkarow» also etwa um 1680. Etwa 400 Heilige Gefase Abendmahlskelche, Inkunabelen, Codexe, uralte Handschriften. Etwa 300 bis 400 Hals-kreuze der Ostkirche, eine grosere Menge von Kruzifixen und verschiedenc Altargefape, Kirchenkronen und Kirchengemalde (Altarbilder).
Die genaue Anschrift des Klosters ist etwas unklar, der Name wird auch verschieden geschriben und zwar: Petrsch … Petruschkoba oder Petrusch … Petruschkowa.
Das kloster hat beruhmte «Hohlengraber» gehapt und war nach Angaben von Prof. Steinwand, ein besonderes zentrum der Ostkirche, im «Baltische Raum». Es wurde auch in der zeit von 1920 bis 1939 gerne von den Theologie — Studenten in Dorpat aufgesucht, die dart Gelegenheit hatten, sich mit den «Eigenarten der Ostkirche» belehren zu lassen.
Das «hochwurdigster Herr Abt» ist Alles, was ich hier in Deutschland, uber diese sehr bedeutsamz Sache der Kirchenschatze … die hier von unserer Regierung betreut, verwahrt werden, ermittelen Konnte.
Nun Mochte ich Sie hochwurdigster Herr Abt, sehr herzlich bitten, als protestantischer Christ … uns zu helfen, damit wir hier bei notwendigen Enscheidungen, auch so befinden Konnen, das wir alle … in den was wir tun und tun mussen, vor Gott bestehen Konnen.
Wen Sie uns allen, hier raten und helfen Konnen, wen Ihre Archive genugend Beweise besitzen, die austreichen, um diese Kirchenschatze und Ihren Besitzstand, indentifizieren zu konnen, wurde ich selber gerne «Euer Hochwurden» Personlich aufsuchen, wen Euer Hochwurden, das erlauben Konnen.
Bitte uberlegen Sie auch, obdiese kirchenschatze, dem wurdigsten Hern Metropoliten der Russischen Kirche, ubergeben werden Konnen, sollen, oder mussen,
Hochwurdigster Herr Abt! Gestatten und erlanben Sie mir, einem einfachen Christeumenchen aus Deutschland, der trotz oder besser gesagt wegen, der vielfaltigen Anfechtungen der Zeit, in der wir alle leben mussen, sich seinen Glauben, an Gott den Herrn und seinen Sohn Jesus Christus bewahrt hat.
Ihnen und Ihren Vatern auf dem Berg Athos, den alten Oster und Friedensgrus der Ostkirche, zu entbieten. Jesus Christus ist auferstanden … Er ist wahrhaftig auferstanden.
Stelle im Juli 1971
Georg Stein.
Адрес: Abs. Georg Stein, 2093, Stelle/Buchwedel
Achausenerstr. 15, Bundesrepublick — Deutschland
Telefon (04174) 394
***
Его преподобию
Иеродиакону Отцу Давиду!
Русский Пантелеимонов Монастырь.
Афон.
Дорогой о Господе,
Отец Давид!
Получил ваше письмо от 3/16 августа и сразу вам отвечаю. Письмо немца Георга Штейна производит странное впечатление. Видимо это человек простой, малоинтеллегентный. Кое-что слыхал о Псково-Печерском монастыре, кое-что об Афоне (думает, что там 20 русских монастырей!), но всё это не точно (даже не знает название Печерского монастыря — «Петри» — «Петрушково» — «Петруи» и т. д.). Значит у него нет связи с серьёзными людьми, у которых всё это легко выяснить. Поэтому всё это дело представляется мне сомнительным и нужно быть осторожным. Но пренебрегать нельзя, а вдруг действительно что-нибудь выйдет. Ехать к нему в Германию по многим причинам неудобно, но я позвонил по телефону. Мне ответили, что этот номер переменился, нужно посмотреть в справочник, немецкого справочника у меня нет. Тогда я написал Штейну письмо, прошу дать точные ответы: где находиться сокровище, кому оно сейчас принадлежит, откуда он про него знает — из газет (каких) или частно? Посмотрим, что ответит. Смогу после этого написать нашему епископу в Дюссельдорфе (Западная Германия), чтобы он на месте выяснил. Странно, Штейн пишет на Афон, а не действует на месте. Думаю, что если это «сокровище» действительно существует, то оно сейчас принадлежит немецким властям, если только его не захватили карлавчане, которые в Германии сильны. Написать митрополиту Никодиму можно, и даже нужно. Неважно, что у вас нет русского перевода, они сами там переведут. Печёрский минастырь и Патриархия смогут просить возвращения икон и ценностец, но нужно, чтобы это действительно попало в монастырь, а не к советским властям, а то немцы могут не отдать. Я может быть и сам нипишу митрополиту Никодиму, когда более выясню дело.
Прошу Ваших святых молитв и остаюсь с любовью о Господе.
+Василий, Архиепископ Брюссельский и Бельгийский.
***
Herrn Georg Stein
2092 Stelle/Buchwedel
Ashausener Strasse, 15
Bundesrepublick-Deutschland
Den 21 August 1971
Ehrwurdiger Herr Stein,
Ich habe von dem Kloster Paanteleimon auf Berg Athos eine Abschrift Ihres Briefes von 14.7.1971 an den Vorsteher des Heiligen Synode in Karyes bekommen, in welchem Sie von einem Ikonen-und-Kirchen Schatz schreiben, der fruher im Kloster Petchersky (Pskov) an der Grenze Estlands wer und wahrend des Krieges nach Deutschland gebracht war und jetzt sich im Bundesrepublick findet. Das ist gewiss eine sehr interessante Nachricht. Doch mochte ich, wenn moglich mehr genau wissen, wo genau dieser Kirchenschatz sich findet, we wem es behort und wer kann mehrere Einzelheiten uber die ganze Sache mitteilen? Haben die Zeiyungen uber diesen Schatz geschrieben und from wem haben Sie von diesem Ikonen-Scatz gehort? Verzeihen Sie mir bitte, dass ich Ihnen so viele Fragen stelle; es ist aber notwendig etwas genauer zu wissen um eine Meinung sich bilden, was man tun kann.
Hochachtungsvoll
Adresse: S. E. Archeveque Basile
Rue des Chevaliers, 29
B-1050, Bruxelles, Belgien.
***
Русский Монастырь
Святого Пантелеимона на Афоне
ГРЕЦИЯ
Августа 27-го 1971.
Высокочтимому Господину
Георгию Штейн.
2093 Штелле
Асхаусенер Штрассе 15.
Западная Германия
Ном. Прот. 146 печать монастыря
ПОЛНОМОЧИЕ
Настоящее наше заверенное нашей священной великой печатью и подписанное Игуменом ПОЛНОМОЧИЕ, выдаётся Господину Георгию Штейн в том, что Он имеет право от Имени нашего Русского Свято-Пантелеимонова минастыря на нейтральном Афоне, ходатайствовать перед всеми комперентными надлежащими властями Западной Германии и принимать необходимое участие по нижеследующему вопросу:
Как нашему Монастырю святого Великого мученика Пантелеимона достоверно известно, что при конце Второй Мировой войны /1945/, из Псково-Печерского /называемого Печеры/ Монастыря, в Псковской области СССР, находящагося с 1918 до 1945 года в Эстонии, были забраны и увезены в Западную Германию все хранящиеся там Церковные священные предметы: реликвии, священные одежды, кресты, сосуды и прочее. Все эти вещи принадлежали Печерскому, Изборскому, Шлосебургскому и другим Монастырям тех районов в России /СССР/. Об этом свидетельствуют под присягой приехавшие оттуда к нам сюда и теперь живущие здесь в нашей святой Обители три /3/ иеромонаха, а в самом Монастыре Печёры ущё есть в живых старый иеромонах Серафим, который лично присутствовал при открытии там священного хранилища, по приказу военных Немецких властей, взятии и увезении в Западную Германию где до сих пор их удерживает и хранит Германское правительство.
Монастырь Печёры, теперь находится в пределах СССР и следовательно церковно-юридически принадлежит Московской Патриархии, которая и является его высшей авторитетной властью и покровителем.
Мы, русская братия, нашего Русского Свято-Пантелеимонова Монастыря на святой Афонской Горе, как официальный член Афонской Всеправославной Международной Общины, уполномачиваем Вас Господин Георгий Штайн и просим ходатайствовать пред всеми надлежащими Властями в Германии, и действовать так чтобы, все эти церковноосвящённые предметы не были допущены в светские, мирские музеи ни Германии ни Советского Союза /СССР/, но чтобы они были возвращену монастырю откуда взяты, или непосредственно Московской Патриархии Русской Православной Церкви. Отдача в музей церковной святыни, может очень оскорбить христианские чувства каждого верующего человека. Посему, мы убедительно просим Вас, а также и все имеющие связь с сим вопросом Власти, чтобы в случае каких препятствий к отправке в Советский Союз, все эти вещи были отданы на хранение сюда в наш Русский Монастырь на святой Афон где они смогут оставаться в сохранности и в подобающем для священных предметов месте до того времени, когда безбоязненно их можно будет вернуть кому принадлежат.
Мы верим, что благородный и всегда любящий справедливость Германский Народ обратит должное внимание на нашу горячую просьбуи вся эта наша проблема будет решена в Христианско-Евангельском духе и не будет позволено чтобы святыня святой христианской веры через них была поруганной.
Игумен Русского свято-Пантелеимонова Монастыря на Афоне
+ Архимандрит Гавриил со всею о Христе братиею.
Свидетели: Иеромонах Ипполит, Иеромонах Сергий, Иеромонах Досифей.
***
Georg Stein
2093 Stelle /Buchwedel
Ashausenerstrabe 15
Tel: 04174 2394
Stelle den 6, Oktober 1971.
Herrn Erzbischof Basilius Kriwoschein
Bruxelles/Belgique
Sehr verehrter
Yerr Erzbiscof!
Mir wurden sehr herzliche Grube an Sie auferlegt von Pater David und Pater Archim. Gavriell im Kloster Pantaleimon/Athos In Anlage uberreiche ich Ihnen zwei Abzuge der mir erteilten Verhandlungsvollmacht in der Sache der Klosterschatze von Pecory. Ausserdem eine Abschrift meines Schreibens an den Bundeskanzler in Bonn. Es ist aber anzunehmen, das mein Vortrag von unserer Regierung zuruckgewiesen wird; denn es haben einige Juristen die mir arteilte Vollmacht als rechtsunwirksan bezeichnet.
Daher Mochte ich Sie bitten, einen Abzug der Villmacht des Klosters Pantaleimon sofort per Luftpost /E^press an den Hochw. Herrn Patriarchen Pymen /Moskau/ Sagorsk zu schicken und debei zu schreiben, der Herr Patriarch mochte sich mit mir ungehend in Verbindung setzen. Ich benotige jetzt Ruckendeckung seitens der Ostkirche in Rubland. Des ist Alles bei meinem Besuch auf Athos abgesprochen worden. Von Belgien aus konnen Sie diese Nachricht unverfanglicher ubermitteln.
Sollte die deutsche Regierung meinen Vortrag tatsachlich abweisen, bitte ich schon heute zu uberlegen, uber welche Nachrichten — Agenturen und Presseorgane in Belgien und Frankreich der Sachvorgang veroffentlicht werden kann. Ausserdem setzen Sie sich doch bitte sofort, mit Mr. Anthony Terry, Europa — Korrespondent der «Sunday — Times of London» in Paris in Verbindung Tel: Paris 225 — 6212. Mr. Terry hat am 7.2.71 uber diese Sache einen Artikel geschrieben, den soll er Ihnen schicken und unterrichten Sie Ihn uber die bishenge weitere Entwicklung.
Freundlichste Grube
G. Stein
Georg Stein
2093 Stelle/Buchwedel
Ashausenerstr. 15
Tel: 04174 — 2394
Stelle, den 6. Oktober 1971.
An den Herrn Bundeskanzler
der Bundesrepublick Deutschland.
Betr: Klosterschatz von Pecory / Petschur
heute in Recklinghausen / Ikonenmuseum
Sachber: A. A./Bonn Abtlg V. 7 Prof. Rumpf.
Sehr verehrter
Herr Bundeskanzler!
In Anlage uberreiche ich Ihnen aine auf maine Person bezogene Villmacht des Klosters Panteleimon / Athos Griechenland und bitte Sie sehr herzlich, die in diesem Dokument zum Ausdruck gebrachten Anregungen und Bitten so bald ais moglich zu prufen, und zu veranlassen, des dem Kloster Pecory ober dem Patriarchat der «Orthodoxen Kirche Rublands» das Eigentum zuruckgegeben wird, das nun schon uber 26 Jahre in unserem Land, dem rechtmabigen Eigentumer vorenthalten wird.
Abt und Monche des Klosters Panteleimon, haben mich garum gebeten, die weitere Entwicklung dieser Angelegenheit bis zum Zeitpunkt der Ubergabe, — sei das im Kloster von Pecory, oder in der Residenz des Patriarchen in Moskau ider in Sagorsk — zu uberwachen. Daher bitte ich Sie verehrter Herr Bundeskanzler, mich von diesem Zeitpunkt an standig uber den weiteren Verlauf dieser Angelegenheit zu unterrichten.
Nach uber 700 jahriger Orthodoxer Kirchenjuristiktion, hat das Kloster Panteleimon auf dem Berg Athos die Pflicht, fur die Orthodoxe Kirche in Rubland zu sprechen, zu fordern und zu bevollmachtigen. Auf dieser Rechtsbasis, steht diese mir erteilte Vollmacht, die zugleich ein Auftrag ist, den ich, — wenn es sein mubte, auch im etwaigen Interessenkonflikt zu meinem eigenen Vaterland — auszufuhren gedenke.
Hier geht es um ein geruttelt Mab unbewaltgter Vergangenheit, noch vor wenigen Wochen, — nach Ihrer Ruckkehr aus Rubland, haben Sie verehrter Herr Bundeskanzler, sich dazu bekannt, vor unserem Parlament bekannt, jene Relationen zu bewaltigen, die uns allen der letzte Krieg als schauriges Erbe hinterlieb.
Hier Herr Bundeskanzler geht es um ganz realistische Fakten, bitte stellen Sie sich dieser Realitat — und geben Sie der Orthodoxen Kirche Rublands das lang vermibte Eigentum zuruck — man wartet dort — seit 26 Jahren.
Mit dem Ausdruck ganz vorzuglicher Hochachtung
Georg Stein in Vollmacht des Klosters Panteleimon / Athos.
***
IERON RWSSIKON KOINOBION
TOU AGIOU
PANTELEHMONOS
AGION OROS
TH 19-го ноября 1971 г. старого стиля
Его Высокопреосвященству,
Высокопреосвященнейшему Архиепископу
Брюссельскому и Бельгийскому
ВАСИЛИЮ
Высокопреосвященнейший Владыко.
Я очень извиняюсь за такое опоздание с ответом на ваши 2 письма. В пичине к тому есть, может быть, частичка и личного нерадения, но существенная причина: нескончаемая вереница ежедневной суеты.
Теперь хочу ответить, хоты бы частично, на интересующую Вас сторону нашего здесь существования.
После Вашего тоъезда с Афона здесь многое изменилось и особенно во внешнем виде. Особенно жутко смотреть на зазвалины русских когда-то цветущих обителей Скитов и Келлий. Русского населения на Афоне нас теперь осталось всего 32 человека. Андреевский Скит закрыт и никакой службыв нём не совершается. Один старик /отец Сампсон полупарализованный/ там доживает ещё и один доживает у нас /отец Симеон/ другие все вымерли. Ватопед, как господствующий Монастырь, не постеснялся обобрать все храмы, ризницу, книги и прочее и увезти в свой монастырь Ватопед. Деньги от метоха, от аренды за школу, всё забирает Ватопед. В Ильинском Скиту ещё живы. Николай и отец Иоанн, но и те уже при отходе. Николаю 92 года и Иоанну 85 и, как видно, последует скоро судьба Андреевского. Туда прибыли из Америки 2 человека, но Пантократорцы их умышленно не записывают — ждут конца стариков. Из русских Келлий существует ещё Крестовская и Архангельская /Архимандрит Евгений/, на Крестовской ещё 2 человека, а Евгений один. Белозёрка занята греками, а остальные все, если не совсем, то полуразвалены. Пустынников русских есть ещё на Карули 2 и на Капсале 2. Нас в монастыре всего 24 человека /из них 5 молодых/ и если бы мы не обратились за помощью к Московской Патриархии, то наша судьба приближалась к тому же исходу. Чтобы приобрести человека из свободных стран, мы в течении 15-20 лет исчерпали все возможности. Греческие власти за всё это время обещались идти нам навстречу, но на самом деле оказалось противоположное. К тому же можно сказать, что из эмиграции не так то много и желающих посвятить свою жизнь Церкви и тем более монашеству. В том, вероятно, и Вы сами убеждены.
Как только оказалась возможность, не смотря на критику эмиграции, мы обратились за помощью к Московской Патриархии и там мы нашли горячую поддержку и особенно в лице Владыки Никодима, /разумеется, что наш вопрос и подлежит области его службы/ что и дало возможность, хотя и немного, поддержать силы Монастыря.
К нам прибыло всего 6 человек, из Псково-Печерского Монастыря 4 — в 1966 году и из Сергиевской Лавры 2 — в 1969 году, но очень жаль, что первые 4 немного или мало, умственно оказались не совсем нормальными. Одного через 1 год по прибытии мы были вынуждены сами удалить, это был невменяемый человек /но это Владыко святый между нами, Вам пишу как своему человеку, не смотря, что такое скрыть нельзя — они сами себя выдают своим поведением/. В этом убедились все иерархи побывавшие у нас из России. Владыка Никодим выражал нам сожаление о такой неудаче и что их там не проверили. Но здесь, как пословица гласит, на бузрибии и рак рыба. Приехавшие из Москвы о. о. Авель и Виссарион о них тоже скорбят и стыдятся, иногда у них доходит чуть ли не до драки. Дисциплина никакая. Или уговоры недействительны. И выгонять неудобно — Монастырь пустой, и приходитсятолько молчаливо тернеть и ожидать лучших.
В прошлом году, так как для пополнения членов Собора Старцев из старых братий некого было избирать, то мы нарочно изменили статью нашего монастырского Устава — из 10 на 3 года жизни в монастыре, чтобы иметь право быть соборным старцем. Вот на 1971-ый год мы избрали из молодых /Иеромонах Ипполит/ и поставили Казначеем /Эпитропом/. Но тут же в скорости скончался и отец Илиан. После неудачи у нас с выборами в игумена отца Авеля, был избран почти единогласно отец Гавриил. С нашим выбором вполне согласилисьвсе власти /разумеется, что никто к нам не вмешался/. Мы написали в Кинот, назначили день интронизации. Тогда отец Ипполит взбушевался и начал смущать братию с протестом, что Карпаторосс, хотя и безукоризненный человек, но быть игуменом не имеет права. Когда увидел, что в монастыре на него никто не обращает внимания, он за 4 дня до интронизации сам написал письмо в Кинот и отеёс туда сам лично /для любопытства фотокопию его прилагаю здесь/. Письмо там через переводчика прочитали и не обратили внимания, вернули его нам в Монастырь. Ведь как и видите, уж глупее написать нельзя. Конечно этим отец Ипполит никому зла не причинил, как только русскому, или как говорят недоброжелатели, советскому, монашеству. Интронизация прошла очень торжественно, прибыла половина Кинота и все гражданские и полицейские власти. И только отец Ипполит 3 дея не появлялся, но скрывался в корпусах за воротами.
Что касается моего посещения Москвы, то это может быть и сбудется и по слудующей причине. Как Вам вероятно известно, Русская Церковь решила и пообещала нам помочь финансово в отстройке погорелой части монастыря. Советы валютой помощь не отпускают /разрешили дать только 1.000.000 драхм/, а согласны разрешить товаром. Это нас тоже устраивает. Но правительство Афин товары не впускает и, таким образом, дело тянется уже 2 года. Но надежда нами ещё не потеряна. Тогда за получкой материалов может быть удастся побывать в России. С Владыкой Никодимом мы так сговорились, но сбудется это — Бог весть.
Между нами и греками афонцами отношения теперь лучше чем были когда — либо за моё здесь пребывание. Атмосферу такую создало больше то, что как и Вам вероятно известно, в 1969 году Правительство Греции издало новый закон 124/69 который отнимает у монастырей права самоуправления и даёт права и прерогативы Губернатору. Всё это сделано без ведома Афонцев и, разумеется мы все начали сопротивлятся, но было трудно без помощи извне. В скорости Русская Церковь запротестовала в пользу своего Монастыря, потом на ней Болгария и т. д. За границей в печати поднялся шум, что и заставило этот закон в жизнь не проводить. Афонцы в этом усматривают Промысл Царицы Небесной и попечение о своём земном Жребии. Но зато гражданские власти смотрят на нас как на препятствие к достижению своей цели. Цель Правительства — эксплуатировать афон для туризма, а монахи препятствуют. Весь Халкидики превращается в Монте Карли для туризма. Гостиницы и дачи понастроены уже до границы нашей Кромицы, то есть подошвы Афона.
С приближающимися праздниками Рождества Христова шлю Вам свой привет и прошу вашего святительского благословения и молитв.
Иеродиакон Давид.
***
IERON RWSSIKON KOINOBION
TOU AGIOU
PANTELEHMONOS
AGION OROS
В Священный Кинот.
Милый, святой Конот, русский монастырь Святого Великомученика Пантклкимона, является обителью всех национальностей — православных христиан. Но игумен должен быть кусский, так как заботы об обители возложены на сынов обители — русских.
Помилуйте обитель от скорби. В настоящее время в обители живёт 10-ть национальностей и все они спасаются ради Христа.
Поп Ипполит.
Монастырь Руссик на Афоне.
18 апреля 1971 г.
***
18/31 декабря 1971 г.
Его Преподобию,
Иеродиакону Отцу Давиду.
Русский монастырь святого Великомученика Пантелеимона.
Афон.
Дорогой о Господе, Отец Давид!
Поздравляю Вас с наступающим праздником Рождества Христова, молитвенно желаю Вам всех благ от Господа, сил на служение нашей святой Обители.
Очень был рад получить Ваше интересное письмо от 19 ноября старого стиля, оно впервые раскрыло мне ясную картину положения дел в монастыре, имею в виду Вашу характеристику новоприбывших монахов. Конечно, это очень прискорбно, но нужно терпеть, как Вы само пишете, на безрыбье и рак рыба. Слава Богу, что двое, отец Авель и отец Виссарион, можно думать, хорошие люди и будут полезны для Обители. Но, конечно, рассказывать об этом никому не следует, а то наши недоброжелатели воспользуются этим как предлогом, одни, чтобы впредь не даватьразрешения на приезд новой братии из нашего отечества, другие, чтобы хулить Русскую Церковь, как они это делают. Хорошо что митрополит Никодим всё это знает. Кстати, читали ли вы в Журнале Московской Патриархии, № 7 за 1971 год страница 23, что сказал в своём докладе на Соборе митрополит, теперь патриарх Пимен об Афоне и о Пантелеимоновском монастыре в частности? Я присутствовал на Соборе, когда он это говорил. И вообще, как Вы это сами знаете, будущность и даже само существование Русской Обители на Святой Горе, тесно связано с Русской Православной Церковью. Как в прошлом, так и в настоящем и, даст Бог, в будущем. Я не против эмиграции, я сам эмигрант и таким остаюсь до сих пор по паспорту, но я ясно сознаю, что кроме как от Церкви в самой России, Московской Патриархии, помощи нашему монастырю ждать неоткуда и монахов новых кроме как из России не получить.
Конечно, если бы кто из эмиграции пожелал поступить, отвергать не надо, слава Богу, что нашёлся, но это будут в лучшем случае единицы. Поэтому вам нужно твёрдо держаться Русской Церкви, иметь с ней духовную связь, с любовью принимать приезжающих из России поклонников, особенно архиереев из России, служить с ними. Всё это, однако, при соблюдении двух условий: 1, Твёрдо помнить, что Пантелеимоновский монастырь на Афоне всегда находился в канонической юрисдикции Константинопольской патриархии и сейчас в ней находится. Константинопольскую юрисдикцию над Афоном всецело признаёт Русская Церковь, как это видно из того же доклада патриарха Пимена, хотя она и борется против попрания святогорских прав и препятствий к свободному доступу на Афон со стороны гражданских властей. Поэтому и вы должны всецело признавать Константинопольскую юрисдикцию. Впрочем, Вы это и без меня знаете. Во-вторых вы тоже должны знать, что по закону вы не советские, а греческие граждане, хотя и своеобразные ввиду особого положения Афона. Во всяком случае вы должны тщательно избегать каких-либо политических или политико-церковных выступлений и действий, как, например, протесты против войны, осуждение водородной бомбы, за разоружение, мир и т. д. Всякого рода такие выступления, совершенно неуместные со стороны монахов, отрёкшихся от мира, могут крайне пагубно отразиться на монастыре. А главное, они неправильны по существу, ибо не дело Церкви, а тем более монашества, впутываться в мирские политические дела. Пишу об этом потому, что наша Патриархия часто выступает с такими политическими заявлениями, что даёт повод её врагам карловчанам на неё нападать. Я её за то не осуждаю, ибо она вынуждена это делать внутри России. Как говориться, «с волками жить по волчьи выть». Но нас «зарубежных» иерархов, клириков и мирян, она это делать не заставляет, оставляет нас свободными и мы не в какой «защите мира» и т. д. не участвуем. И митрополит Никодим, между нами роворя, это одобряет. «Это к вам не относится», — сказал он о послании патриарха Алексия по поводу 50 — лерия октябрьской революции, и мы конечно этого послания в наших церквах не читали. Но Вы, конечно, это сами лучше меня знаете. Надеюсь, что и новоприбывшие монахи это понимают.
Вы пишете, что со стороны греческих монастырей к нам сейчас хорошее отношение. Слава Богу, очень этому рад. Но из газет и журналов узнаю, что на Афоне, главным образом среди куллиотов и в скитах, ведётся злостная компания против Русской Православной Церкви и в частности против митрополита Никодима в связи с решением нашего Синода допускать к причастию римо-католиков там, где нет католических храмов и священников. В Афинах одобная анти-русская компанияведётся в связи с предоставлением Московской Патриархией автокефалии своей духовной дочери Православной Церкви в Америке. Всё это та же древняя злоба. Относительно решения Синода, то как мне лично сказал в 1970 году тогдашний патриарший местоблюститель Пимен: «Не следовало этого решения принимать. И без него уже много лет установилась практика, что там где нет у нас в России католических церквей, а их на всю Россию, кроме Литвы и Латвии всего 6, допускать к причастию католиков, если они того просят. Так нужно было и поступать, а официально не узаконять». На это митрополит Никодим возражает, что происходил разнобой, священники смущались, ружно было принять решение. Я лично более согласен с патриархом Пименом. Как бы то ни было, ни о каком «общении в таинствах» с католиками ничего в синодальном решении нет, по прежнему возбраняется православным причащаться у римо-католиков, а только в исключительных случаях крайней нужды, там где, как в России, иногда на тысячи вёрст нет ни одного католического храма, разрешается давать причастие им. Это называется церковная икономия, когда строгость канонов несколько ослабляется по пастырским соображениям (например, ослабление строгих епитимий за грехи). Грекам нечего сейчас кричать о нарушении Православния: ещё в 1878 году константинопольский синод с патриархом Иоакимом III во главе постановил допускать к таинствам армян там, где нет армянских храмов и священников. Не говорю уже о том, что патриарх Афинагор причащает всех без разбору, католиков и протестантов, чего Русская Церковь отнюдь не делает. Тем не менее афинский архиепископ Иероним напал не на Константинопольскую патриархию, а на Московскую, в своём лживом и клеветническом послании. Не поддавайтесь этим греческим выдумкам, они исходят от лиц враждебно относящихся не только к Русской Церкви, но и к Русскому монашеству на Афоне. А что касается личности митрополита Никодима, то вот, что я Вам скажу, опять таки между нами: конечно, среди русских иерархов есть более духовные, чем он (например, митрополит Иосиф Алма-Атинский, архиепископ Вениамин Иркутский, архиепископ Леонид Рижский и т. д.), но в смысле административных способностей и ума, митрополит Никодим выдаётся среди всех. Это исключительно способный человек. Несомненно глубоко преданный Русской православной Церкви и Святому Павославию вообще. Безусловно церковный и благочестивый человек, а вместе с тем талантливый дипломат, гибкий и стойкий одновременно. Поэтому, советую вам ради блага Обители имейте доверие к нему, он не подведёт.
Было бы очень хорошо, если бы вам, как Вы пишете, удалось по монастырским делам побывать в Москве. Лично я собираюсь поехать туда в апреле, после Пасхи. Был бы очень рад там с Вами встретится, поговорить. Держите меня в курсе ваших планов поуздки, в соответствии с ними я могу определить и мои. Передайте моё Рождественское приветствие игумену, отцу архимандриту Гавриилу, отцу архимандриту Авелю и всем, кто меня помнит. Благословение Божие да будет со всеми вами.
С любовью о Господе в Вифлееме Рождающемся
+ Василий, Архиепископ Брюссельский и Бельгийский.
***
Ваше Высокопреосвященство,
Высокопреосвященнейший Владыко! Святительски благословите нас.
В священную обязанность вменяем себе принести Вам, Ваше Высокопреосвященство искреннейшее и усерднейшее поздраиление и приветствовать Вас Дорогой Владыко от Русской на Афоне обители со всезадостным днём Рождества Христова и Новым Годом и Святым Богоявлением.
Творец мира вочеловечением своим обновивый и восстановивый человечество, Своею Благодатью, да обновляет и Вас, Ваше Высокопреосвященство и да восстановляет силы ваши для великого и многотрудного служения Вашего Святой Его Церкви и укрепления мира во всём мире. Верховный Управитель судеб человеческих в распоряжении Коего лета жизни нашей, да хранит дорогую и многополезную жизнь Вашу на Новый Год и на многия и многия лета. Припадая к Святительским стопам Вашим и прося Вашего Святительского благословения всему нашему о Христе братству, с чувством глубочайшей преданности остаёмся, Вашего Высокопреосвященства недостойные послушники Русского Святого Великомученика Пантелеимона монастыря,
игумен, архимандрит Гавриил, архимандрит Авель.
Рождество Христово 1971 год.
Святая Гора Афон.
***
IERON RWSSIKON KOINOBION
TOU AGIOU
PANTELEHMONOS
AGION OROS
TH 15/28 марта 1972 г.
Его Высокопреосвященству,
Высокопреосвященнейшему Архиепископу
Брюссельскому и Бельгийскому Василию.
Высокопреосвященнейший Владыко.
С наступающими великими праздниками Святой Пасхи Христовой прошу Вас принять мой скромный, но искренний привет и добропожелания.
Письмо Ваше от 18/31 декабря 1971 года я было своевременно получил и извиняюс. Что отвечаю только к Песху. К сожалению я, по причине нескончаемой вереницы суеты, лишён возможности быть окузатным в своей личной переписке или вообще о себе позабототься. Безлюдие нас прижало к абсолютному краю возможности нормального существования.
Нас теперь, братства, 18 человек. Из этого 2 грека, 1 болгарин и 1 сербин. Русских нас всего 14, но одни совсем остарели, другие языка греческого не знают, а молодые, к сожалению, никакой инициативы не проявляют, они хотят только хорошо жить, а откуда всё достать, приготовить и на стол подать — это их не интересует, и никак не можем им внушить сознание что, Монастырь это есть наш дом и о всём заботится должны мы сами. Отчасти начал вникать отец Авель, этот и церковь любит, а других и в церковь игумен насильно загоняет. Хуже всего нам с ними в том, чтобратской любви между собой не имеют. Часто деруться — даже в церкви, уже 2 раза один другому волосы вырывали. Авель нерничает и мы очень скорбим все, но вразумить не возможно, а выгонять неудобно, это люди просто ненормальны и вразумить нельзя. Очень плохо, что весь Афон это узнаёт и печальное клеймо ложиться на Русскую Церковь и её монашество. Доброжелатель…. радуются и указывают на советское монашество. Даже греки подлинные афонцы скорбят о такой у нас неудаче. Простите Владыко святый, что я Вам это пишу, такими вопросами я ни с кем не делюсь, Вам пишу как своему человеку.
Относительно нашей поездки в Москву, после того как стало известно, что Святейший Патриарх Московский Пимен в мае приедет в Грецию, мы перестали думать. Раз он будет в Греции, то уж вероятно будет и на Афоне.
С ремонтом зданий у нас после пожара, у нас полная неудача. Как и Вам вероятно известно, Московская Патриархия в этом желает нам помоч материально о чём мы уведомлены уже 2 года тому назад официально. Так как Советское правительство выдачу этой помощи валютой не позволяет /разрешили и нам даны 1.000.000 драхм/ то разрешили прислать нам помощь материалами на порядочную сумму, что нас почти так же устраивает. К сожалению, греческое правительство ввоз материалов не позволяет. Куда мы ни обращались, кого только ни попросили, всё бесполезно. На личные просьбы отвечают обманом, а на письма даже не отвечают. Московская Патриархия, по видимому, нажать не в состоянии, а с другой стороны помощи нет.
Уже несколько лет тому назад, Греция Афон объявила археологическим участком /как сплошной музей/ и с тех пор никому не позволяется производить у себя абсолютно никакого ремонта без ведома и разрешения археологов т. е. Правительства. В монастырях пострадавших прежде нас от пожаров за последние годы /Ксиропотам, Пантократор, Ватопед/ и развалившуюся библиотеку в Хиландаре, отделывало греческое правительство, несмотря, что вездк начато и нигде ещё как бы следовало не окончено.
Недели две тому назад и к нам присланы 5 человек с инженером и начали копаться, но как видно, при таких условияхработы потребуется 10-15 лет, чтобы им справиться.
Как всем известно, нам помощь нужна не только для ремонтов погоревшего, но у нас вообще имеется нужда и средств не хватает. Всё обветшало и требуются ремонты. Зарплата слишком высока, всё надо нанимать и покупать. Из братии нет ни мастеров ни даже просторабочих /повар, хлебник, трапезарь, больничарь и прочие, все наёмные/, не смотря на всё это, братский стол /меню/ намного улучшен как это было когда мы с Вами поступали в Монастырь. В летний сезон прибывает очень много туристов, всех на Афоне пока-что кормят и приютят бесплатно, мы тоже ничем не отстаём. Все на это ропщут, но и все пока терпят. Например, у нас в летний сезон каждый почти день едят за столом от 15 до 30 человек, греков меньше чем иностранцев.
Современное правительство, на имения монастырей на Афоне наложило налоги чего ещё в истории Афона никогда не было. Теперь объявили, что за взятые для беженцев метохи тоже платить перестанут. Таким образом жизнь Монастырей становится всё сложнее.
Нашего Монастыря смета за последние годы такова: расход в год около 1.200 000, дохода устойчивого около 1.000 000 драхм. Этот недостаток мы пополняли с большим трудом. Теперь отнимают у нас полученые за метохи 200 000 плюс наложили налоги на имения в Солуни 60.000 /аренды получаем в год 280.000/, таким образом у нас будет недостача на 40%, но если бы были люди в монастыре, то ещё можно вывернуться, а без людей трудно. Но да будет во всём иодя Божия.
Если Вы будете в Москве, то попытайтесь заговорить о нашем монастыре. На самом деле они имеют твёрдое решение этот Монастырь за собой удержать как русский, или у них этот вопрос стоит на заднем плане? Приезжающие сюда всегда обещают, но на деле почти ничего не видно. Понятно, и нам хорошо известно, что при всём ихнем желании многое делать не могут — им не разрешают. Я уверен, что владыка Никодим афон очень любит и он, если бы на самом деле мог, то сделал бы всё для нашего монастыря, но… .
Отностительно сокровища находящегося в Германии, а принадлежещего Русской Церкви, владыка Никодим мне писал, что дело вышло на нормальную дорогу и есть надежда его получить обратно.
Прошу Ваших святительских молитв и благословения.
Ваш нижайший послушник.
Иеродьякон Давид.
(http://www.podvorje.com/arh-vasiliy.htm)
«Я должен был садиться в этот день на самолет, все было готово, билет
взят, вещи уложены, когда мне позвонил оперуполномоченный и попросил
незамедлительно зайти к нему по срочному делу. Я ответил ему, что очень
тороплюсь, так как улетаю на Собор и тороплюсь как бы мне не опоздать на
самолет. Оперуполномоченный продолжал настаивать, что дело очень важное,
неотложное и что это касается именно моей поездки на Собор… пришлось
поехать. Ввели меня к нему в кабинет, он сажает меня в кресло, начинает
говорить о всяких пустяках и ничего существенного, ничего серьезного. Так
проходит полчаса, я удивлен, смущен, ничего не понимаю, потом опер со мной
прощается, и я ухожу в полном недоумении.
Только вернулся домой, опять телефонный звонок и на этот раз из
Горсовета. Просят приехать незамедлительно. Опять начинаю возражать, говорю,
что окончательно опоздаю на самолет. Вынужден был подчиниться и поехать!
Картина повторяется — сажают в кресло, начинают говорить о ерунде, не
относящейся к делу, после получаса опять отпускают… Спрашиваю себя, а
зачем два раза вызывали и ничего не сказали?
По возвращении домой, не успел я уехать в аэропорт, у меня начались
сильнейшие ожоги и боли в задних частях тела и на спине, как раз там, где я
сидел и соприкасался с креслами. Пришлось вызвать врача, он вызвал еще двух
других, из лучших медицинских учреждений города. Они констатировали, что у
меня сильнейшие ожоги по всему телу, вызванные химическими веществами,
употребляемыми во время войны. Это вещество не видимо простому глазу и
действует через одежду. (Таким же образом в СССР была попытка отравить
А. И. Солженицына и профессора литературы Жоржа Нива.- Прим. Арх. В) Я попросил
составить протокол, врачи его составили и подписали. По моей просьбе дали
мне официальную копию. Впоследствии, как мне стало известно, главный врач,
выдавший мне эту копию, был уволен со службы. Боли у меня были такие
сильные, что несколько дней я не мог двигаться. Конечно, о поездке на Собор
не могло быть и речи«.
Этот рассказ Владыки Павла, переданный мне о. Всеволодом Шпиллером,
показалась мне маловероятным в своих фантастических подробностях и ненужной
сложности. Неужто у чекистов не было более простого и менее
«пинкертоновского» способа не пустить владыку Павла на Собор? И зачем весь
этот шизофренический детектив? Неужто владыка Павел представлял такую
опасность для избрания Патриарха Пимена?
Обо всем этом я рассказал через несколько дней А. В. Ведерникову,
добавив, что я сомневаюсь в достоверности рассказа. На что он мне ответил,
что «вполне вероятно это правда и такие случаи у нас могут быть».
Мои попытки встретиться с архиепископом Павлом во время моего
пребывания в Москве в июле 1972 года оказались не удачными. Я послал ему
заранее письмо, извещая, что буду на праздник преподобного Сергия в Лавре.
Но он на мое письмо не ответил и на праздник не приехал.
Вскоре я встретился в Ленинграде в Духовной Академии с архиепископом
Антонием Минским и передал ему рассказ о «креслах». Владыка Антоний
решительно высказался против вероятности версии об отравлении.
— «Если бы власти действительно захотели не допустить владыку Павла на
Собор, они могли бы сделать это гораздо проще. Например, вызвать его
свидетелем по делу его секретаря, который был под следствием по обвинению в
хозяйственных злоупотреблениях. Или придумать какой-нибудь другой
административный предлог и просто не разрешить ему поехать в Москву. Не было
никакой необходимости сажать его в «кресла». Тем более, что им был известен
характер владыки Павла, что он не успокоится, будет кричать на весь свет,
что его усадили в кресла и обожгли. Произошел бы громадный скандал, а это
властям не желательно».
— «Да, Вы рассуждаете логично. Именно зная характер владыки Павла, его
бесстрашие, со стороны властей не нужно было этого делать, но с другой им
было страшно выступление его на Соборе. И потом, ожоги были!
Об этом на Соборе официально говорил сам митрополит Никодим»,- возразил
я.
— «Я думаю, — продолжал архиепископ Антоний, — что многое объясняется
тем, что архиепископ Павел давно страдает тяжелыми головными болями. Для
лечения он пользуется очень сильными лекарствами. От болей это помогает, но
он ими злоупотребляет, и это вредно отражается на организме. Вызывает нарывы
на теле, подобные ожогам… вероятно, так было в данном случае».
— «Но почему же именно накануне отъезда на Собор, где его присутствие
было для многих нежелательно? — спросил я. — И почему на Соборе говорили об
ожогах кипятком?»
Искренне скажу, что вся эта история с «креслами» и ожогами мне
оставалась долгое время не ясной и скорее даже комичной. Более того, даже
маловероятной!
Летом 1972 года мне пришлось вновь побывать в России, на этот раз в
качестве «туриста». Во время этой поездки мне удалось получить
дополнительные сведения об участниках и обстоятельствах Собора и исправить
некоторые неточности.
Так, например, я писал, что мне было известно, по крайней мере, о
четырех архиереях (участников Собора) сидевших в лагерях — митрополит Иосиф,
архиепископ Вениамин, архиепископ Иов, архиепископ Андрей. Как мне стало
теперь известно, их было больше. Из архиереев, по крайней мере, двое:
будущий Патриарх Пимен,(ныне избранный) проведший в лагерях пять лет (1939-
1941) в сане иеромонаха и мобилизованный оттуда в 1941 году непосредственно
в армию(об этом я узнал от моей двоюродной сестры О. А. Кавелина.) А так же
митрополит Палладий Орловский, просидевший на Воркуте десять лет(об этом мне
стало известно от архиепископа Рижского Леонида).
Митрополит Палладий, как один из старейших по хиротонии, долгое время
после кончины митрополита Николая (Ярушевича) считался главным кандидатом в
Патриархи, в случае кончины Патриарха Алексия. Его к этому готовили, даже со
стороны Советского Правительства было дано согласие. Но в феврале 1970 года,
он был послан в Варшаву вместе с епископом Ювеналием. Они должны были
представлять Русскую Православную Церковь на торжествах интронизации
митрополита Варшавского Василия. Здесь в Польше, у митрополита Палладия
«развязался язык» и он начал рассказывать, как он сидел десять лет в лагере
на Воркуте… Об этом довольно быстро стало известно в Москве и кандидатура
митрополита Палладия была сразу и окончательно отброшена.
— «А каким образом это стало известно в Москве?» — спросил я владыку
Леонида Рижского.
— «Так об этом сообщил епископ Ювеналий, в присутствии которого
митрополит Палладий рассказывал польским иерархам о своем аресте и лагере».
Кроме того, Вера Александровна Рещикова, рассказала мне в Москве, в то
лето 72 года, что из присутствующих тогда на Соборе старых архимандритов,
некоторые просидели в советских лагерях по 20 лет.
Мне пришлось тогда же в Москве услышать любопытную версию о причинах
отсутствия на Соборе архиепископа Новосибирского Павла.
Как известно, официальная версия, которая мне была преподнесена
митрополитом Никодимом, будто бы владыка Павел обварился кипятком. То ли сам
обварил себе руки или ноги и поэтому не смог приехать на Собор, то ли его
обварили. Он прислал письмо, официально оглашенное на Соборе, что голосует
за кандидатуру митрополита Пимена. Мы сидели на знаменитой «колокольне» у
о. Всеволода Шпиллера в Москве, удалившись отдельно от других, чтобы
побеседовать, и вот что он мне сказал: — «Все гораздо хуже и серьезнее с
Владыкой Павлом. Он сам был у меня и рассказал как было дело на самом деле».
С утра этого дня я отправился один на машине в церковь Воскресения в
Филипповском переулке(теперь ул. Аксакова) на Арбате. Я никогда раньше не
бывал в этой церкви, и мне хотелось там побывать. Это бывшее Иерусалимское
подворье. Водитель машины не знал этой церкви, им мы долго блуждали по
улицам Арбата, прежде чем нашли ее.
— «А почему Вы хотите сегодня в церковь? — спросил он меня. — Разве
сегодня праздник?» И тут сам вспомнил: «Ах да! Сегодня ведь Духов
День!» Церковь была старинная, очень красивая, но маленькая. Народу полно.
Девятнадцать причастников. Время прошло быстро и после службы я вернулся в
гостиницу.
Я решил позвонить в «иностранный Отдел» и узнать, дано ли мне продление
визы для пребывания на территории СССР. Хоть они и уверяли меня, что все
будет сделано и, что они сами пришлют мне паспорт с продлением в гостиницу,
я был не спокоен.
К телефону подошел Б. С. Кудинкин.
— «Ну, как? — спросил я его. — Продлили паспорт?»
— «Плохо, Владыко, — отвечал он, — неудача. Отказали».
— «Как? Почему отказали? — спрашиваю я. — Вы же сами уверяли, что все
будет сделано и будет полный порядок».
— «Не знаю, не могу понять… но это не только Вам. Всем отказали,» –
сказал Кудинкин.
— «Неужели и Владыке Антонию Блюму, отказали?» — настаиваю я.
— «Сначала да.. И ему, и Патриарху Александрийскому, который хотел
ехать в Одессу, где у него подворье. И Владыке Петру и Алексею тоже. Но
потом в дело вмешался митрополит Никодим, нажал по телефону через Куроедова
на кого-то… В результате Владыке Антонию и Патриарху Александрийскому
продлили. Но спутнику митрополита Антония протоиерею Сергию Гаккелю
отказали».
— «А епископу Иринею Баденскому?» — допытывался я.
— «Ему не надо было продлевать разрешения, он имел его еще из
Германии. А двум его спутникам, тоже отказали». — Кудинкин отчитался мне
полностью, но я был возмущен.
В конце разговора, Кудинкин добавил, что митрополит Никодим хочет меня
повидать перед отъездом и просит быть у него в Отделе в половине шестого
вечера.
Безусловно, что отказ в продлении мне визы на неделю, с правом поездки
в Ригу и Крым, я воспринял как санкцию за мое выступление на Соборе. В
общем, это можно было предвидеть. Но прежде чем увидеться с митрополитом
Никодимом, мне хотелось удостовериться в правоте аргументов и фактов
Кудинкина, с продлением виз для других.
Я позвонил митрополиту Антонию Сурожскому, он мне сказал, что у него с
продлением все в порядке и более того, что у о. С. Гаккеля тоже не будет
проблем (так обещали!) А о трудностях никто ему не говорил.
Епископ Петр сказал, что у него еще не исчерпалось время пребывания на
территории СССР, он тоже просил немного продлить и ему сказали, что продлят.
У меня же кончалась виза завтра 8 июня! Что касается членов бельгийской
делегации, диакона С. Рейнгардта и Драшусова, то они сами, торопясь вернуться
на работу, уехали уже сегодня утром. По тем же причинам улетел одновременно
с ними и Лосский. То, что касается епископа Дионисия, у которого виза еще не
кончилась, оставался больным в Лавре, где к нему вызывали местного доктора.
Так что, в сущности только мне или, во всяком случае, почти только мне
отказали в продлении срока пребывания в СССР. Я расценил результат разговора
с Кудинкиным, как санкции по отношению ко мне. Впрочем, всем кому я об этом
рассказал, оценивали эту ситуацию также. Позвонил своему брату Игорю, о.
Шпиллеру. Брат жалел о моем внезапном отъезде и что мы с ним больше не
увидимся.
В назначенное время я был в кабинете митрополита Никодима. Он сразу
начал мне объяснять, почему мне отказали в продлении визы: «Владыко, в
пятницу и субботу ОВИР закрыт, а Ваша виза кончается во вторник. Когда наши
люди пошли хлопотать о продлении, им сказали, что уже поздно, потому что
виза кончается на следующий день… нужно уезжать».
Тут возникает первая неточность, подумал я — ОВИР по пятницам открыт по
утрам.
— «Да ведь я дал свой паспорт для продления визы еще до начала Собора,
да еще несколько раз напоминал..» — возразил я.
— «Во время Собора все были так заняты, что не могли заниматься
паспортами», — ответил митрополит Никодим.
— «А почему же другим продлили?»
— «Ну, потому что у других виза не кончалась на следующий день… было
время хлопотать». То что говорил митрополит Никодим не соответствовало
действительности и было внешне искусно подстроено. А главное находилось в
противоречии с тем, что утром мне говорил по телефону Кудинкин. Ведь говорил
же он, что «митрополиту Никодиму пришлось для кое-кого» вмешаться, нажать и
пробить «продление виз». Я не сослался на свой разговор с Кудинкиным и
вообще ничего не стал говорить митрополиту Никодиму. Он был крайне утомлен
от Собора.
Вечер я провел у о. Всеволода Шпиллера. Конечно, много говорили о
Соборе, обсуждали, кто может быть теперь назначен митрополитом Крутицким. Я
сказал о. Шпиллеру, что слышал о двух кандидатах — архиепископ Антоний
Минский или архиепископ Сергий Одесский. Первое хорошо, а второе очень
плохо, решили мы оба. У о. Всеволода были свои сведения на сей счет.
— «Я слыхал, — сказал он, — что Патриарх хочет, чтобы Крутицким был
епископ Самаркандский Платон».
— «Этого не может быть! — страшно удивился я. — Епископ Платон младше
всех по хиротонии, да к тому же он малограмотный, примитивный человек».
— «Ну, вот поэтому его и хочет Патриарх Пимен! Ему такого и надо на
этом месте. Владыка Платон в прошлом тракторист, из малообразованной семьи,
то что называется «от земли» близкий «к народу». Так его и будут называть
«Платон, иже во трактористах». Он действительно очень примитивный человек и
не потому что из села, а как-то не развит, но зато предан по сыновнему уже
много лет Пимену. Всецело его человек. Патриарх Пимен сможет на него
уверенно опираться».
— «Я не думаю все же, что его назначат, — сказал я. — Слишком уж
невероятно».
В результате, не был назначен ни один из перечисленных выше кандидатов.
Эту должность занял архиепископ Курский Серафим, довольно бесцветная
личность, заведующий хозяйственным отделом Патриархии.
Закончился наш вечер с о. Всеволодом его рассказом, что против
митрополита Никодима составлена записка в 50 страниц небезызвестным Феликсом
Карелиным, весьма спорной личностью. Он обвиняет митр. Никодима в ереси
модернизма и в извращении Православия. Записка эта, как я впоследствии
узнал, предназначалась для Собора, но по неизвестным причинам до нас не
дошла и осталась неизвестной. Собором о. Всеволод был, в общем, доволен, что
с ним бывает редко.
Уже поздно вечером я вернулся в гостиницу. Ко мне пришел о. Сергий
Гаккель и стал рассказывать о своем посещении Макарцева, совместно с
митрополитом Антонием.
— «Макарцев недоволен Вами, — сказал о. Гаккель, — и выражался о Вас
невежливо. Он говорил, что Вас считали серьезным человеком, но Вы их
разочаровали своими действиями».
Больших подробностей мне от о. С. Гаккеля не удалось выяснить, но
впоследствии митрополит Антоний мне рассказал, что Макарцев был недоволен не
только моим выступлением на Соборе, но и разговорами, а также письмами
архиереям. Макарцев, оказывается, спросил митрополита Антония, доволен ли он
ходом дел на Соборе, на что митр. Антоний ответил, что не особенно.
— «Почему?» — спросил Макарцев.
— «Потому что все было заранее предрешено», — ответил Антоний.
— «Откуда же это видно?»
На что митрополит Антоний очень хорошо ответил: — «Да хотя бы из того,
что заключительное слово Патриарха сразу после окончания прений, было
прочитано им по заранее заготовленному тексту».
— «Я Вам хочу напомнить, что у нас в Советском Союзе все заранее
глубоко обдумывается и случайностей быть не должно!» — резко ответил
Макарцев.
На следующий день в 7 часов утра я выезжал в аэропорт Шереметьево,
откуда вылетел в Брюссель, через Стокгольм и Копенгаген. При проходе через
таможню меня не осматривали, и весь полет прошел без инцидентов.
До аэропорта меня провожал мой сопутствующий о. Владимир Есипенко и мой
племянник Никита.
Брюссель, 11 февраля 1972 года.
Архиепископ Брюссельский и Бельгийский Василий
В Большой зал Государственной Консерватории, мы едем вечером к 20
часам. Ожидается большой концерт. Беру программу и сразу вижу, что Фурцева
действительно запретила монашескому хору игумена Матфея участвовать в
концерте. В первоначальной программе, которая была нам роздана до начала
концерта хор значился, а теперь его нет. В первом варианте программы стояло:
1. Смешанный хор Матвеева; 2. Мужской(=монашеский) хор игумена Матфея; 3.
Симфонический оркестр дирижера Светланова. Более того, почему- то
«пострадал» и был заменен «Китеж» — Римского-Корсакова, на Чайковского
«1812 год».
Между тем, как стало известно, с регентом Матвеевым произошел
несчастный случай. Когда он возвращался из Лавры, после избрания Патриарха,
его машина столкнулась с другой, в результате Матвеев получил небольшое
сотрясение мозга и регентовать не смог. Его заменил Комаров, бывший регент
Елоховского Патриаршего Собора. На качестве программы исполнения это не
отразилось, говорят, что Комаров как регент выше Матвеева.
Перед началом концерта, я шел по коридорам Консерватории, когда ко мне
подошел священник, он предложил мне программу со словами: «Не хотите ли
программу на духовный концерт?»
— «Духовный? — удивился я. — А что же в нем духовного? Просто –
торжественный концерт».
Лицо священника, иеромонаха из Лавры, выразило недоумение. Но в
следующий момент, он догадался, что я имею в виду, улыбнулся и сказал мне:
«Ах, Вы уже знаете? Действительно, не духовный. Но не огорчайтесь, хор
игумена Матфея Вы услышите в Лавре в воскресенье в трапезе».
Войдя в зал, я встретился с А. Л. Казен-Беком.
— «А Вы знаете, почему программа концерта переменилась? — спросил я
его, — хора игумена Матфея сегодня не будет».
— «Почему?» — удивился он.
— «Да потому что Фурцева запретила!» — сказал я.
Лицо Казен-Бека исказилось гримасой, и он полушепотом, но весьма
энергично выругался по ее адресу.
Усевшийся рядом со мной митрополит Аксумский Мефодий, Александрийской
Патриархии, тоже возмущался отсутствием монашеского хора… и ругал
Фурцеву. Я видел, как вошел в зал Куроедов и занял место в первом ряду
налево от прохода. Концерт можно было начинать.
Мы вернулись в гостиницу уже поздно. Было уже около двенадцати часов
ночи, когда, поужинав, я стал направляться к выходу из зала. За столиком у
самого выхода из зала, сидела компания служащих «иностранного Отдела» –
Кудинкин, Казен-Бек, Буевский, Игнатьев (прибывший на Собор из Болгарии). Я
подошел к ним. Казан-Бек вскочил и начал нервно — возбужденно говорить.
Видно было, что он слегка подвыпил, что с ним, как говорят, случается редко.
Он начал мне горько жаловаться, что его никуда не выпускают за
границу: «Знаете, Владыко, не только в «настоящую заграницу», во Францию или
Америку, но и в «братские» страны. Подал прошение поехать в Югославию.
Отказали! А между тем мне нужно туда поехать для одной церковной
исторической работы, которую я хочу написать. С трудом пустили только раз в
Болгарию, да и то потому, что Патриарх Болгарский потребовал. А другие то
постоянно ездят!»
Он весь кипел от возмущения, а Игнатьев пытался его остановить:
«Успокойся, не говори так много».
Этот Игнатьев, уже пожилой человек, старый эмигрант, живущий в
Болгарии. В прошлом он состоял в партии младороссов, во Франции. Как я потом
узнал, он, пишет в ЖМП церковные статьи, преимущественно о жизни Болгарской
Церкви. Пишет не плохо, но вполне в «лояльном» духе.
Сейчас воспользовавшись моментом, он прошептал мне: «Не думайте, что я
Вам не сочувствую… я вполне согласен с Вашим заявлением на Соборе. Но мы
не можем говорить, а Вы можете! Вот вся разница… и, пожалуйста,
продолжайте говорить и писать».
Кудинкин перебил его и опять, в который раз задал мне вопрос. Он
задавал его мне почти каждый день на протяжении всех этих дней в Москве и
Лавре: «Как Вам нравиться Собор? Какие Ваши впечатления?»
По началу я ему отвечал: «Подождите, Собор еще не начался», — а
потом… «неплохо, удовлетворительно, ничего…». Ему очень хотелось,
чтобы я всецело восхвалял все происходящее на Соборе. Но этого по совести я
не мог делать, а раскрыть ему все, что я думаю, считал не возможным.
Сейчас я ему сказал: «В общем, хорошо…»
В ответ на это Кудинкин разразился патриотической тирадой: «Мы
русские, очень скромны, слишком скромны! Мы спасли Европу от татар, потом
спасли ее от Наполеона, в последнюю войну от Гитлера. Все другие народы
трубили бы об этом по всему миру, хвастались бы,.. а мы замалчиваем или
говорим… «удовлетворительно», «неплохо», «в общем, хорошо». А надо
говорить — «прекрасно»!» Я позавидовал его патриотическому оптимизму.
А относительно Казен-Бека я вспомнил его реплику на Соборе. Он был
переводчиком у Виллебрандса, подходит ко мне и говорит: «Владыко, вот если
посмотреть на собравшийся здесь епископат Русской Церкви, на их лица, то
скажу Вам, слава Богу, благоприятное впечатление. А вот посмотреть на лица
батюшек… уже хуже».
В это утро я звонил в «иностранный Отдел». Меня беспокоил вопрос о
продлении моего паспорта, который кончался во вторник 8 июня. Мне хотелось
остаться еще на неделю, поехать в Ригу, куда меня приглашал архиепископ
Рижский Леонид. Мне очень хотелось побывать в тамошних женских монастырях, в
самой Риге и так называемой «пустыньке», в 60 километрах от Риги. Как
сказал сам архиепископ Леонид «единственные настоящие русские монастыри,
существуют сейчас только там». Да и от других я слышал об этих монастырях
много хорошего. Очень мне хотелось побывать в Крыму, Ялте и Никитском Саду,
где я провел детство вместе со всей нашей большой семьей, со всеми пятью
братьями Кривошеиными. Меня туда очень приглашал в 1969 году епископ
Крымский Антоний, но сейчас, когда я заговорил с ним об этом, он смутился и
стал как-то отнекиваться. Могу предположить, что он испугался моего
выступления на Соборе, а может быть ему самому надо было куда-то ехать по
окончанию Собора. Во всяком случае, я решил просить в «иностранном Отделе» о
разрешении поехать в Крым.
Паспорт мой отобрали у меня в «иностранном Отделе» с самого начала, под
предлогом, чтобы хлопотать о продлении и разрешении на визу. Уверяли, что
все это пустяки, не стоит и беспокоиться, одна формальность. Да и сейчас
Кудинкин, с которым я разговаривал по телефону, меня успокаивал: «Все будет
сделано. В понедельник получите паспорт с продлением визы. Поверьте нам, мы
в этих делах имеем опыт».
Утро пятницы 4 июня, я провел в гостинице, а к трем часам я поехал в
гостиницу «Украина», где устраивался прием в честь Патриарха. Прием
устраивал Куроедов и злые языки говорили, что он это делал за счет
Патриархии. Надо отметить, деликатности ради, что по своим масштабам и
обилию блюд, этот прием был скромнее, чем устроенный накануне Патриархом.
Впрочем, и «куроедовский» был достаточно многолюдным и изобильным.
Гостей встречал П. В. Макарцев, помощник Куроедова.
— «Владыко Василий, добро пожаловать! — вскричал он приветственно,
искусственно-дружеским тоном. — Как Ваше здоровье?»
— «Хорошо, слава Богу! — отвечаю ему в том же духе. — Ни на что не могу
жаловаться».
— «Это самое главное», — отвечает Макарцев. На этом разговор наш
прекращается. Наблюдаю, как все подходят здороваться к Куроедову, опять
выстраивается длинная шеренга людей, пытаюсь и я пристроиться в конце.
Понимаю, что придется долго ожидать и решаю, что не стоит, достаточно, что
поздоровался с Макарцевым. Вскоре начинаются приветственные речи…
На следующий день, в четверг 21 мая/ 3 июня, был день празднования
иконы Владимирской Божией Матери. К восьми часам утра члены Собора стали
прибывать на машинах в Елоховский Богоявленский Патриарший Собор. В храм
пускали народ только по билетам, выданным Патриархией. Народ толпился около
Собора, люди входили или скорее пытались пробиться в храм, даже не имея
билетов. Милиция действовала решительно, оттесняла народ, который также
настойчиво пытался пробиться сквозь кордоны. Иногда те у кого не было
билетов, пытались подстроиться к приглашенным, некоторым удавалось
проскочить.
Члены Собора были помещены в передней части храма в левой стороне
против алтаря. В правой части находились почетные гости. Прибывший некоторое
время спустя Кардинал Виллебранс занял было самое почетное место в первом
ряду кресел, но когда позднее прибыл армянский Патриарх Вазген, Кардинала
попросили уступить ему свое место и пересесть на одно место правее. Мы же,
члены Собора, находились в левой части храма, огражденные перилами от центра
собора. Надо сказать, что вся эта иерархическая расстановка, всегда была
важна, а тут она соблюдалась с еще большей скрупулезностью. Для архиереев
был расставлен ряд стульев, священники и миряне по большей части стояли. Для
зарубежных батюшек и мирян старались найти места сидения. Пока мы
усаживались, ко мне опять подошел один священник, член Собора от Винницкой
епархии и стал выражать свое сочувствие и благодарность за мое выступление
на Соборе.
Храм быстро наполнялся народом, несколько отличным от обычного в
русских церквах. Было больше молодых и интеллигентных людей, чем обычно.
Особенно на хорах, которые были заполнены сплошь. Видимо такого рода люди
легче могли достать билеты, чем простые и немолодые.
В начале десятого начали пребывать главы автокефальных Церквей. Опускаю
здесь, все подробности встречи гостей. Последним должен был быть встреченным
Патриарх Александрийский Николай, как старший по диптиху, но на самом деле
он был предпоследним, а последним встречали архиепископа Кипрского Макария,
значительно младше по положению своей Церкви. Но с ним как-то особенно
носились, очевидно, потому, что он был главою государства и гостем
Советского Правительства. Это раздражало меня и огорчало, тем, что одно
появление архиепископа Макария в храме произвело сенсацию среди собравшегося
народа. Произошло движение, нестройный гул голосов, все заколебалось, чего
не было, когда встречали других первоиерархов, более того… даже Патриарха
Пимена. При встречи их верующие кланялись, крестились, но не шумели, а
выражали скорее благоговейные чувства. Самым последним, и с наибольшим
почетом и торжеством, прибыл Патриарх Пимен.
Началась служба. Грандиозная, потрясающая и вместе с тем глубоко
молитвенная. Продолжалась она от 10 утра до половины третьего, вместе с
молебном и приветствиями. Отметим момент настолования после малого входа,
когда Патриарха трижды сажают на патриарший трон на горем месте. Не новой
хиротонии, а именно настолования, хотя формула этого акта несколько схожа с
хиротонией: «Божественная Благодать, немощная врачующи, оскудевающая
восполняющи и промышление всегда творящи о Святых Своих Православных
Церквах, посаждает на престоле Святых Первосвятителей Российских Петра,
Алексия, Ионы, Филиппа и Ермогена отца нашего Пимена, Святейшего Патриарха
великого града Москвы и всея Руси, во имя Отца. Аминь. И Святого Духа.
Аминь».
При каждом произнесении слова «Аминь» митрополиты посаждали Патриарха
на горнее седалище и снова поднимали его руки, в то время как духовенство,
певчие и народ пели «Аксиос». Оно пелось сотни раз, пятью хорами в разных
местах храма, и это нескончаемое пение было одним из самых незабываемых
моментов всего чина интронизации.
На литургии, в отличие от встречи, строго соблюдался иерархический
порядок Церквей. Возглавлял служение Патриарх Александрийский Николай, за
ним следовал Патриарх Пимен, далее Патриарх Грузинский Ефрем и т. д. После
окончания литургии Патриарх Пимен выходит из алтаря на солею, где его обычно
облачают в патриаршую зеленую мантию. Митрополит Филарет вручает ему куколь.
— «Мне, — говорит он при этом, — как митрополиту древнейшей Киевской
кафедры, выпала высокая честь вручить тебе внешний знак патриаршего сана –
куколь… Велико и ответственно патриаршее служение, и без помощи Божией
невозможно его понести. Как опору на этом благословенном и многотрудном пути
приими верность тебе епископата нашей Церкви и готовность быть твоими
соратниками на ниве церковной. Архипастыри и пастыри, иноки и благочестивые
миряне хотят видеть в тебе, прежде всего Святейшего Отца… Да дарует тебе
Господь, вести корабль церковный по избранному Святейшими Патриархами
Сергием и Алексием пути во славу Божию и на благо нашего Отчества».
Эти хорошие слова митрополита Филарета были для меня испорчены тем
фактом, что он совершенно опустил имя Патриарха Тихона при перечислении
предшественников Патриарха. Он ограничился только Патриархами Сергием и
Алексием. Эта тенденция совершенно «забывать» и игнорировать Святейшего и
многострадального Патриарха Тихона проводилась, к сожалению, многими на
Соборе.
Затем митрополит Никодим вручил Патриарху жезл, сказав вкратце
следующее: «Тебя знала Церковь наша ревностным делателем на ниве Господней
в течение многих лет твоего священнослужения. Таким желает видеть тебя вся
полнота нашей Святой Поместной Русской Церкви как в пределах нашего
Отечества, так и во всем мире, где рассеяна она и куда простирается
каноническая власть Московского и всея Руси Патриарха». После этого
митрополит Алексий вручает Патриарху икону Владимирской Божией Матери и
говорит: «От лица Поместного Собора, приими сердечное поздравление с
великим событием единогласного избрания Вашей святыни и наш общий низкий
поклон. Не с твоим ли именем связаны все надежды на дальнейшее укрепление
жизни церковной и на объединение всех православных русских людей, в
рассеянии сущих, в ограде нашей Матери-Церкви? Тебе предстоит быть не только
хранителем апостольских преданий, столпом непоколебимым и Православия
наставником, но и постоянным молитвенником за нашу великую Родину и ее
народ. Быть его христианской совестью и правилом веры для наших пастырей и
пасомых. На это мы твердо надеемся потому, что с высоты Патриаршего престола
ты будешь управлять Церковью, «не господствуя над наследием Божиим»…
Молясь пред этой святой иконой, пребывай в единении духа с твоими великими
предшественниками Святейшими Патриархами Сергием и Алексием».
Совершается молебен, и Патриарха приветствуют представители
автокефальных Церквей — Виллебрандс, Блэйк и др. Многие из них говорят
неразборчиво… все устали и никто почти не слушает. Место, где стояли или
сидели архиереи, а также другие члены Собора, быстро пустеет. Ухожу и я
посреди читаемых приветствий. Уже половина третьего дня, в церкви я провел
шесть с половиной часов. Почти афонское бдение!
***
Возвращаясь на машине в гостиницу, усталый и голодный, я был всецело
под впечатлением богослужения и патриаршей интронизации. Все было, в общем,
хорошо, даже чудесно, кроме некоторых отмеченных и неотмеченных промахов в
приветствиях. Меня раздражило бесконечное шмыганье фотографов и журналистов
во время службы, а также частое надоедливое зажигание и потухание юпитеров.
Это действовало на нервы. Вокруг собора и на тротуарах близлежащих улиц
толпилось множество народа. Не расходились, ожидая появления новоизбранного
Патриарха. Даже отъехав на машине несколько сот метров, я видел улицы
заполненные людьми.
Мне нужно было спешить на прием, устраиваемый Св. Синодом по случаю
избрания и интронизации Патриарха. Он происходил в той же гостинице
«Россия», в громадном зале, вернее ряде зал, которые объединялись в один,
когда устраивались торжества подобные этому. Я зашел к себе в номер, привел
себя в порядок и направился через всю бесконечную гостиницу в приемный зал.
Там было полно народу, стоял гул голосов, присутствовало около 850
человек (так писалось в газетах). Кроме членов Собора, зарубежных гостей,
было приглашено все московское духовенство, служащие Патриархии и ее
«иностранного» Отдела. Были заметно оживлены Куроедов и Макарцев, мелькали и
другие «деятели» Совета по делам религий. В зале предваряющий главный, за
отдельным столом сели представители московской церковной «оппозиции» –
протоиерей В. Шпиллер, протоиерей А. Сергиенко и др. Они пригласили меня к
себе, но я предпочел пройти в главный зал, где мне было уготовано место. И
потом мне было интересно побыть в гуще соборных членов и послушать
интересные разговоры, особенно с теми, кого я редко видел. С милейшим
о. В. Шпиллером я виделся часто и подумал, что успею с ним обменяться мнениями
позже. Кроме всего, я был голоден, с утра ничего не ел, а, посмотрев на стол
«оппозиционеров» я кроме сладких блюд, тортов и фруктов ничего не заметил.
Войдя в главный зал, я стал пробираться к Патриарху, вокруг которого
толпилось много народу, чтобы его приветствовать. Куроедов был тоже окружен
толпицей; я подумал к нему подойти чтобы поздороваться, но потом решил, что
не стоит тратить для этого время, ждать в хвосте. Для «почетных» лиц –
Патриарха, Куроедова, иже с ними, митрополитов и зарубежных гостей был
накрыт отдельный стол с потрясающими яствами и с именными местами. А все мы
остальные, должны были закусывать, стоя перед столами (а ля фуршет), во
множестве расставленными рядами и ломящимися от множества блюд.
Никто не начинал есть, ожидали, когда Патриарх кончит здороваться и
сядет за стол. Наконец закончились поздравления Патриарха, была прочитана
молитва, Патриарх благословил трапезу, «почетные» сели, а остальные стоя
начали поедать обильные блюда. Все были невероятно голодны и некоторое время
в зале было тихо, раздавался только звук вилок и ножей. После этого начались
тосты и приветствия, которые мало кто слушал, да и трудно их было
расслышать, кроме двух первых, Патриарха и Куроедова…
Уже гораздо позже вспоминаю об одном разговоре. Среди приглашенных на
банкет встречаю работника «иностранного» отдела Г. Н. Скобея. Он кончил
Духовную Академию, брат его протоиерей, они из священнической семьи из
Белоруссии. Был послан в Грецию на богословский факультет, пробыл там два
года и вполне прилично изучил греческий язык. Работает сейчас как греческий
переводчик при Патриархии, в этом качестве участвовал, во Всеправославных
совещаниях. Человек неглупый, побывавший за границей, но очень сдержанный,
типичный ученик митрополита Никодима. Разговорились с ним по-гречески.
— «Скажите, — говорит он мне, — что Вы имели в виду, когда сказали
вчера на Соборе, что Обращение ко всем христианам- тенденциозный и
односторонний документ? Мне это неясно».
— «Я имел в виду, — отвечаю я, — что в нем подвергаются критике
действия американского правительства во Вьетнаме, например, а о подобного
рода действиях советского правительства умалчивается».
— «А какие это такие действия советского правительства?» — спрашивает
он.
— «Например, советская интервенция в Чехословакии!»
— «Да ведь в Чехословакии происходила борьба двух партий».
— «Как и во Вьетнаме! Только в Чехословакии, 95% по крайней мере,
стояли за Дубчека и были против советского вмешательства», — отвечаю я.
— «Неужели так много? Я этого не знал… но ведь нужно было защищать
социалистический строй, «наш дружественный лагерь»… он был под угрозой», –
растерянно пробормотал Г. Скобей.
— «А на что он нужен, этот социалистический лагерь, раз громадное
большинство чехов его не хотело? Ведь это только обозлило людей и вызвало
анти — русские чувства и надолго. Во всяком случае, интервенция советских
войск и введение танков, нанесла тяжкий удар престижу СССР в мировом
мнении». — Со своей стороны я решил отвечать как думаю и не лукавить.
— «Да, это так, — соглашался Скобей, — я это знаю. Но многие боятся
обсуждать это вслух…»
Банкет закончился в шестом часу вечера. В гостинице встречаю члена
константинопольской делегации митрополита Транупольского Дамаскина. Он
выражает полный восторг моему выступлению на Соборе: «Среди общей
мертвечины и казенщины вдруг раздался Ваш свободный голос. Как бы повеяло
благодатью Духа Святого. Вы спасли Собор. Я сидел и думал, неужто так и не
найдется человека, который бы сказал правду об этом Обращении. А Вы смогли
точно все определить!»
Я поблагодарил, конечно владыку Дамаскина, но подумал про себя «Суть же
грецы льстивы даже до сего дне». Но все-таки хорошо, что сказанная мною
правда была услышана «зарубежными гостями» и станет известна за границей, а
это «важно и на пользу Церкви», невольно вспомнил я слова митрополита
Никодима.
Вечер был свободным, и я поехал в гости к своему брату Игорю. Там я
рассказал подробности про Собор, прием и передал два билета на завтрашний
концерт.
На следующий день в Успенском соборе в 10 часов утра была отслужена
торжественная литургия. Служили митрополиты Пимен, Никодим и Алексий,
постоянные члены Синода. Служил также с ними по случаю дня своего ангела
архиепископ Дюссельдорфский Алексий. Собственно говоря, он только выразил
желание приобщаться, но ему по недоразумению приготовили полное облачение и
он понял это как приглашение служить. Облачился и присоединился к служащим
митрополитам во время малого входа. Его сначала не поминали, диаконы не были
предупреждены, но потом стали поминать. После литургии был отслужен молебен
Святителю Алексию и Преподобному Сергию.
По окончании церковной службы, за чаем, я сидел вместе с архиепископом
Иовом Уфимским за одним столиком.
— «Владыко, почему, Вы вчера отказались от слова?» — спросил он меня.
— «Меня отговорили митрополиты Никодим и Антоний, — ответил я. — Они
сказали, что я нанесу вред Церкви, если выступлю на Соборе о постановлениях
1961 года. А, кроме того, со слов митрополита Антония, буду изображать из
себя героя, а все остальные окажутся трусами. Вот и не знаю, теперь,
правильно ли я поступил, отказавшись от слова на Соборе. Но потом я все-
таки подал письменное заявление, о моем не согласии, митр. Никодиму».
— «Вы правильно поступили, — сказал архиепископ Иов. — Очень хорошо,
что Вы подали это письмо, а особенно хорошо, что Вы говорили на Архиерейском
совещании… что может быть лучше!»
К половине второго дня, мы должны были вновь собраться в Успенском
храме, чтобы оттуда, облачившись в мантии, торжественно шествовать для
выборов Патриарха в Трапезную церковь. Здесь также должны были собраться
иностранные гости, представители автокефальных Церквей и т. д. Я уже был
готов идти из моего гостиничного номера в Успенский собор, когда мне
сообщили, что митрополит Никодим просит меня придти к нему. Конечно, я сразу
пошел к нему и застал его в ректорских покоях. Оказалось, что митрополит
Никодим, хотел попросить меня помочь уладить ему очень деликатное дело,
которое заключалось в следующем: на Собор пребывали представители
Константинопольского Патриархата, митрополиты Иаков Германский и Дамаскин
Транупольский, которые не желали сослуживать вместе с представителями
Американской Церкви (они ее не признают!). А так как по константинопольской
Церкви будут руководствоваться все другие греческие иерархи, начиная с
Александрийского Патриарха, то дело грозило серьезными последствиями. Более
того, так как всеправославное сослужение при интронизации Патриарха должно
было произойти на следующий день, все могло перерасти в скандал и быть
просто сорвано из-за отказа греков сослуживать с «американцами. Отстранить
«американцев» тоже было неудобно и даже несправедливо… вот митрополит
Никодим и попросил меня пойти с ним до начала выборов Патриарха, поговорить
с константинопольскими митрополитами и постараться уладить дело.
Мы выходили вместе с митр. Никодимом из ректорских покоев, когда он
спросил у обслуживающего его иеромонаха, где сейчас находятся
константинопольские митрополиты. Тот ответил, что он провел их на второй
этаж гостиницы.
— «Дурак- закричал на него митрополит Никодим, — Такого дурака, как
ты, я от роду не встречал! Беги, скажи им, чтобы шли на первый этаж, там с
ними встречусь».
Иеромонах весь, дрожа от страха, бросился бежать, а митрополит Никодим
объяснил мне, что на втором этаже помещается также александрийская делегация
и другие греки. Как только они нас увидят, то захотят присоединиться, а нам
нужно успеть переговорить с константинопольцами наедине.
Итак, в гостинице мы встретились с митрополитами Иаковым и Дамаскином.
Они сказали, что отказываются служить, если будут служить представители
Американской Церкви. » Такое сослужение было бы равносильно признанию нами
Американской Митрополии«, — говорили греки. Митрополит Никодим это начал
оспаривать, но греки упорно отвечали, что «Американцев», будут поминать как
представителей Американской автокефальной Церкви, а это не приемлемо… »
Митрополит Никодим возражал и уверял, что их будут поминать без титулов.
— «Но «В первых помяни, Господи…», это когда поминается диптих, –
отвечали греки, — митрополита Иринея будут поминать как главу Американской
Церкви!»
— «Да нет же! Ручаюсь вам, — возражал митрополит Никодим, — поминать
бут лишь Патриархов».
(Хочу пояснить, что «диптих», здесь «помянник», это поминание на
Патриаршей литургии всех предстоятелей Поместных Церквей и всех архиереев
сослужащих на данной литургии).
Спор продолжался, причем митрополит Иаков склонялся уступкам и готов
был искать примирительного решения, а митрополит Дамаскин, наоборот,
проявлял нетерпимость и раздражительность.
— «Мы не имеем права делать никаких уступок!» — кричал он не только на
нас, но и на митрополита Иакова.
— «Ну, смотрите, — решительно сказал ему митрополит Никодим, — если
из-за Вас не состоится общеправославное богослужение при интронизации, это
будет иметь самые серьезные последствия для отношений между нашими Церквами
и вообще для православного единства!»
Нам нужно было спешить на выборы Патриарха, и потому мы решили отложить
разговор до вечера.
***
Я поспешил в Успенский храм, там все уже были в сборе, меня ждали и
беспокоились моим запозданием. Быстро надели на меня мантию, не успев даже
застегнуть крючков, и мы процессией и в порядке старшинства вошли в
помещение Собора, Трапезную церковь Преподобного Сергия, и заняли свои
обычные места. Иностранные гости в полном составе также разместились, а я
успел заметить, что Куроедова или кого ни будь из представителей гражданской
власти тоже не было.
Заседание началось около двух часов дня.
Митрополит Пимен предложил обсудить процедуру избрания Патриарха.
Встал митрополит Никодим и сказал:
— «Процедура избрания была предметом глубокого и всестороннего
обсуждения на Архиерейском совещании. Было решено, что избрание будет
происходить открытым голосованием, а, следовательно, прошу и предлагаю
Собору утвердить эту процедуру».
Хочу здесь подчеркнуть одну деталь, что каждый, теоретически, (по
крайней мере), мог голосовать за какого угодно кандидата. Имя митрополита
Пимена ни разу не было названо митрополитом Никодимом, когда он говорил о
процедуре голосования и о решениях Архиерейского совещания. Да и
Архиерейское совещание формально не утвердило митрополита Пимена как единого
кандидата, хотя все выступающие говорили в его пользу. Конечно, нравственно
и морально это имело решающее влияние на мнение архиереев, этакий мягкий
нажим, но юридически каждый на Соборе имел свой голос и почти свободный. В
прениях на Соборе, заранее в сильной степени предопределенных, мало
говорилось о самом митрополите Пимене, как кандидате. Но более того, все как
бы подразумевалось, что вопрос решенный, не подлежит сомнению, а потому не
стоит открыто обсуждать.
Процесс голосования продолжался долго, около сорока минут.
Никто из нас не ожидал сюрпризов и неожиданностей, все были уверены,
что единогласно пройдет митрополит Пимен, а наблюдать за голосованием было
не скучно. Чувствовалась духовная напряженность и историческая
значительность момента.
Голосование началось от младшего по хиротонии, епископа Самаркандского
Платона (Лобанкова). Когда дошла очередь до меня, я встал и за мною
поднялись диакон Сергий и В. Е. Драшусов, я проголосовал за митрополита
Пимена. Для облегчения процедуры голосования, каждому архиерею были выданы
листки с напечатанной на машинке формулой голосования, в них было оставлено
пустое место для написания имени избираемого кандидата. В последнюю минуту я
куда-то затерял этот листок, так что пришлось «импровизировать» текст
голосования. Написал: «Я клир и паства Брюссельской епархии и
Роттердамского викариатства избираем Патриархом Московским и всея Руси
(такого-то — пустое место)» Епископ Дионисий, как викарный, не имел права
голоса.
Меня интересовало, что будет, когда очередь голосования дойдет до
архиепископов Новосибирского Павла и Омского Андрея. Первый отсутствовал по
болезни, второй был не вполне нормальным. Вместо архиепископа Павла встал
клирик его епархии протоиерей Алексий Курлюта и огласил подписанное
архиепископом Павлом письмо, из которого было ясно, что он голосует за
митрополита Пимена. Я опасался, что архиепископ Андрей не сможет
проголосовать, но он довольно внятно прочитал положенную формулу. Когда
дошла очередь до митрополита Алексия, то вопрос, кого он избирает, был задан
ему митрополитом Никодимом. А в свой черед, уже митрополит Алексий стал
спрашивать митрополита Никодима и главу японской автономной Церкви,
митрополита Владимира. Для меня это было полной неожиданностью, что глава
автономной Церкви принимает участие в выборах Патриарха Русской Церкви.
Конечно все, без исключения проголосовали за митрополита Пимена. Оставалось,
только дело за малым… спросить самого Патриаршего местоблюстителя,
митрополита Пимена. Я с любопытством ожидал, что будет.
Встал митрополит Никодим и сказал: — «Еще не проголосовала Московская
епархия. От ее имени должен бы выступить ее правящий в межпатриаршестве
архиерей, митрополит Крутицкий и Коломенский Пимен. Но, поскольку он
единогласно выбран Патриархом, предлагаю освободить его от голосования и
предоставить слово первому викарию его епархии епископу Волоколамскому
Питириму». Предложение было принято, и епископ Питирим по обычной формуле
высказался от лица клира и мирян за митрополита Пимена.
После этого митрополит Никодим провозгласил: — «Едиными устами и единым
сердцем весь епископат от лица клира и паствы назвал имя митрополита Пимена
как нашего избранника на Патриарший престол. Наше единогласие, наше
единодушие свидетельствуют о братской любви, связующей всех нас. Это
действие Божественного Утешителя Духа, а потому восстанем все сейчас от
своих мест и пропоем гимн Святому Духу…» Днесь благодать Святого Духа на
собравших…»
После окончания пения молитвы митрополит Никодим спросил новоизбранного
Патриарха, принимает ли он свое избрание. Митрополит Пимен ответил: «
Избрание меня Освященным Собором Русской Православной Церкви Патриархом
Московским и всея Руси приемлю, благодарю и ничто же вопреки глаголю!»
Вслед за тем, после возглашения многолетия «избранному и нареченному»
Патриарху, митрополит Никодим читает грамоту об избрании Патриарха, а уж
затем эта грамота, переплетенная,(как выражается автор статьи в ЖМП), в
«тонкий изящный фолиант», обносится всем архиереям Собора на подпись.
Пописываю ее и я, предварительно убедившись, что кроме акта об избрании
Патриарха она никаких других решений Собора не содержит. Должен отметить,
что это был единственный соборный документ, который нужно было подписывать.
Вслед за тем митрополит Филарет зачитал проект другого послания Собора
«Обращение Поместного Собора Русской Православной Церкви к христианам всего
мира и людям доброй воли».(См. ЖМП, No6, 1971г. сс.10-12. Надо сказать, что в
напечатанном виде этот текст был несколько смягчен и исчезли слова « и людям
доброй воли.») Начиналось это «обращение» вполне благочестиво и
по-христиански. Но далее, после переходных слов, что «Церковь не чуждается
человеческих нужд… и проявляет о них свое материнское попечение, это
Обращение приобретает характер ярого политического документа в духе обычной
коммунистической тематики и фразеологии. Тут наличествует и призыв к
христианам стать «обличителями жестокости», и «возникшие в различных
районах мира военные конфликты и очаги международной напряженности», и
конечно «борьба за Мир во всем Мире». Со все возрастающим возмущением я
слушал все эти лозунги, которые буквально повторяли решения XXIV съезда
Коммунистической Партии СССР. С трудом мне удавалось сохранять самообладание
и внутреннее спокойствие, пока дело не дошло до перечисления всех этих
конференций «по Европейской безопасности и ядерному разоружению».
Тут меня буквально взорвало. «Как! — подумал я. — Я приехал сюда на
Собор, чтобы обсуждать созыв каких-то политических конференций?»
И я сразу решил выступить с протестом!
Как только митрополит Филарет кончил свое чтение, я встал и попросил
слова. Одновременно, а может быть и немного раньше меня, встал мой сосед
слева, архиепископ Дюссельдорфский Алексий, чего я сразу не заметил. Он тоже
хотел говорить. Митрополит Никодим, увидев меня, с какой-то смущенной
улыбкой стал мне делать отрицательные знаки, кивая головой в сторону
архиепископа Алексия. Очевидно, он хотел дать мне понять, что другой оратор
попросил слова раньше. А может быть, он просто под этим предлогом хотел
помешать мне выступить. Я понимал, что архиепископ Алексий будет говорить
через переводчика, его выступление будет скомкано, потеряет силу, а мне
потом не дадут слова. Очень уж мне хотелось выступить. Я оглянулся и
обратился к архиепископу Алексию по-французски, со словами: -» Вы хотите
говорить по поводу политической части прочитанного Обращения?»
— «Да», — ответил он.
— «Я тоже».
— «Ну, в таком случае выступайте Вы. Вам будет это лучше сказать
по-русски», — ответил архиепископ Алексий. Он отказался от слова, сел на
место и в результате я смог выступить.
Внешне спокойно и по возможности четко и громко я сказал следующее: «От
клира и мирян Брюссельско-Бельгийской епархии и Нидерландского викарства, да
и от себя лично, я хочу заявить, что совершенно не согласен с той частью
Обращения, которая носит политическую окраску. Здесь было заявлено, про
разного рода места неприемлемые для иностранца, членов нашей Церкви. Это
так. Но я не иностранец и не советский гражданин, а русский живущий за
границей и для меня совершенно не устраивают подобные политические заявления
и тексты, которые прозвучали в Обращении. Скажу прямо, этот документ
тенденциозен и односторонен! А главное, я приехал сюда на Собор, не для того
чтобы заниматься политической деятельностью и принимать политические
резолюции. Я не могу и не хочу вырабатывать политические программы и
«платформы». Не могу решать, нужно или не нужно созывать ту или иную
политическую конференцию о разоружении. Кто мы такие и кто нас уполномочил
решать такие чисто политические и государственные вопросы? По крайней мере,
я не считаю, себя в них компетентным и не ради них я сюда приехал. Я здесь,
чтобы обсуждать церковные дела, заниматься насущными вопросами Церкви. У нас
этих вопросов нерешенных тысячи- положение приходов, религиозное
образование… и мы все это должны оставить в стороне, чтобы обсуждать и
утверждать подобное Обращение?
Я с этим не могу согласиться и прошу письменно отметить в протоколе
заседания мое личное мнение».
Пока я говорил, я невольно смотрел на стоящего посередине напротив
меня, у своего пюпитра митрополита Филарета. В руках его еще был текст
Обращения. С первых же моих слов лицо его изобразило изумление. Точно кто-то
устроил ему неприятный сюрприз, изумление перешло в ужас, он побледнел,
позеленел, казалось, что он вот-вот упадет в обморок. Признаюсь, что я
смотрел на него с внутренним удовлетворением, почти со злорадством. В моем
подсознании ощущалась мысль: «Вот ты меня запугивал, а теперь сам трусишь и
я тебя пугаю».
Митрополит Никодим не замедлил мне ответить: «Политические вопросы, о
которых Вы говорили, — произнес он, обращаясь ко мне, каким-то особенно
ровным голосом, — постоянно обсуждаются на заседаниях Всемирного совета
Церквей. На Ватиканском Соборе они были предметом многочисленных баталий. Да
и на всехристианских конференциях о них постоянно говорят. Поэтому нет
причин, чтобы и мы ими не занимались. Более того, мы будем и впредь их
обсуждать. Ваше мнение и мнение Ваших клириков, и мирян, мы отметим и
учтем… Оно будет принято во внимание».
Конечно, я бы мог ответить и уточнить митрополиту Никодиму, что во
Всемирном Совете Церквей и на Ватиканском Соборе тем более, эти вопросы
рассматриваются в совсем другом духе и не идеологическом аспекте. А главное,
что митрополит Никодим ничего мне не ответил относительно тенденциозности и
односторонности данного Обращения. Вообще я ожидал более резкой реакции с
его стороны, но был рад, что мне удалось высказать свое мнение, довести до
ушей многих наше не согласие, с подобной практикой идеологического нажима.
Рядом со мной сидел диакон Сергей Рейнгардт, он обратился ко мне со словами:
— «Благодарю Вас Владыко, за то, что Вы так сказали. Своим выступлением Вы
облегчили наше положение, сняли тяжесть с сердца. Именно так мы хотели
сказать, но нам это трудно, особенно через переводчиков».
Вслед за тем не замедлил попросить слово наш присяжный оппонент епископ
Баденский Ириней (Сюземиль).
— «Я тоже не чуждый иностранец, русский, но не советский гражданин,
живу за границей… Однако я полностью, в отличие от предыдущего заявления,
со спокойной совестью поддерживаю предлагаемое нам на одобрение Обращение.
Даже в тех его местах, которые характеризуются как политические. И вообще…
я всецело поддерживаю миротворческую деятельность нашей Церкви и всегда
защищаю ее. Раз действия Советского Правительства направлены на укрепления
Мира во всем Мире, то я как христианин их приветствую и считаю это своим
долгом. Не понимаю, почему мы как христиане должны этим смущаться и
стыдиться».
Я увидел, как сразу вслед за этим заявлением, попросил слова
Н. В. Лосский: — «Текст этого Обращения для меня неприемлем из-за своей
политической односторонности. Обсуждается одна сторона, а о действиях другой
стороны умалчивается». Я плохо расслышал, что ответил Лосскому митрополит
Никодим, но помню, что он прекратил прения, хотя собирался выступать еще
Драшусов.
— «Все ли члены Собора согласны с текстом Обращения к христианам всего
Мира?» — спросил митрополит Никодим.
Раздались дружные голоса: «Согласны! Согласны!»
— «Принято подавляющим большинством голосов», — сказал митрополит
Никодим. После чего новоизбранный Патриарх произнес заключительное слово:
— «Собор Русской Православной Церкви ныне приблизился к своему
завершению… Он обсудил и вынес свои определения по вопросам внутренней
церковной жизни, по экуменической и миротворческой деятельности нашей
Церкви. Избран Патриарх Московской и всея Руси!
Вы, преосвященные пастыри, возложили на меня, вашего собрата, нелегкое
бремя патриаршего служения… Прошу вас не оставлять меня вашими святыми
молитвами. Исповедаю немощь свою пред высотой патриаршего звания, но уповаю
на всесильную десницу Божию, приведшую меня от иноческой кельи к
|Патриаршему престолу, и на вашу действенную братскую помощь. Поместный
Собор Русской Православной Церкви объявляю закрытым.
Возблагодарим Господа Бога за Его милости и благодатную помощь,
дарованную нам в деяниях соборных».
Подобное (достаточно резкое) окончание Собора вызвало негодование у
В. Е. Драшусова. Ему хотелось высказаться, да как оказалось потом не только
ему. Позднее, в пресс -бюллетене было сказано, что «решения Собора были
приняты единодушно», а не подавляющим большинством, как было на самом деле.
Драшусову хотелось сказать в своем выступлении, что причиною его воздержания
было также то, что текст решений не был роздан заблаговременно и потому
нельзя было составить о них мнения. Возмутило его и то, что в уже принятый
текст внесли потом изменения. Он негодовал: — «Разбойничий Собор! –
восклицал он. — Так и войдет в историю, как разбойничий Собор!»
Я постарался его успокоить, говоря, что главное мне удалось высказать.
— «Да, но в печати будет написано и всему свету сообщено, что решения
были приняты единогласно!» — кричал он.(так оно и случилось потом, -Прим.
Арх. В.)
— «Если это так будет, Вы сможете подать Ваши возражения письменно
митрополиту Никодиму, он их примет. Но только делайте это сами, я уже
достаточно наговорил на Соборе», – ответил я ему.
— «Хорошо, мы это сделаем. Нас ведь целая группа несогласных. Напишем
и покажем Вам текст для одобрения».
Я дал свое согласие, и Драшусов, видимо успокоился. Когда я выходил из
помещения Трапезного храма, из толпы соборных членов ко мне подошел мирянин
лет сорока, как потом выяснилось — член Собора от Крымской епархии.
— «Ну, Владыко, Вы молодец!» — сказал он, обращаясь ко мне.
— «Почему?» — удивился я. — Я сказал правду. Нужно говорить правду«.
— «Но Вы один ее говорите. Все боятся. Молчат», — ответил мне мирянин.
Когда я уже готов был спускаться по ступенькам по выходе из храма, ко
мне подлетел священник средних лет, тоже член Собора. Волнуясь, взял у меня
благословение и сказал: – «Благодарю Вас за ревность. Она у Вас, как у
Иоанна Златоуста».
Уже направляясь ужинать, в академическом саду, я встретился с
преподавателем Академии, игуменом Марком (Лозинским).
— «Владыко! Очень мы Вас благодарим за Ваши выступления. За все, что Вы
делаете для Русской Церкви, — сказал он мне растроганно. — Но мы за Вас
беспокоимся. Как бы с Вами чего- нибудь не случилось».
Я поблагодарил его и постарался успокоить: — «Они мне ничего не смогут
сделать. Я приехал из-за границы». Нечего и говорить, что я был тронут и
обрадован всеми этими выражениями сочувствия и поддержки. Мне было важно
сознавать и чувствовать, что я не одинок, что меня понимают и поддерживают,
хотя и не открыто. И характерно, что как раз мое выступление против
«идеологии и политики» было понято и одобрено.
Поужинав, мы поспешили, как и другие члены Собора, отбыть на машинах в
Москву. Мне передали от митрополита Никодима, что он просит меня вечером
остаться в номере гостиницы, так как он мне позвонит.
Нам предстояло с ним еще встретиться с двумя константинопольскими
митрополитами, закончить с ними разговор о завтрашнем сослужении при
интронизации. Митрополит Никодим хотел, чтобы я участвовал в этом разговоре,
в основном, в качестве переводчика. Он должен был меня известить, где и
когда состоится встреча.
Четвертое заседание Собора началось во вторник 1 июня в 10 часов утра.
Так как оно должно было быть всецело посвящено прениям по докладам, и могли,
несмотря на все предосторожности, возникнуть неожиданные инциденты, то все
иностранные гости были накануне вечером благоразумно увезены в Москву,
осматривать ее достопримечательности и кататься на катерах по «московскому
морю», пока мы заседаем на Соборе. Вернулись они только на следующий день к
моменту выбора Патриарха.
Перед началом выступлений ораторов на заседании Собора председатель
митрополит Никодим сказал, что записалось 52 оратора, и потому время
выступления каждого будет строго ограничено десятью минутами. По истечении
этого срока он даст знак звонком, сначала тихо, а если оратор не
остановиться, то и более энергично. И вот начались выступления! В них я
согласно моему вчерашнему решению не принял участия, и когда дошла очередь
до меня и митрополит Никодим назвал мое имя, я встал со своего места и
громко сказал: «Я отказываюсь от слова!» Митрополит Никодим, совершенно не
прореагировал на это и назвал имя следующего оратора.
Конечно, я мог бы построить мое выступление несколько иначе, мог бы не
говорить о постановлениях 1961 года, а сказать, например о карловчанах или о
«миротворчестве», но я считал в принципе неправильным умолчать о самом
главном и говорить о второстепенных вопросах. Именно поэтому, я решил прямо
отказаться от выступления, и смысл этого решения, был понят членами Собора.
Относительно же самих выступлений я скажу, что, в отличие от прений на
Архиерейском совещании, они были лишены подлинного интереса, ибо в них
отсутствовала основа всякого настоящего диалога: различие во мнениях и
возможность это различие высказать. Со второстепенными вариациями все, в
сущности, говорили одно и то же, и это было убийственно скучно. Некоторое
исключение составило выступление митрополита Антония Сурожского и еще двух-
трех ораторов. Но все это было исключением скорее по тону и форме, чем по
содержанию.
Все выступления строились на следующих трафаретах: «…мы с глубоким
вниманием выслушали содержательные всеобъемлющие исчерпывающие
доклады(подхалимы добавляли «блестящие, талантливые, глубокомысленные» прим.
Арх. В.) Высокопреосвященнейшего митрополита Пимена и Высокопреосвященнейших
митрополитов Никодима и Алексия. И мы заявляем, что всецело и безоговорочно
одобряем все в них высказанное, добавить к ним ничего не возможно… Мы
также всецело и безоговорочно одобряем и поддерживаем деятельность
Московской Патриархии и Священного Синода за все время патриаршества
Святейшего Патриарха Алексия и местоблюстителя митрополита Пимена… Мы
выдвигаем его кандидатуру как достойнейшего и любимого всем православным
народом… Мы особенно поддерживаем миротворческую деятельность Патриархии
и, как патриоты нашего Великого Отечества, щедро жертвуем в Фонд Мира (а
подхалимы опять добавляли… «благодаря Великой Октябрьской Революции
Церковь наша пользуется полной свободой»прим. Арх. В.) Меня поразило, что
не было ни малейшей критики каких-либо решений Синода, ни малейшего указания
на какие-либо трудности в отношениях с государством, никаких фактов о
подлинной, не «лакированной жизни» Церкви в СССР, как она протекает на самом
деле. Слушать в продолжение всего дня подобные выступления было тягостно, и
неудивительно, что митрополит Алма-Атинский Иосиф сказал мне во время
обеденного перерыва: «Весь день еще нас будет тошнить от этих выступлений
на Соборе».
***
После обеда председательствующий митрополит Никодим заявил, что из 68
записавшихся ораторов высказались 36 человек, а остается еще 32. Хотите ли
Вы их выслушать всех? Тогда нам придется совершать здесь всенощное соборное
бдение. А если у вас на это нет сил, то можно прекратить прения и предложить
остальным, не высказавшимся еще ораторам подать свои выступления в
секретариат в письменном виде для включения в соборные деяния. С места стали
раздаваться голоса о прекращении прений. Я был поставлен в трудное
положение, все это переливание из пустого в порожнее было тяжким занятием и
главное бессмысленным время провождением, но с другой стороны, некоторые
члены нашего Экзархата еще не выступили (Драшусов, Лосский), и в их
выступлениях можно было ожидать и нового и интересного. Драшусов, как он мне
сам говорил, очень хотел выступить и был огорчен, что ему не дают говорить,
поэтому я сказал: «Выслушивать всех оставшихся ораторов действительно
утомительно и нецелесообразно. Но получилось некоторое нарушение
равновесия.. мы слушали много мирян из Церкви в пределах Советского Союза,
но ни одного из зарубежья. Поэтому прошу выслушать еще нашего представителя
от Бельгийской епархии, В. Е. Драшусова».
На что митрополит Никодим сразу отреагировал словами:
— «Если мы дадим слово Драшусову, то должны будем дать слово и
представителям от американских патриарших приходов, и от благочиния в
Венгрии, и от Иерусалимской Миссии, и от Закарпатской Руси т. д. Они ведь все
записаны». Из этого можно было сделать вывод, что выступления Драшусова было
не желательным, а может быть и опасным. Как бы то ни было, предложение мое
было отклонено, и прения на Соборе закончились.
Выйдя из церкви, где происходил Собор, я встретился с Драшусовым и
Лосским, и мы стали вместе обсуждать результаты закончившегося заседания.
Все мы были не согласны по многим с принятым «Решением», что нам не дали
слова, высказаться при голосовании и вообще постарались сделать все, что бы
«заглушить наши голоса» (известные методы).
Я сказал Лосскому и Драшусову, что хочу написать свои соображения на
бумаге и высказать свои возражения. Пошел в номер гостиницы их набросал их
на бумаге. Вот точный текст:
Его Высокопреосвященству,
Высокопреосвященнейшему Никодиму,
митрополиту Ленинградскому и Новгородскому, заместителю Председателя
Поместного Собора Русской Православной Церкви.
Ваше Высокопреосвященство!
Не желая вносить обострения в ход заседаний Собора, я воздержался от
выступлений на IV и V заседаниях его. Заявляю, однако, что я продолжаю
оставаться на точке зрения, высказанной мною на Архиерейском Совещании 28
мая 1971г., то есть не могу одобрить решения Архиерейского Собора от 18 июля
1961 года в части его относящейся к устройству приходов, как несогласной с
каноническим строем Православной Церкви. Мне было невозможно высказать свое
мнение при голосовании, так как не было спрошено, кто против или кто
воздерживается. Проще отметить в Деяниях Собора, что решение Собора не было
принято единогласно, а лишь большинством голосов, а так же отметить в них и
мое вышеуказанное мнение о решениях Архиерейского Собора 1961 года о
прихoдах, иначе мне будет невозможно без оговорок подписать Деяния Собора.
Члены делегации Бельгийско-Брюссельской епархии очень обеспокоены как
бельгийские граждане, что в Деяниях Собора недостаточно оттенено, что часть
их, имеющая политический оттенок, не относится к несоветским гражданам.
Кроме того, вызывает недовольство, что проект резолюции не был
предварительно, до голосования роздан членам Поместного Собора, дабы они
могли внимательно ознакомиться с текстом и обдумать его.
Василий, Архиепископ Брюссельский и Бельгийский.
Троице-Сергиева Лавра, 1 июня 1971года»
В этом тексте, который я считал необходимым зафиксировать письменно,
была важна его первая часть, о постановлениях 1961 года. Остальное, я
написал скорее по желанию членов нашей делегации и Лосского.
Я показал свой текст Драшусову, Лосскому, а также диакону Сергию. Они
его всячески одобрили и благодарили за написание такой бумаги.
Теперь нужно было вручить это послание митрополиту Никодиму. Я нашел
его в покоях ректора Академии епископа Филарета. Келейник доложил о моем
визите и митрополит сразу меня принял. Он пил чай и любезно предложил мне
присоединиться. Во время чаепития, с сладкой вкуснейшей булкой, я подал ему
мое заявление. Он внимательно его прочитал про себя и положил среди других
бумаг.
— «Вы не возражаете против подачи моего заявления?» — спросил я его.
— «Нет, почему же я буду возражать? У каждого есть право иметь свое
мнение и высказывать его».
— «Значит, я могу надеяться, что оно будет приобщено к делам Собора?»
Митрополит Никодим ответил утвердительно. Через пятнадцать минут я
вышел от него. Нужно было спешить в Успенский собор на всенощное бдение. Был
канун праздника обретения мощей святителя Алексия, митрополита Московского.
Наступил следующий день, понедельник 31 мая, к восьми часам утра я был
уже в Покровском храме Московской Духовной Академии. Читалось утреннее
молитвенное правило. До этого там уже отошла ранняя литургия, для
насельников Академии и для «ревнителей», как бы вне программы Собора. На ней
я по немощи душевной и телесной не был. Устал от вчерашнего дня и экономил
силы для предстоящих «боев».
В храме на правиле молилось много участников Собора — архиереев,
священников, мирян. Среди них было не мало красочных лиц. Например, два
бородача в высоких сапогах и с картузами в руках, один постарше, лет
семидесяти, другой — средних лет, скорее около пятидесяти. По виду, типичные
старосты из мещан или купцов старого времени. И оба, особенно более молодой,
такие солидные, с брюшком. Мне было отрадно видеть, что сохранились вопреки
всему в СССР такие традиционные русские типы.
После молитвы я, как и все, пошел завтракать в одну из зал в том же
академическом здании. Опять разговорился с митрополитом Алма-Атинским
Иосифом. Мне хотелось с ним посоветоваться.
— «Владыко, — спросил я его, — меня некоторые здесь отговаривают
выступать о постановлениях и приходах. Что Вы об этом думаете?» Спрашивая об
этом, я имел в виду мой разговор с митрополитом Иоанном и отчасти с
архиепископом Леонидом. Ответ митрополита Иосифа был очень энергичным с
осуждением таковых: «Так, по-вашему, надо продолжать?»- допытывался я.
— «Да, — сказал митрополит Иосиф, — продолжайте говорить и бороться за
Церковь, даже если Вам придется от этого пострадать. Благословляю Вас от
имени Церкви и верующих на этот подвиг. Я знаю, что Вам это уже дорого
далось, на Вас будут продолжать нападать, но продолжайте».
Я был, тронут словами престарелого митрополита и благодарен за его
нравственную поддержку, но все же думал про себя, что ему легко поощрять
меня на дальнейшую борьбу, но сам он кроме этих слов, сказанных мне наедине,
открыто меня ни в чем не поддержит. Конечно, он преувеличивает, когда
думает, что мне так дорого далось мое выступление. Я живу за границей, и
непосредственно физически со мною ничего не могут сделать. Другое дело
«неприятности»; их, конечно, можно ожидать. Но именно потому, что я живу за
границей, правильно ли мне одному выступать? Да разбирается ли этот святой
старичок во всех этих сложностях? Почему он не выступает сам? После моего
разговора с митрополитом Иосифом у меня все же укрепилось намерение
выступить на Соборе, но только по вопросу о постановлениях 1961 года.
Остальное второстепенно.
Когда я вышел после завтрака из академического здания и подходил к
крыльцу моей гостиницы, ко мне подошел епископ Роттердамский Дионисий и
передал мне пакет. Здесь я должен сделать отступление.
Еще вечером субботы 29 мая на воскресной всенощной в Успенском храме
подошел ко мне епископ Петр и сказал по-французски: «Слыхали новость?
Началась уже контестация!» (здесь: лат. «заявление»)
— «Как именно?» — спросил я удивленно.
— «Членам Собора раздают обращение, подписанное тремя лицами, с
критикой церковных порядков, требованием реформ и т. д. Кроме меня, его
получили владыки Алексий и Дионисий. А разве Вы его не получили?» — спросил
епископ Петр.
— «Нет, но очень хотел бы посмотреть».
— «Это вероятно, потому, что Вы живете отдельно в гостинице и к Вам не
могли проникнуть. А у нас раздавали всем подряд».
Я попросил владыку Петра дать мне прочитать это обращение. Он ответил,
что сейчас в алтаре неудобно, но обещал дать мне при первом удобном случае.
Чуть позже об этом обращении мне сказал, и епископ Дионисий и тоже обещал
мне его принести.
Итак, утром в понедельник 31-го мая, я держал в руках пакет от епископа
Дионисия. Я вошел в свой номер гостиницы и бегло прочитал обращение.
Это было прошение Поместному Собору Русской Православной Церкви:
1) священника Георгия Петухова, (Богоявленской церкви, города Коломны,
Моск. епарх.) 2) иеродиакона Варсонофия (Хайбулина)- Казанской церкви
г. Гороховца Владимирской епарх.3) мирянина Петра Фомина, старшего научного
сотрудника ГОСНИИ ГА (институт гражд. авиации) г. Москва. Несмотря на то, что
вторая часть этого письма-прошения, содержащая перечень предлагаемых реформ,
была напечатана в «Вестнике РСХД»-No 99(1971г.) стр.42-44, я приведу его в
сокращении, как интересную иллюстрацию околособорных настроений. Главный
редактор «Вестника» Никита Алексеевич Струве нашел печатание первой части
вредным и нежелательным, а я все же приведу письмо полностью.
Вот его содержание:
«Простите, и дастся вам; ищите и обрящете;
толцыте, и отверзется вам; всяк бо просяй приемлет,
и ищяй обретает, и толкующему отверзется».
Мф 7:7-8
Преосвященные Владыки, Богомудрые Архипастыри, пастыри и все
досточтимые члены Великого Собора!
К вам обращаемся мы со словами смиреной мольбы. Выслушайте нас и
прострите свой мысленный взор на необъятные просторы нашего Отечества, на
народ Божий, вверенный вашему духовному окормлению. Со времени последнего
Поместного Собора Русской Православной Церкви прошло более четверти века.
Естественно, что возникло много важных вопросов и нужд в нашей общецерковной
и приходской жизни. Вам принадлежит полнота Апостольской власти в нашей
Святой Церкви. Если не Вы и не сейчас, то никто и никогда не сможет осознать
глубину общей ответственности перед Богом, Церковью и Отечеством. Нельзя
молчать, когда общеочевидной стала чрезвычайно возросшая опасность со
стороны организованных сил мирового сионизма и сатанизма. Молчание во всех
случаях как образ поведения не только неэффективно, но и вредно, так как
оставляет неясность и сеет во взаимоотношениях недоверие и подозрительность.
Агенты сионизма и сатанизма, используя это, искусственно создают трения
между Церковью и Государством с целью их общего расслабления. Эти извечные
враги Православной Церкви и нашего Отечества путем тенденциозного подбора и
искажения фактов стремятся представить действия отдельных лиц в период смут
и настроений как деяния всей Церкви. Они стремятся путем подстрекательства и
фальсифицированной пропаганды, путем распространения псевдонаучных теорий,
оправдывающих человеконенавистничество и безнравственность, отравить
общество, в особенности интеллигенцию и молодежь, ядом анархического
либерализма и аморализма. Разрушить самые основы нравственности, семьи,
государства. Неверие и сомнение относительно всех духовных и национальных
ценностей, космополитизм, распространение разврата и пьянства, чрезвычайное
умножение абортов, забвение и небрежность в исполнении своего сыновнего,
родительского долга, лицемерие, предательство, ложь, стяжательство и другие
пороки — вот чем стараются они растлить наш народ и все человечество.
Многие из этих богохульников и разрушителей наших национальных,
культурных и духовных ценностей нашли себе сейчас приют в сионистских
центрах стран Запада, прежде всего в США, где функционирует церковь сатаны,
пользующаяся привилегиями «религиозного» учреждения. Темные силы зла уже
привели западное христианство к глубокому духовному кризису, о котором
официально возвестил Папа Павел VI.
Ныне общеочевидной истиной стал тот факт, что мировой сионизм ведет
коварную борьбу и против нашего государства извне и изнутри. Осуществляя
свою священную миссию спасения человечества от греха и его следствий,
Церковь является нравственной силой и опорой Государства в его благородной
борьбе против сил разрушения и хаоса.
Этот факт осознается все более широкими кругами нашей общественности.
Святейшие Патриархи Сергий и Алексий глубоко осознали важность установления
и развития здоровых и искренних отношений между Церковью и Государством в
новых условиях. Одной из первых задач нашего времени является изыскание
способов практического сближения с Государством на основе доброй воли, общих
интересов и искренности, патриотического долга и полного невмешательства во
внутреннюю жизнь Церкви. Этому в значительной мере способствовал бы подбор
лиц, осуществляющих посредничество между церковью и Государством. Здесь
необходимо учитывать характер и зрелость национально-патриотического
самосознания. В настоящее время все люди доброй воли признают, что Русская
Православная Церковь была и остается великой духовно-нравственной силой,
воспитывающей своих чад в духе нелицемерного патриотизма и верности Родине!.
Для того, чтобы Церковь и в будущем могла плодотворно совершать и расширять
свое святое служение, необходимо устранить переживаемые ею ныне затруднения,
возникшие вследствие подрывной деятельности исконных врагов Христианства и
Отечества.
Суть этих затруднений в следующем: острый недостаток в
священнослужителях, псаломщиках и регентах, что ставит Епархиальных
Архиереев в крайне затруднительное положение в деле строго канонического
подбора и руководства клиром.
Недостаток духовной, богословской и богослужебной литературы.
Недостаток в монастырях, пребывание монахов и монахинь, а миру.
Недостаток в храмах в ряде больших городов и населенных пунктах, что
приводит к распространению сектантства и другим болезненным явлениям. Это
болезненно отражается на формирование детской души отсутствие обучения детей
христиан Божьему Закону. (Право на такое обучение дает христианам имеющая
силу закона «Конвенция о дискриминации в области образования…»)
В этих условиях назрело время ходатайствовать перед высшими органами
Советской Власти о расширении прав и возможностей, представляемых нашей
Церкви советским законодательством, с учетом опыта братских Христианских
Церквей в ряде дружественных нам государств Восточной Европы.
Сознавая свое недостоинство, припадаем к вашим стопам и смиренно молим
великодушно простить наше дерзновение и внять нашей усердной мольбе.
Иерей Георгий Петухов, Московская обл., г. Загорск, пр. Красной Армии,
201-61.
Иеродиакон Варсонофий(Хайбулин), г. Гороховец, Владимирская
обл., Калинина,6.
Мирянин Петр Фомин, г. Москва, Д-182, Н-Бодрая, 15-92.
Первое впечатление от прочитанного мною наспех в номере гостиницы
«прошения трех» было двойственным. Дикость и нелепость первой его части с
его мифами о «сатанизме и сионизме» в стиле протоколов «Сионских мудрецов»,
препарированных, однако так, чтобы в них не было ничего антисоветского. И
серьезность — второй части, с ее списком церковных реформ и пожеланий.
Я, может быть, даже недостаточно оценил тогда всю основательность и
интерес этой второй части, как я ценю ее сейчас. Она могла бы послужить
программой будущего Собора или Архиерейского совещания. Как же объяснить
такое противоречие между обеими частями? Н. А. Струве склонен считать, что
первая часть написана «возможно, для отвода глаз».
Не думаю, чтобы это было так. Не сомневаюсь в искренности авторов в
первой части, она выражает их убеждения, довольно распространенные в
современной России. Ведь здесь многие архиереи, даже из молодых, верят в
подлинность «сионских протоколов» и вообще во всяческий миф о заговорах
«сатанизма».
А вторая часть, вероятно, заимствована из какого-нибудь более
серьезного источника.
Когда я вышел из гостиницы, ко мне подошел ректор Московской академии
епископ Филарет: — «Владыченка! — сказал он, — что, Вы разве не получили
письмецо? Тут раздавали одно письмо… не было ли и на Ваше имя?»
— «Нет, — ответил я, — на мое имя не было никакого письма. Его
раздавали, но мне не досталось. Но, представьте, я его читал». В моем ответе
не было никакой лжи: письмо, которое было у меня в номере(я его там оставил
и запер номер на ключ), было адресовано не мне, а епископу Дионисию. И его
мне не «раздавали», как другим.
— «Оно у Вас?» — спросил епископ Филарет.
— «Нет, у меня его нет. Но я его прочитал», — опять сущая, правда:
письмо было не при мне, а в номере гостиницы. Но у епископа Филарета,
видимо, сложилось убеждение, что его у меня вообще нет.
— «И что Вы думаете о нем?;» — снова спросил он.
— «Скажу Вам прямо и кратко, — ответил я. — Первая часть письма –
невероятная дичь и чепуха. А вторая, где они предлагают ряд реформ и мер для
блага Церкви, очень интересная и серьезная».
— «Да, но это все известно, это общие пожелания, ничего нового они не
сказали. Не следовало вовсе об этом писать. Сами знаем, но пришло еще время.
Я хорошо знаю авторов письма, — сказал епископ Филарет, — Это не серьезные
люди».
— «Почему?»- удивился я.
— «Неуравновешенные, диссиденты. Хайбулин учился у нас в Академии, не
кончил, бросил, сидел в лагере. По его просьбе я его рукоположил в
иеродиаконы, а теперь очень об этом жалею. А Петухов скрыл, что он три раза
сидел, а то бы и его никогда не рукоположили…»
— «А за что же сидели? — спросил я, — неужели за уголовные дела? Или за
политику?»
— «Да, конечно за политику! — возмущенно воскликнул епископ Филарет,- А
Вы знаете, кто за ними стоит? Все это иудейская интрига».
— «Да ведь они не евреи?» — допытывался я.
— «Нет, не евреи, но за ними стоят евреи!»
— «Да как же этому можно верить? — возмутился я. — Ведь они нападают
на сионизм, отожествляют его с сатанизмом».
— «Ах, владыченька, — сказал грустно епископ Филарет. — Вы наивный
западный человек и не знаете, на что евреи способны. С их стороны это
дымовая завеса». На этом разговор кончился, и епископ Филарет ушел.
Через некоторое время появился епископ Доинисий и в волнении стал
рассказывать, что был у них в дортуаре епископ Филарет, отобрал «прошение
трех» у архиепископа Алексия, епископа Петра, требовал у него, Дионисия. «А
у Вас, он тоже отобрал или просил? Мне пришлось сказать, что я Вам его
отдал», — спросил Дионисий.
— «Нет, не отдал, и не собираюсь, — ответил я. — Но я так ответил ему,
что он понял, будто у меня его уже нет».
— «Но тогда он будет требовать его у меня, — заволновался епископ
Донисий, — я буду вынужден сказать, что оно у Вас».
— «Не беспокойтесь, не будет спрашивать. Во всяком случае, ни ему, ни
Вам я это прошение не намерен отдавать. Какое право епископ Филарет имеет
право требовать его у епископов? Очень жаль, что владыки Алексий и Петр ему
его отдали. Напрасно, это они показали слабость и испугались. А чего
собственно бояться?»
— «Да они ему не отдавали, — ответил епископ Дионисий. — Епископ
Филарет увидел это прошение у них на столе и просто забрал его».
К десяти утра участники Собора собрались в Трапезном храме, каждый по
отдельности или группами, без шествия, как накануне, и заняли свои места.
Куроедова не было, и за столом посредине храма сидели только четверо
митрополитов: Пимен, Никодим, Филарет и Алексий.
Пропели тропарь Вознесению, и в 10 ч.5мин. митрополит Пимен стал читать
свой доклад «Жизнь и деятельность Русской Православной Церкви» (текст его:
ЖМП, 1971г., No 7, сс. 4-26). Читал он внятно и громко, благодаря микрофону,
не быстро, и закончил его ровно через два часа. Так как текст доклада
опубликован, приведу его кратко, останавливаясь на том, что врезалось в
память и было мною записано. После обращения к членам Собора и гостям — все
они присутствовали в этот день на заседаниях Собора — митрополит Пимен
сказал: «Все мы переживаем выдающееся событие в жизни Русской Православной
Церкви — ее Освященный Собор. Православная Церковь единое духовное тело,
изначала являет себя в виде семьи поместных Церквей. Такой поместной
Церковью является наша Русская Православная Церковь, и ее Собор
свидетельствует о ее кафоличности и нормальном течении ее жизни. Это уже
третий Собор по восстановлению патриаршества. Нам предстоит избрать
четырнадцатого Патриарха и обозреть пройденный при Патриархе Алексии путь.
Прежде всего, я считаю необходимым коснуться вопроса о положении Церкви в
Советском Союзе и об отношении между Церковью и государством в нашем
Отечестве. Указав на отделение Церкви от государства декретом 1918 года и на
то, что свобода совести гарантирована конституцией, митрополит Пимен
подчеркнул: Мы с уважением относимся к советскому законодательству о культах
и ревностно наблюдаем за тем, чтобы наша церковная жизнь проходила в рамках
этого законодательства. Равным образом мы считаем безусловным строгое
соблюдение нашими церковными работниками за рубежом местных законов,
касающихся религиозной сферы». (Это подчеркнутое выделение «зарубежных» и,
что от них не требуется исполнение советских законов, является одной из
характерных черт Собора 1971 года, отличающей его от прежней практики
Московской Патриархии. Вспомним хотя бы требование лояльности от духовенства
митрополита Евлогия в 1927 году. Это, конечно, большой прогресс, но он меня
не совсем удовлетворяет. Хотелось бы, чтобы и от советского духовенства не
требовалось исполнения антицерковных советских законов. А, потом, к чему это
странное требование, чтобы мы, «зарубежные», исполняли местные законы о
культах? Какое до этого дело Патриархии?)
«Мы знаем, — продолжал митрополит Пимен,- сколь многотрудно
складывались отношения между Русской Православной Церковью и Советским
государством в послереволюционное время. Мы не снимаем ответственности за
это с тех многих деятелей Церкви, которые… не сумели уразуметь эпохальное
значение октябрьских событий… Ведь Социалистическая Революция в России была
неизбежным историческим явлением». (И для подкрепления своих взглядов
митрополит Пимен сослался на послание Патриарха Алексия по поводу
пятидесятилетия Октябрьской Революции, в которой он усматривал «начинания,
созвучные евангельским идеалам». Он сказал затем, что при Патриархах Сергии
и особенно Алексии между Церковью и советской властью установились
нормальные отношения, митрополит Пимен как-то особенно подчеркнуто повысив
голос, произнес: «Мы дорожим и оберегаем эти отношения и никому не позволим
наносить ущерб этим добрым взаимоотношениям с нашим советским
государством«. (Уж не ко мне ли относилась эта угроза, подумал я). »Вспомним
победоносную войну, и ее бессмертный подвиг, который никогда не изгладиться
в благородной памяти народа… и благословляю мирный труд советского
человека», — этими словами митрополит Пимен закончил свое патриотическо-
политическое выступление.
Доклад митрополита Пимена содержал, несомненно, много положительных
ценных данных, особенно в оценке всеправославных ценных данных и путей к их
разрешению. Само выступление было выдержано в спокойных и церковных тонах.
Можно только жалеть о его «патриотическо-политической» части с ее
перегибами, о практическом содействии и поддержки советской внешней политике
и о «удостоении» Патриарха орденом. В советских условиях иначе говорить было
не возможно, и к таким пассажам нужно было относиться по-философски, иначе
говоря, не обращать на них внимания. Основным недостатком, или неполнотой
этого длинного выступления было то, что он не содержал ничего нового и
вопреки своему намерению дать обзор жизни и деятельности Русской Церкви за
период патриаршества Патриарха Алексия, ясной и полной картины не дал.
Собственно говоря, единственно новое, что я узнал из доклада, это число лиц,
получивших те или иные ученые степени в духовных школах. А ведь хотелось
узнать, сколько, в конце концов действующих приходом в СССР, как менялось их
число за последний период, сколько храмов закрыли в хрущевские гонения, как
производилось это закрытие, или наоборот основание приходов, состав
верующих, их возраст и образование. То же относительно монастырей и
семинарий. Конечно, в советских условиях касаться таких вопросов трудно, но
не опасно для выступления самого митрополита Пимена, может быть только
«нежелательно». За докладом не последовало прений, а поэтому свободные
выступления и обсуждения были не возможны. Увы, потому что сам доклад служил
хорошей базой для подобного рода высказываний!
Сразу после доклада митрополита Пимена митр. Никодим предоставил слово
почетным гостям. После чего начался общий обед, а к 15 час. 30 мин. мы все
должны были собраться у Трапезной церкви для общего снимка.
***
Во время этого обеда я сидел вместе (вернее, я сам нарочно сел) с
архиепископом Уфимским Иовом (Кресовичем). Это был высокого роста
представительный, благообразный старец 73 лет, державшийся очень бодро, но с
большим достоинством и спокойствием. История его была мне известна. В 1960
году, в начале хрущевского гонения, он, будучи в то время архиепископом
Казанским, был осужден на три года заключения. Ему вменялось экономическое
злоупотребление, неуплата налогов, скрытие доходов, а попутно с этим
сотрудничество с немцами во время оккупации, агитация против пожертвований
на компанию за «Мир во всем мире» и открытое нежелание в этой пропаганде
участвовать.
Помню, в июле 1960 года покойный митрополит Николай много мне
рассказывал об архиепископе Иове. По его словам, настоящей и окончательной
причиной осуждения архиепископа Иова было его самоотверженное
противодействие начавшейся тогда акции массового закрытия храмов.
Архиепископ Иов разъезжал по селам и призывал верующих твердо стоять за свои
приходы. Его посадили в тюрьму, чтобы напугать других архиереев, дабы не
повадно было другим действовать как Иов. А то что касается обвинения в
«сокрытии доходов и налогов» митрополит Николай объяснил мне, что согласно
установившимся порядкам архиереи платят налоги со своего жалования. Кроме
того, они получают на представительство (сюда входит содержание машины,
секретаря, расходы на поездки и т. д.) именно эти суммы не облагаются налогом
и в инспекцию даже не заявляются. А к архиепископу Иову «придрались», что он
эти суммы скрывал и налогов по ним не платил. Но обычно, если даже такие
мелкие укрывательства бывают, то предлагают доплатить недостающий налог, и
только в случае отказа могут подвергнуть штрафу, суду и заключению.
Архиепископ Иов, оказывается даже предложил все уплатить, но, тем не менее,
против него возбудили уголовное дело и приговорили к трем годам.
Так вот за обедом, подсев к нему мы разговорились о покойном
митрополите Николае. Я сказал арх. Иову, что знаю его историю.
— «Да, все это сущая, правда, — произнес он. — И знаете, когда я попал
в тюрьму, все меня бросили, все отреклись от меня, в том числе и Патриарх.
Испугались! Один митрополит Николай не испугался. И до суда, и после суда, и
осуждения он поддерживал меня, чем мог, писал мне постоянно. Он был один!»
— «А что, было с Вами после освобождения?» — спросил я.
— «После трех лет лагеря, а я отсидел полный срок — ответил архиепископ
Иов, — поехал в Москву в Патриархию узнать, не могу ли я вновь вернуться к
церковной работе. Мне сказали, чтобы я справился нет ли возражений со
стороны Совета по делам религий. Я пошел, спросил и мне сказали» …что Вы? С
нашей стороны, конечно, нет никаких возражений. Это дело Патриархии». И меня
без дальнейших проволочек вновь назначили на кафедру и сейчас не беспокоят».
Мы заговорили о соборных делах. Видно было, что он сочувствует моим
выступлениям, но ожидать от него открытой поддержки было нельзя. Да я его об
этом и не просил- ни его, ни кого-либо другого. Это вопрос совести, да и как
просить внутриросийских архиереев, когда знаешь, чем они рискуют.
Архиепископ Иов был одним из «великих молчальников» нашего Собора, к чести
которых можно сказать, что они не произнесли ни одного слова в защиту
неправды. И молчание их было многозначительно, ибо за многими из них стояли
годы тюрем, лагерей и ссылок.
Среди других архиереев обращал внимание на себя архиепископ Омский
Андрей(Сухенко). Тоже «великий молчальник», тоже бывший лагерник. Тоже
большого роста. Но какая во многом разница! Как известно, в 1962 году
Андрей(Сухенко) был архиепископ Черниговский и был приговорен к восьми годам
лагеря по обвинению в экономических злоупотреблениях и безнравственном
поведении. Думаю, что это обвинения столь же необоснованно, как и в случае с
архиепископом Иовом. Однако из-за более долгого срока заключения и,
вероятно, более тяжелых условий пребывания в лагере, а может быть, просто
из-за меньшей сопротивляемости организма, — как бы то ни было, но
архиепископ Андрей не выдержал, вышел из лагеря душевнобольным человеком,
ненормальным. Можно думать, что эта болезнь (как у архиепископа Вениамина
полная потеря волос на голове) проявилась не сразу, но только через
некоторое время. По крайне мере, видевший его в 1969 году в Псково-Печерском
монастыре, где он временно пребывал после выхода из лагеря, архимандрит
Корнилий (Фристед) ничего ненормального в нем не заметил. Архиепископ Андрей
даже сказал ему: «Церковью управляют уполномоченные». Этим объясняется,
почему Синод назначил его 16 декабря архиепископом Камским и Тюменским.
Явного сумасшедшего вряд ли бы назначили. Сейчас на Соборе архиепископ
Андрей обращал на себя внимание своим странным поведением: ни с кем не
разговаривал, непрерывно блаженно улыбался, смотрел перед собою в
пространство каким-то неопределенным мутным взглядом. Во всем его виде было
что-то бесконечно трагическое. На его странное состояние обратили внимание
не только я, но и многие другие и даже раньше меня. Другим проявлением его
неадекватности было то, что когда снимали фотографию членов Собора, он не
только стремился занять самое видное место, что при его росте было не
трудно, но и беспощадно расталкивал при этом локтями своих соседей. Впрочем,
внешне он ничем не нарушал общего порядка Собора: вовремя приходил в церковь
молиться, вовремя- на заседания, также и пить чай или обедать. И все молча,
ни с кем не разговаривая.
В свободное время, остававшееся до начала заседания, я виделся с
представителями нашей епархии, диаконом Сергием Рейнгартом и В. Е.
Драшусовым. Они жаловались, особенно последний, что живут в гостинице вне
Лавры и потому мало знают, что происходит, чувствуют себя изолированными.
Просили указаний, что делать, но мне трудно было на этой стадии соборных
работ дать им определенный ответ. Дело само покажет, говорил я. Но, в общем,
у нас было полное единомыслие: не уступать в вопросе постановлений 1961 года
и в отвержении так называемой «особой политики», а это их особенно
беспокоило как бельгийских граждан. Но в какой форме выразить свое
несогласие — заранее сказать трудно.
После общего, группового фотографирования членов Собора, мы вошли в
Трапезную церковь и заняли свои места, как и раньше. Во время этого
фотографирования, несчастный владыка Андрей совершенно затолкал меня своими
локтями — я пробовал противиться, но безуспешно, куда мне с таким гигантом
справиться.
Итак, в 16 часов началось III заседание Собора. Первым был доклад
митрополита Никодима «Экуменическая деятельность Русской Православной
Церкви». Доклад митрополита Никодима, был одним из лучших докладов на
Соборе. В нем было удивительное сочетание содержательности, глубине и
объективности суждений, зрелости мысли и особенно стойкости в Православии.
Смысл и тон доклада был осторожно критический, сдержанный и вместе с тем
открытый по отношению к экуменическому движению, Всемирному совету Церквей и
инославию вообще. Конечно, в этом выступлении были моменты, обусловленные
спецификой советского режима, но их было не много, и о них не стоит и
говорить. Митрополит Никодим сказал, что само слово «экуменический»
сравнительно новое, но реальность, им выражаемая, то есть соединение
твердости в Православии с терпимостью и любвеобильным отношением к
инославным, была издревле присуща русской церковной жизни. Наши предки не
склонны были проявлять религиозную нетерпимость, сказал митрополит Никодим,
и для иллюстрации этого утверждения привел ряд исторических примеров от
послания Киевского митрополита Иоанна о римском расколе в XI веке до
деятельности Патриарха Алексия в наши дни. «Мы убеждены, — закончил этот
вступительный отдел своего доклада митрополит Никодим, — что научно-
богословский православный экуменизм, чуждый крайностей конфессионализма,
отнюдь не означает уравнительного отношения ко всем христианским конфессиям.
Отсюда естественно вытекает наше практическое стремление к такому братскому
общению с христианами других исповеданий, в котором в процессе совместного
выполнения задач обще-христианского свидетельства и служения, совершалось бы
взаимное сближение, ознакомление и обогащение опытом духовной жизни. Это
необходимо, чтобы истина древней неразделенной Церкви со временем могла
стать общим достоянием всей христианской ойкумены, восполнив в конфессиях,
отступивших от единства, все недостающее или утраченное».
Перейдя к обзору отношений с Римо-Католической Церковью, митрополит
Никодим отметил в них со времени понтификата Папы Иоанна XXIII и Второго
Ватиканского Собора явные перемены в благоприятную сторону. Об этом говорят
постановления Родоса II и III о богословском диалоге с католиками, когда
создадутся для этого подходящие условия, а также ряд встреч с католиками,
как, например, в Бари в 1970 году. Далее митрополит Никодим остановился на
решении нашего Синода от 16 декабря 1969 года. «Это решение, было
продиктовано душеспасительною заботою нашей Церкви о своих братьях во
Христе, согласно которому священнослужители Московского Патриарха получили
разрешение преподавать благодать Святых Таинств католикам и старообрядцам в
случае крайней в сем духовной необходимости. Для последних, при отсутствии
на местах их священников, поскольку мы имеем общую с ними веру в отношении
таинств. Подобное решение имело место в 1878 году, когда Константинопольский
Синод вменил в обязанность греческим православным священникам совершать
таинства для армян там, где у них не имеется церквей и священников. И в
заключение о католиках: строго придерживаясь рекомендаций III
Всеправославного Совещания 1964 года… Русская православная Церковь
развивает дружественные отношения с Римо — Католической Церковью в надежде,
что это, с одной стороны, будет содействовать укреплению братства и
взаимопонимания великих Церквей Востока и Запада, а с другой — послужит
благословенному миру на земле». (иными словами, «небогословские факторы»
сыграли не последнюю роль в этом сближении с католиками, — прим. Арх. В.)
Более подробно остановился митрополит Никодим на отношениях с «древними
восточными нехалкидонскими Церквами». Указав на выдающиеся труды в области
изучения этих Церквей русскими учеными, епископа Порфирия(Успенского) и
Болотова, на деятельность Урмийской миссии, на обучение армянских студентов
в Московской духовной Академии и эфиопских в Ленинградской,- факторы,
свидетельствующие о постоянном интересе нашей Церкви к нехалкидонцам,-
митрополит Никодим сказал: «Русская Православная Церковь рассматривает
древние Восточные Церкви как автокефальные в силу их исторического положения
и канонической структуры. Она уважает их самостоятельность, почитает
благочестие, не покушается на свойственный им обряд. В грядущих
собеседованиях Русская Православная Церковь будет по-прежнему твердо
держаться убеждения в том, что церковные соборы, особенно Вселенские,
сохранили и будут сохранять в дальнейшем истину по внушению и просвещению
Духа Святого». (Довольно неопределенное заявление, скажем мы от себя,
могущее быть истолкованным весьма различно. Какое место занимает Халкидон в
развиваемом митрополитом Никодимом «учении о соборах» и является ли его
признание обязательным для всех? — прим. Арх. Василия) Далее митрополит
Никодим сделал подробный обзор наших отношений за время патриаршества
Патриарха Алексия с армянской, коптской, эфиопской, сиро-яковитской,
малабарской и другими Церквами. Отметил чтение лекций в наших Академиях
«выдающимся богословом Павлом Вергезе». Относительно англикан, митр. Никодим
сказал, что обмен мыслями и информацией на 1-й сессии Межправославной
богословской комиссии в Белграде в 1966 году поставил перед Русской Церковью
ряд весьма сложных проблем( здесь имеется в виду вопрос о признании
англиканского священства, в котором, как известно, существуют разногласия
между православными Церквами и богословами. — прим. Арх. В.) Далее в докладе
митрополита было указано о необходимости не ограничиваться повторением хотя
и очень верных, но мало определенных фраз, вроде того, что соединиться
христиане обязаны на почве древней неразделенной Церкви, а приступить со
смиренным упованием на помощь Божию к выяснению того, что же именно таится
под такого рода фразами. Основные вопросы, подлежащие изучению, сказал митр.
Никодим это:
а) догматы и каноны, составляющие неприкосновенное наследие,
воспринятое Православной Церковью от древней неразделенной Церкви, и
различия во взглядах на предметы, относящиеся к области Веры и церковного
устройства, допустимые внутри самого Православия.
б) возможные вопросы икономии и уступок инославным Церквам, желающим
достичь единства веры с Православной Церковью при сохранении законного
плюрализма взглядов.
в) вопросы, где икономия является немыслимой.
г) допустимость полного общения в таинствах («интеркоммунио») с такими
Церквами, которые примут все, что входит в неприкосновенное наследие от
древней неразделенной Церкви, но будут настаивать на особенностях, с
которыми Православная Церковь не может примириться в своей собственной
внутренней жизни.
«Ответ на эти вопросы, — сказал митрополит Никодим, — должен быть дан
не в общей форме и не на каком-нибудь частном примере, а точно, обстоятельно
и строго научно. Разумеется, что для этого, потребуются годы вдумчивой и
напряженной работы». Нужно также разработать «православное учение об
экклезиологии, о евхаристической жертве, о таинствах. Без серьезного
изучения всех этих вопросов не может быть речи о плодотворном богословском
диалоге ни с англиканством, ни, тем более, с протестантскими церквами. Если,
конечно, иметь в виду диалог, направленный не просто на укрепление
дружественных отношений, но с самого начала устремленный на достижение в
будущем… единства веры».
Перейдя к вопросу о старокатоликах, сказав, что к ним должен иметь
место, тот же подход, и с удовлетворением отметив «безусловный прогресс во
взаимоотношениях с ними» митрополит Никодим сказал, что на пути единения с
ними остаются «весьма существенные трудности» «догматико-агиологического
свойства, канонические и литургические». «Необходимо иметь в виду, –
добавил он, — что восточное понимание полного единства в догматах и в
основах церковного устройства как условия sine qua non (лат. «обязательное,
необходимое») для полного общения в таинствах и особенно в таинстве Святой
Евхаристии приобрело для православного сознания значение если не догмата, то
по крайней мере всеправославно- признанного теологумена». Рассказав довольно
подробно об отношениях с протестантами и с различными христианскими
объединениями, митрополит Никодим неожиданно(для меня!) сказал: «Наши
сердечные чувства — с теми христианами Юго-Восточной Азии, которые понимают
все то зло, которое причиняет их народам и их континенту бессердечная
политика Соединенных Штатов Америки в Индокитае. И мы не можем утверждать,
что деятельность Конференции Европейских Церквей протекала неизменно гладко
и успешно. Нашим участникам в ней приходилось сталкиваться с непониманием,
равнодушием, предвзятостью и недоброжелательностью по отношению к задачам
служения Церквей Европы, возникающим в наше неспокойное время. Эти трудности
объяснимы, ибо в Европе проходит водораздел двух социальных систем, в
условиях которых живут и исполняют свою миссию европейские Церкви».
Но, пожалуй, наиболее интересным в докладе митрополита Никодима было
сказанное им об отношении со Всемирным Советом Церквей. Он сразу отметил,
что «горячо преданная служению единства всех христиан, Русская Православная
Церковь с большой осмотрительностью отнеслась к экуменическому движению» и
что « русские иерархи и богословы отмечали, что в экуменическом движении уже
на первоначальном этапе… проявились и слишком широкий плюрализм в области
вероучения, и высокая активность крайне левого, радикального течения
протестантизма» (интересно здесь отметить, что экуменические выступления
русских эмигрантских богословов двадцатых годов, до разрыва митрополита
Евлогия с Московской Патриархией в 1930 году, митрополит Никодим
рассматривает как деятельность, Русской Церкви, — прим. Арх. В.).
Далее, говоря о причинах отказа Московской Патриархии вступить во
Всемирный Совет Церквей в 1948 году, митрополит Никодим объясняет его
«наличием убеждения протестантского большинства экуменического движения в
том, что все без исключения ныне существующие Церкви представляют собою
части Единой Христовой Церкви, в разной степени уклонившиеся от идеала
Апостольской Церкви, но в совокупности составляющие Единую Церковь».
Поэтому, по их мнению, целью экуменического движения является общение
христиан в таинствах, дабы они осознали свое единство во Христе. «Одним из
следствий этого представлялось создание некой «экуменической сверх-Церкви»,
с чем православная сторона ни при каких обстоятельствах и условиях
согласиться, конечно, не могла и не может». Вторая причина отказа:
«Предлагавшийся базис Всемирного Совета Церквей не имел в себе упоминания о
догмате Божественного Триединства, что являлось неоправданным обесцвечением
истинного богопреданного христианского учения о Вере». И, наконец(last, not
least — «последнее по порядку, но не по значению» — англ.), проповедь
«холодной войны и антисоветизма со стороны тогдашних влиятельных деятелей
экуменического движения».
Рассказав далее, как после Торонтской декларации 1950 года, дозволявшей
всем церквам-членам иметь свою экклезиологию, и после принятия в 1961 году в
Нью-Дели тринитарного «базиса» препятствия эти смягчились и Русская Церковь
вступила в Совет Церквей, митрополит Никодим вернулся вновь с большой
настойчивостью к своим оговоркам. «Само собой разумеется, что «вступление»
какой-либо поместной Православной Церкви в содружество других, в том числе и
неправославных церквей… нельзя рассматривать как церковный в
экклезиологическом смысле слова акт, ибо между Православной Церковью и
христианами неправославными обществами нет и не может быть органической
связи. Мыслимой только при полном единстве и благодатной церковной жизни».
Наконец, митрополит Никодим указал на еще одно печальное с православной
точки зрения течение современного экуменизма: «За последние годы интерес к
проблеме вероисповедного единства в экуменических кругах несколько
ослабел… можно услышать и такого рода высказывания, будто
межконфессиональные различия – это простой «архаизм», который уже никого не
интересует. Невольно обращает на себя внимание и тот печальный, с
православной точки зрения, факт, что в проекте пересмотренной конституции
Всемирного Совета Церквей.. не говориться о единстве веры как о цели
экуменического движения».
Обойдя далее «подводный камень миротворчества» ссылкой, что об этом
будет подробно говорить митрополит Алексий, митрополит Никодим окончил свой
доклад, но сразу и непосредственно после этого прочитал еще один доклад(!)
«Об отмене клятв на старые обряды». Это было уже слишком утомительно для
слушателей. (Текст его напечатан в ЖМП, No 7, 1971г)
***
После получасового перерыва, в 16 час. 30 мин. заседание возобновилось, и
слово было предоставлено митрополиту Филарету.
Вероятно, исходя из того, что он является постоянным членом Синода, он
считал себя в праве говорить так же долго, как они, а не как обыкновенные
ораторы. Как ни странно, когда прошли десять минут, митрополит Никодим,
начал тихонько позванивать в свой колокольчик. Чем дольше говорил
митр. Филарет, тем громче звонил Никодим. Но самого оратора это совершенно не
смущало, он продолжал читать свой доклад, хотя на сороковой минуте у него
было довольно кислое и напряженное выражение лица. Позже митрополит Никодим
вывернулся по обыкновению шуткой «…видно митрополит Филарет, как Экзарх
Украины, счел возможным говорить лишних 30 минут. Но предупреждаю, что
впредь со всей строгостью буду останавливать тех, кто превышает регламент 10
минутного срока!».
Вот что вкратце сказал митрополит Филарет: «Без преувеличения можно
сказать, что все мы находимся под глубоким впечатлением от доклада
патриаршего местоблюстителя… митрополита Пимена… и содоклада митрополита
Никодима. Внутренняя жизнь Церкви всегда та же. Русская Православная Церковь
проделала огромную работу по упорядочению церковной жизни. Православная
Церковь на Украине живет одной жизнью со всей Русской Православной Церковью,
является одной составной частью Московского Патриархата, а Украинский
Экзархат включает в себя 18 епархий. На его территории находятся Духовная
семинария, мужские и женские монастыри, он имеет свое печатное издание».
Далее митрополит Филарет остановился на вопросе ликвидации унии. (Это,
пожалуй, было наиболее интересной частью его доклада)Отметил празднование
25-летия воссоединения греко-католиков на Львовском Соборе, который был
выразителем волеизъявления греко-католического духовенства и мирян вернуться
к православной вере своих праотцев. Достаточно вспомнить, что уже ко дню
Львовского Собора, путем подачи личных заявлений, 997 священников, (то есть
78%), выразили желание выйти из унии и воссоединиться с Православной
Русской Церковью. Уния была насилием над совестью православных христиан и
служила не единству веры, а единству внешней организации. История уже
осудила унию как путь к соединению Церквей, а упразднение унии является
одной из предпосылок развития отношений в духе христианской любви между
Православной Русской Церковью и Римо-Католической Церковью. Митрополит
Филарет вспомнил об исторической борьбе против унии галицийских и
закарпатских народов, которые были борцами за Православие во главе с
убиенным протопресвитером Гавриилом Костельником. Он отметил, что только в
Львовской области «врагами церковного воссоединения было убито более 30
священников», а за 350 лет уния наложила особый отпечаток на церковное
сознание и на обряды.
«Архипастырям и пастырям следует продолжить вдумчивое усилие по
преодолению последствий унии, при бережном отношении к местным церковным
обычаям, не входящим в противоречие с православным вероучением». Далее
митрополит Филарет перешел к «карловацкому расколу». Указал он на то, что
этот раскол остается вне канонического общения с Православной Церковью и что
над иерархией его тяготеет церковный суд. Более того, что на все призывы к
возвращению в лоно Матери-Церкви карловчане не только не раскаялись, но
впали в еще большую гордость. А в последнее время, в связи с дарованием
автокефалии Православной Церкви в Америке, активизировали враждебную
деятельность против Матери-Церкви. «Учитывая нераскаянность архипастырей и
клира карловацкого раскола, — сказал митр. Филарет, — после призыва
Матери-Церкви, последовавшего в 1965 году, необходимо поручить высшей
церковной власти Московского Патриархата осуществление в ближайшее время
канонических санкций по отношению к «отступническому сонмищу»… –
карловацкому расколу. Церковь должна получить законное и ясное о нем
представление, чтобы после этого ни у кого и никогда не возникало т нем
никакого вопроса». Перейдя после этого к украинским церковным расколам и дав
краткий обзор их возникновения и развития от «самосвятов» 1921 года до наших
дней, митрополит Филарет сказал, что этот раскол вызван скорее
политическими, чем церковными мотивами. Более того, что среди его
сторонников имеются люди церковно-настроенные и, что в глубине души они
сознают не каноничность своего положения. К сожалению, в этих церковных
группах господствует украинский национализм и его диссидентские борцы,
которым чужды совершено церковные интересы. Святая Церковь не теряет надежды
на то, что украинские архиереи и их чада возвратятся в лоно Православной
Церкви, необходимо снова возвысить свой голос и призвать их принести
покаяние в грехе разделения. Никто не покушается на их гражданскую свободу,
они могут быть гражданами какого угодно государства и сохранять любовь к
украинскому народу (интересно отметить, что по отношению к украинцам
митрополит Филарет предлагал только «увещевание», в то время как карловчанам
грозился «прещениями». Эта линия последовательно проводилась на Соборе!-
прим. Арх. В.)
Коснулся митрополит Филарет и Архиерейского Совещания 1961 года. Он
упорно называл его «Архиерейским Собором» и говорил, что: « нашему Собору
необходимо одобрить его решения, ибо они вызваны предложением Совета
Министров привести в соответствие церковное »положение с гражданским
законодательством, о религиозных объединениях 1929 года». Вряд ли кому-либо
из нас следует объяснять, что внешнее положение поместной Церкви внутри
государства определяется законами этого государства, и Церковь должна ими
руководствоваться и исполнять их. Все мы хорошо знаем слова Святого Апостола
Павла «Противящийся власти противится Божию установлению. А противящиеся
сами навлекут на себя осуждения». Но очевидно, желая успокоить зарубежных
членов Собора, митр. Филарет добавил: «Постановления Архиерейского Собора
1961 года не касаются той части Русской Православной Церкви, которая
находится за пределами Советского Союза, где юридические статусы наших
Экзархатов, епархий, благочиний и приходов соответствуют гражданскому
законодательству того государства, на территории которого они находятся».
Далее митрополит Филарет пытался доказать, что постановления 1961 года
не нарушают основ церковного строя: «Разграничение обязанностей клира и
исполнительных органов не означает разделения прихода на две части-
духовенства и мирян — и не противопоставляет их друг другу. Приход
по-прежнему остается единым целым и составной частью Русской Православной
Церкви, а вместе и Вселенской Церкви Христовой. Он находится в каноническом
ведении епископа, а настоятель храма является духовным руководителем его
(прихода), в том числе и членов церковного совета, избираемых общиной из
прихожан правоспособных и доброй христианской нравственности. Исполнительный
орган не должен вмешиваться в богослужебные дела».
От себя скажу, что митрополит Филарет пытался дать благоприятное
толкование Постановлений 1961 года для Церкви и рисовал совершенно идеальную
картину их применения в жизни. К сожалению, однако, гражданские власти
совсем иначе толкуют эти постановления(вернее закон 1929 года, из которого
он вытекает), а реальная картина церковной жизни сильно отличается от
начертанной владыкой Филаретом. В самом деле, о каком духовном руководстве
над членами двадцатки или исполнительного органа может идти речь, когда
среди них нередко встречаются мало верующие и даже безбожники, подосланные
советскими властями, не принять которых настоятель не может? Одно то, что
митр. Филарет, хотя бы остановился на постановлениях 1961 года, можно
рассматривать как утешительно положительный факт. Конечно свое
«выступление-доклад» митрополит Филарет закончил в патриотических тонах:
«Гражданственность и патриотизм присущи православному
христианству… Православная Русская Церковь была всегда с народом, она
создала замечательные памятники, обогатившие русскую культуру и доныне
являющиеся гордостью нашего народа. Русская Церковь способствовала
воссоединению украинского народа с братским единоверным русским народом…
патриотизм архипастырей, пастырей и мирян является составной частью
церковной жизни после октябрьской революции… Церковь после 1917 года была
освобождена от государственной опеки. В дни Великой Отечественной войны наша
Церковь разделяла горькую чашу страданий своего народа… (потом последовали
обязательные нападки на Америку и реваншизм) Мы не можем быть спокойными,
когда в Юго — Восточной Азии и Ближнем Востоке агрессорами США и Израилем
продолжается обострение и нагнетание международной обстановки… До каких
же пор… Мы за Мир…»
И все в таком духе до конца выступления. Я должен сознаться, слушал
доклад митрополита Филарета со все возрастающим раздражением, переходящим в
негодование! Не столько от его смысла и содержания, а возмущаясь умолчанию.
Несмотря на штампы и «советчину», а также заранее известные выводы, он
умалчивал о вопиющих фактах церковной жизни на Украине. Он молчал о закрытии
Киево-Печерской Лавры, преследовании почаевских монахов и массовое, как
нигде в СССР, закрытие церквей и монастырей. Раздражение мое увеличивалось и
из самого факта грубого несоблюдения выделенного ему десятилетнего
регламента выступления. Вместо того, чтобы показать пример другим в
послушании принятым на Соборе правилам, митрополит Филарет, пользуясь своим
положением Экзарха Украины, сознательно, — ибо его текст был подготовлен
заранее, — эти соборные правила попрал.
***
Следующим за ним получил слово митрополит Орловский Палладий
(Шерстенников), старейший по хиротонии архиерей Русской Церкви (1930 года).
В своем выступлении, среди прочего он сказал, что в докладах была дана
широкая и объективная картина церковной жизни. Собор 1961 года привел в
порядок финансовую организацию Церкви. Выразил общее согласие со всеми
действиями Патриарха Алексия и Св. Синода. Он высказал пожелания о
предприятии новых шагов по ликвидации расколов, о том, что на упорствующих
следует наложить санкции. Дарование автокефалии в Америке является
выдающимся событием, …" с радостью я услышал о шагах по воссоединению со
старообрядцами, считаю необходимым снять с них клятвы. Отмечаю огромный
интерес в связях с инославными. То что качается положения Церкви в Советском
Союзе скажу, что Церковь живет в нормальных условиях. Нарушение порядка при
богослужении рассматривается как преступление. Но если духовенство или
верующие сами нарушают законы, то они лишаются его защиты. Ну а всем
сомневающимся в этом я скажу: «Прииди и виждь, и убедись!»
Затем выступил митрополит Антоний Сурожский. Его слово, как я уже
сказал, несколько отличалось от обычного трафарета, что уже, по сути, было
интересно. Он сказал, что как живущий на Западе, он больше осознает неправду
и пагубность карловацкого раскола, чем те кто живет в России. Ведь русские в
СССР не знают и не представляют всей пагубности карловчан, но, тем не менее,
он просит не спешить накладывать на них прещения, которые только повредят.
Карловацкий раскол не только церковный, а во многом исторический и связан с
событиями нашей России. Этот раскол основан на страданиях людей, которые не
поняли или не приняли трагедии случившейся в нашем государстве. Мы посланы
быть свидетелями Православия. Как говорится в апокрифах, нужно, «чтобы мера
страдания превзошла бы меру греха». Владыка Антоний Сурожский сказал, что
«когда Патриарх Алексий приехал в Лондон на его службу, то многие карловчане
пришли и многие из них даже причащались. А если будут наложены прещения, то
раскол закостенеет и никогда мы не найдем выхода из этой ситуации. Поэтому
об архипастырях карловацких мы должны думать человечно и обдуманно
поступать. Они соблюдают церковные традиции, благоговейно служат, хранят
верность Православию. Я радуюсь, что Русская Церковь может прославить себя
возвращением старообрядцев. Передаю поклон и любовь заграничной паствы,
православных иностранцев к убожеству Церкви во Христе. А у нас сейчас
множество православных иностранце! Конечно, многое в прослушанных нами
докладах непонятно тем, кто не русский и живет за границей, мы живем в
разных условностях. Но у нас должны быть две молитвы: одна основана на том,
что сердце кесарево в руках Божиих, а другая об отошедших: Призри на
ненавидящих нас».
После митрополита Антония место оратора занял архиепископ Горьковский
Флавиан (Димитрюк). Он с жаром говорил о деятельности и поддержке советского
миротворчества, о том, что постановления 1961 года «освободили духовенство
от хозяйственных забот». Сама жизнь якобы (с его слов) подтвердила их
правильность и, что митрополит Пимен- любимый ученик Патриарха Алексия.
Вслед за ним выступил протоиерей Б. Осташевский(Калининской епархии). Он
сказал, что доклады выражают мнения всех присутствующих, а поэтому мы должны
«крепить могущество нашего государства», «строго соблюдать законы», "быть
лояльными«(?)
И, что «мудрые решения 1961 года пошли на пользу Церкви и подняли
авторитет священства, а собрание духовенства и мирян Калининской епархии 4
мая 1971 года единогласно их одобрило». «Далее он сказал, что: «У нас
добрые отношения с властью. Храмы переполнены. Производим ремонты, жертвуем
в фонд Мира».
Протоиерей Евгений Барщевский(Кировоградская епархия) говорил о мудром
руководстве Патриарха Алексия, Синода и епископата. Все решения Синода святы
и непоколебимы. В румынских приходах Буковины оставлен новый стиль, выходят
церковные издания… и необходимо бороться за Мир во всем Мире.
В выступлении архиепископа Одесского Сергия (Петрова) тоже звучали
призывы к мирному труду и к Миру во всем Мире. Он сказал, что более года как
нет с нами Патриарха Алексия» весьма авторитетного в церковных и гражданских
кругах«. Патриарх председательствовал на Соборе 1961 года и Церковь наша
«несет мир внутренний и внешний», и мы полностью одобряем все доклады и всю
деятельность Патриархии Мы жертвуем в Фонд Мира и вместе со всем Советским
народом и Советским Правительством и прогрессивным человечеством боремся с
империализмом и сионизмом. «Никакие попытки Западной пропаганды не смогут
свернуть нашу Церковь с ее пути. Это программа Духа Святого!»
Выступающий затем архиепископ Курский Серафим (Никитин) сказал, что
испытывает радость и гордость за Матерь-Церковь. Лично он возглавляет
хозяйственное управление Патриархии, на котором лежит обеспечение приходов
всем необходимым. Мастерские Патриархии полностью обеспечивают их свечами,
крестами, ладаном. Производятся реставрации церквей, уплачиваются пенсии.
В том же настроении и полном одобрении действий было выступление и
мирянина Н. С. Капчука, старосты Патриаршего Собора в Москве. Он сказал, что
до 1961 года были нестроения в приходах, так как священники были заняты
хозяйственными вопросами. Происходило нарушение законов. Об этом он может
свидетельствовать как бывший секретарь Московской Епархии, но «по инициативе
Советского Правительства был создан Фонд Мира и мы щедро в него вносим».
Протоиерей Сергей Румянцев (бывший обновленческий епископ) настоятель
Преображенского Собора в Ленинграде, сказал, что он прослушал со вниманием
прекрасно изложенные доклады авторитетнейших иерархов. Приходы это часть
тела церковного. Хозяйственная их жизнь до 1961 года была в непорядке, а
постановления этого года создали устойчивое положение. «Поэтому нужно
подойти к этому вопросу с церковно-научной стороны и сошлюсь на два
авторитета. Первый, это Болотов. Именно он говорил, что церковная реформа,
отвечающая потребностям Церкви и оправдавшаяся в своих результатах, тем
самым истинно канонична. А второй авторитет это Павел Городцев в 1911г.
писал, что для возрождения приходской жизни нужно освободить духовенство от
хозяйственных забот и передать эти вопросы мирянам. Жизнь нашей
Ленинградской епархии свидетельствует о благих результатах реформы. Храмы в
полном порядке, церковь живет совершенно свободно и полнокровно и мы
поддерживаем всю деятельность руководства Патриархии».
От имени заболевшего в этот день архиепископа Кубанского Алексия
(Коноплева) выступал протоиерей Николай Гетман. А мирянин В. В. Сварычевский
(Львовской епархии) рассказывал о воссоединении галицийских униатов.
Протоиерей Николай Петров, благочинный северного района Москвы, сказал, что
митрополит Пимен «спокойно продолжает дело Патриарха Алексия», а 1961 год
был началом действия демократических принципов в жизни приходов. Причем в
полном соответствии с догматами и канонами. Достаточно посмотреть, в каком
великолепном состоянии находятся московские храмы, чтобы убедиться,
насколько эта реформа была целесообразна и полезна. У нас нет оснований для
беспокойства о будущем, но на каждом лежит личная ответственность за судьбы
мира. Недавно произошло важное международное событие — в Будапеште собралась
христианская мирная конференция, в работах которой принимал участие
митрополит Пимен.
Оратор, выступающий следующим по очереди был епископ Корсунский Петр
(Люлье) из Парижа. Его выступление отличалось до известной степени от
предыдущих. Говорил он по-французски, переводила его Т. Майданович. Епископ
Люлье высказал, прежде всего, преданность своей иностранной епархии,
сочетающей юрисдикционную принадлежность к Русской Церкви, с лояльностью
Московской Патриархии по отношению к Франции. Он выступал за принципиальное
осуждение карловацкого раскола, но одно дело нравственное осуждение и
порицание, а другое — каноническое осуждение. В этом каноническом процессе
должны быть строго соблюдены все канонические требования: троекратного
вызова и т. д. Далее, по его мнению, формулировка осуждения должна быть
тщательно обдумана, дабы не создалось затруднений для желающих вернуться в
Церковь, а поэтому важно определить способ принятия возвращающихся из
раскола.
Затем после короткого перерыва начался доклад митрополита Таллиннского
Алексия.
***
Доклад митрополита Алексия Таллиннского я хочу привести по возможности
полно, так как он оставил в моей душе одно из самых тяжелых воспоминаний о
Соборе. Назывался доклад «О миротворческой деятельности Русской
Православной Церкви» (опубликовано в ЖМП, No 7, 1971г., сс. 45-62). Начался
он, правда, в религиозных тонах… «блаженны миротворцы…», но вскоре текст
выступления стал принимать определенно политический характер. Чем дальше,
тем больше, чтобы завершиться явно прокоммунистическим финалом, который был
бы более уместным на каком нибудь созванном властями в Советском Союзе
митинге, чем на Соборе епископов Православной Церкви.
Впрочем, уже с самого начала митр. Алексий заявил о соответствии
«миротворческой деятельности» Русской Церкви с заданиями от Советского
Правительства: «Как вы знаете, в служении и свидетельстве Русской
Православной Церкви миротворческая деятельность имеет большое значение и
занимает важное место. Эта миротворческая деятельность отвечает интересам
свободолюбивого человечества и соответствует миролюбивой политике,
проводимой Советским государством и полностью поддерживаемой нашей
Церковью».
Далее в докладе (как это, увы, принято в современной России) приводится
произвольное толкование Евангельского текста… «в человеках благоволение»,
в чуждом православному пониманию смысле «в людях доброй воли» — под этим
подразумеваются безбожники, с которыми должно сотрудничать в «борьбе за
Мир». Митрополит Алексий настойчиво делает акценты и останавливается на
столь часто трактованной на Соборе теме — ПАТРИОТИЗМЕ. О необходимости
гармонического сочетания любви к своему народу и отечеству и с устремлением
ко благу всего человечества в целом, и он говорит: «Патриотизм является
нормальным состоянием христианина».(Эта фраза обращена упреком тем русским
иерархам, которые не сразу признали октябрьский переворот 1917 года,
например Патриарху Тихону и многим другим убитым и расстрелянным священникам
и монахам. прим. Арх. В.). Далее как в подтверждение моих мыслей следует
следующий пассаж выступления: «Мы с горечью вспоминаем тот факт, что многие
иерархи Русской Православной Церкви и часть ее клира не поняли исторической
обусловленности Великой Октябрьской Социалистической Революции, освободившей
народы нашей Родины от капиталистического рабства… Однако к чести своей,
ряд видных деятелей церкви, и, прежде всего архиепископ Владимирский Сергий
(Страгородский), сумели правильно осмыслить происходившие события». Потом
следовал подробный перечень всех «миротворческих» действий Русской
Православной церкви. Не будем останавливаться на нем, ничего нового Владыка
Алексий нам не сообщил. Отмечу лишь высокую оценку деятельности митрополита
Никодима, данную вл. Алексием, но сомневаюсь, что она была искренней. Он
отметил, что на посту председателя «Иностранного Отдела Патриархии»
митрополит Никодим: «Отдавал все свои силы, время, творческую энергию этому
священному служению( миротворчеству имеется в ввиду)». Митрополит Алексий
счел нужным также отметить участие Русской Церкви в так называемом «Фонде
Мира» цели которого осуществлять сбор денежных пожертвований для
финансирования работы общественных организаций в пользу Мира между народами.
«Как член правления Советского Фонда Мира, я свидетельствую об интенсивном
потоке средств, поступающих в этот фонд от добровольных сборов,
осуществляемых нашим верующим народом». (От себя скажем, что всем известно,
что этот пресловутый «добровольный фонд» является средством беззастенчивого
грабежа церквей. Размеры взноса для каждого прихода определяются
уполномоченными по их усмотрению. Недавно в калужской епархии уполномоченный
«обложил» один из храмов таким большим взносом, что после его уплаты в Фонд
Мира, у храма не хватило денег на требуемый властями ремонт за храм, который
в результате был закрыт. Когда я спросил об этом епископа Калужского Доната,
правда ли, что у вас закрыли церковь, он мне ответил: «Да знаете ли, это
был громадный храм, а молящихся всего пять — шесть старушек… вот и
пришлось закрыть храм». Но кто этому поверит? Всюду храмы переполнены и их
не хватает, а тут всего пять-шесть старушек! Прим. Арх. В.) Снова
возвращаясь к теме советского патриотизма, митр. Алексий сделал важное и
очень характерное для нашего Собора разграничение, кому этот «советский
патриотизм» обязателен и кому нет. Он сказал: «Я хочу, прежде всего,
отметить, что мы архипастыри, пастыри и миряне — все граждане Советского
Союза, исполнены высокого чувства советского патриотизма, определяющего наше
отношение к его задачам и к тому обществу, частью которого мы являемся. Мы
преследуем одну общую цель, установление на всей земле мира и
справедливости… Однако это обстоятельство отнюдь не означает отсутствия у
нас уважения к тем членам нашей Святой Церкви, которые являются гражданами
иных государств и отличаются от нас своими взглядами. Ибо нас всех
объединяет общее стремление всемерно трудиться над укреплением мира и дружбы
между всеми народами». Далее у митрополита Алексия следовал обзор
исторических событий в коммунистическом духе: тут наличествовала и победа
Советского Союза, которая стала возможной только потому, что в нем
справедливый строй и изобличение США за агрессию и ведение холодной войны и… «все чаще раздавались из-за океана призывы к развязыванию прямых военных
действий против СССР. Наличие у США атомного оружия окрыляло безрассудные
умы. Антисоветская пропаганда мутным потоком отравляла сознание народов
западных стран». В продолжение выступления «антисоветизм» и
«антикоммунизм» объявляются новыми тяжкими смертными грехами. Делается призыв
«преодолевать антикоммунизм, как движение ненавистничества» (А почему не
«антифашизм» также? Ведь он тоже может быть назван «движение
ненавистничества»? прим. Арх. В.) Среди прочего отметим критику Всемирного
Совета Церквей за его, по мнению оратора, недостаточное миротворчество:
«Всемирным Советом за этот период предприняты были и такие шаги, которые с
нашей точки зрения, отнюдь не могут расцениваться как действительно
полезные, особенно в отношении ослабления напряженности в мире и укрепления
международного сотрудничества». (Очевидно, здесь имеется в виду осуждение
Всемирным Советом Церквей подавления Венгерского восстания Советами в 1956
году и советской интервенции в Чехословакии в 1968г. Прим. Арх. В.)
Митрополит Алексий остался неудовлетворенным результатами другой
всемирной конференции, «Церковь и мир, которая собиралась в Женеве в 1966
году: — «Мы сожалеем, — сказал он, — что результаты этой конференции, не
нашли достаточного приложения к соответствующей сфере дальнейшей
деятельности Всемирного Совета Церквей». Критике с его стороны подверглась и
другое «региональное экуменическое объединение» — Конференция Европейских
Церквей: — «Я должен сказать, что миротворческое служение этой Конференции
развивалось медленно, имело глубокие спады и было недостаточно эффективным».
Но самое замечательное, что, говоря о деятельности Христианской Мирной
Конференции, созданной по инициативе Московской Патриархии с центром в Праге
и долгое время находившейся всецело в орбите Москвы, митр. Алексий ни слова
не сказал о глубоком кризисе и распаде ее, после того, как в 1968 году,
председатель и генеральный секретарь ее в Праге выразил протест против
советской интервенции. Именно за это все они были смещены со всех
должностей, что вызвало протест французских католиков и других западных
протестантов во главе с пастором Казалис. Более того, пастор Казалис был
исключен из состава ХМК, в результате чего почти все западные участники ее
отпали. Этот раскол, не исцеленный до сего дня, очень повредил митрополиту
Никодиму в экуменических кругах, где его до сих пор считают главным
виновником «отлучения» пастора Казалиса. Именно обо всех этих подробностях и
неприятных «деталях» с Христианской Мирной Конференцией, митрополит Алексий
предпочел просто умолчать. Квинтэссенция политического выступления
митрополита Алексия находится, однако, как мы уже сказали, в заключительной
части доклада. Вот его текст вкратце: «Мы должны раскрывать ложь таких
идеологий, как антисоветизм, расизм, и таких ошибочных концепций, как теория
конвергенции. Мы должны всеми доступными нам средствами бороться с каждым
проявлением империализма… Нам нужно добиваться скорейшего заключения
договоров о запрещении ядерного оружия… нам необходимо содействовать
созыву конференции пяти великих держав по ядерному разоружению… наше дело
— настаивать перед правительствами государств Европы на скорейшем созыве
конференции по европейской безопасности. Наше дело — выступить за скорейшую
ратификацию договора СССР с ФРГ и с ПНР. Мир, не может восторжествовать до
тех пор, пока не прекратится политика империализма. В настоящее время эта
политика под прикрытием антикоммунизма подавляет стремление народов
Индокитая к освобождению от настоящей агрессии… Зная о невыносимых
страданиях сотен миллионов людей, которые порождает империализм, мы
заявляем, что святым нашим долгом является наше участие в современной
антиимпериалистической борьбе… Мы верим, что эта программа миротворческой
деятельности Русской Православной Церкви, ее архиереев, клириков и мирян,
созвучна взглядам членов настоящего Освященного Собора и поддерживается
вами».
Доклад митрополита Алексия продолжался час и три четверти. Сидевший за
мною диакон о Сергий говорит мне — «C’est un assommoir» («Это усыпляюще», –
фран.) И рассказывает, мне что многие из членов Собора мирно похрапывали
пока митрополит Алексий громил империализм.
А один провинциальный батюшка заметил: — «А какое нам дело до всех
этих войн в Индокитае… и еще не знаю где? Ну, жалко конечно, что людей
убивают.. вот мы и молимся. Господи даруй им мир. Наше дело молиться, а не
лезть в чужие дела и политику».
В конце своего выступления митр. Алексий сообщил, что завтрашний день
будет посвящен выступлениям членов Собора. Все желающие выступить должны
записаться сегодня в секретариате. На этом заседание закрылось. Было около
21 часа, я пошел и записался в список выступающих.
Уже на выходе из трапезного храма, ко мне подошли и сказали, что
митрополит Никодим просит меня ужинать вместе с ним вечером. Я сразу
подумал, что это как- то связано с моим выступлением на следующий день на
Соборе. Очевидно, митрополит Никодим хочет как-то на меня повлиять. Или
настаивать, чтобы я не выступал на Соборе? Словом, я был скорее недоволен,
что меня приглашают на частный ужин к Никодиму. Как бы то ни было я
направился в ту часть Духовной Академии, где намечался ужин и занял место у
столика, где митрополит Никодим обычно обедал. Через несколько минут он
пришел и мы пересели за другой, большой стол в глубине зала.. Сначала мы
беседовали одни, но через некоторое время к нам присоединился епископ
Филарет, потом епископ Ювеналий, еще позже митрополит Антоний. Я был
убежден, что они пришли не случайно, а нарочно не к началу нашей беседы…
особенно митрополит Антоний.
Сначала Никодим, как он обыкновенно поступает в подобных случаях, хотя
и спросил «Мимоходом», записался ли я выступать завтра, долго говорил на
всевозможные темы, но не относящиеся прямо к делу. Наконец он вдруг меня
прямо спросил, о чем я собираюсь выступать на Соборе завтра. Я так же прямо
ответил, что исключительно о постановлениях 1961 года, так как это
единственный действительно важный и серьезный вопрос, с которым у меня
разногласия в предлагаемых решениях на Соборе. Более того, я уточнил, что
буду говорить исключительно о канонической стороне, о нарушении принципа
единства церковного управления, сосредоточенного в лице епископа. Это
единство нарушается постановлениями 1961 года.
— «Вы конечно свободны, выступать, как Вам угодно, — произнес
митрополит Никодим, — Но мой Вам совет этого не делать. Вы вызовите только
против Вас раздражение епископов. Каноны мы и сами хорошо знаем, скажут,
чего Вы приехали учить нас канонам. Вы принесете вред Церкви».
— «А как же Вы говорили, — возразил я, — что никакого вреда для Церкви
от моего выступления не будет? Или, может быть, лично Вам мое выступление
повредит?»
— «Мне? Нисколько! Наоборот, если Вы выступите, я в ответ выступлю
против Вас с филиппикой, и это будет там где нужно, вменено мне только в
заслугу. И я скажу, что Вы требуете от нас строгого использования канонов, а
сами их не соблюдаете, когда это для Вас удобнее. Из этого выйдет спор, не
полезный для Церкви… вот и выйдет, что Вы повредите Церкви».
Мне показалось, что это было скорее похоже на своеобразное
«передергивание», со стороны митр. Никодима, «смысла пользы и вреда» для
Церкви.
— «Вы так считаете, что это вред? А ряд архиереев, здешних архиереев,
считает, что постановления 1961 года вредны для Церкви, и советует мне
выступать».
— «А кто же эти архиереи?» — спросил митрополит Никодим.
— «Я этого не могу Вам сказать».
— «Да и не надо, я и так их знаю. Я обо всех архиереях знаю, кто что
думает… они у меня все как на ладони», — с улыбкой сказал Митр. Никодим.
— «Может быть, Вы их всех и знаете, они все здешние, но имен я Вам все
равно не назову», — ответил я.
— «Не называйте! — продолжал митр. Никодим, — Я Вам сам скажу. Один из
дальней окраины, другой тоже, но несколько ближе, а третий из центральной
России».
Я, конечно, догадался, что митрополит Никодим имеет в виду
архиепископов Вениамина и Павла, а кого он имел в виду под словами «из
центральной России», я не мог тогда догадаться, а узнал значительно позже.
Во всяком случае, я не назвал ни одного имени и никак не реагировал на
намеки митрополита Никодима. Тот продолжал настаивать, что мое выступление
принесет вред Церкви. Конечно, я был поставлен в трудное положение и
наносить вреда не хотел никому, а поэтому обратился с вопросом к митрополиту
Антонию Сурожскому, который присутствовал при разговоре, но все время
молчал.
— «Владыко, какое Ваше мнение?»
— «Я думаю, — ответил митрополит Антоний, — что если мы одни,
заграничные, выступим против постановлений 1961 года, а все остальные будут
молчать, то это будет воспринято в определенном смысле: вот мы, мол, какие
герои, а здешние все трусы и предатели Церкви. Мы нашим выступление можем
бросить такое обвинение всем нашим собратьям, которые находятся в
несравненно более трудных условиях, а себя выставим героями».
Эта странная аргументация митрополита Антония меня психологически более
обезоружила, чем все доводы митрополита Никодима. Лезть в герои я не хотел,
и само подозрение, будто я хочу «быть героем» и ради этой только цели хочу
выступить — было для меня нравственно тяжким ударом. (Уже сейчас я вижу,
что аргументация митрополита Антония, была неправильна. Время многое
определило.)
— «Героем быть я не намерен, — ответил я, — а если как вы оба считаете,
мое выступление на Соборе будет вредно для Церкви, я готов отказаться и
говорить не буду. Более того, я откажусь от слова, но подам письменное
заявление, что по- прежнему считаю, постановления 1961 года противоречащими
канонам и по совести не могу их принять».
— «Пожалуйста, — ответил митрополит Никодим, — Вы можете сделать такое
заявление». Разговор наш окончился.
Было уже поздно. Возвращался я к себе в гостиницу со смешанным
чувством, грустным и вместе с тем облегченно- спокойным. Грустным потому,
что я уступил, отказался быть последовательным до конца, попался, говоря
по-человечески, на уловку — дать немедленный ответ в тот же вечер. Ведь
сумел я это сделать с митрополитом Филаретом, когда ответил ему «сейчас уже
поздно, не могу дать ответа, дайте подумать до утра…» Но с другой
стороны, у меня возникло чувство облегчения, как будто гора свалилась с
плеч. Отчасти потому, что я устал бороться один против всех и ведь не
нашлось ни одного человека, который был готов поддержать меня открыто на
Соборе. Мне было грустно еще и потому, что я обратился к нашему Экзарху с
духовным вопрошанием как к старцу, и он дал мне ответ. Может быть, по
человеческому разумению слабый и неправильный, но в котором, верилось мне,
выразилась воля Божия о мне и о моем участии на Соборе. Словом, я грустно
успокоился, но потерял интерес к дальнейшему ходу дел на Соборе. И если все
же мне пришлось еще раз выступить, и даже очень остро, то это было
совершенно неожиданно для меня самого,… то есть, как я смею думать, по
воле Божией. А поступил ли я правильно, решив не выступать на Соборе о
постановлениях 1961 года, до сих пор не знаю, но полагаю, что да.
В воскресенье 30 мая, в десять часов утра началась Божественная
литургия в старинном Троицком Соборе Лавры преподобного Сергия. Служил ее
прибывший из Москвы Патриарший местоблюститель митрополит Пимен с сонмом
священников и диаконов. Алтарь Троицкого собора значительно меньше, чем в
Успенском, и потому архиереи и другие члены собора были размещены не в нем,
но в самом храме в особо предназначенных для них местах, впрочем, без
точного обозначения, кто какое должен занять место. Позади, за деревянной
перегородкой, стоял народ. До начала литургии в Лавру еще пускали, потом
закрыли ворота, и милиция и дружинники стали выгонять народ. Тех кто был уже
внутри церкви, не трогали. Собор был переполнен. Казалось, что эти строгие
милицейские меры объяснялись тем, что ожидался приезд Кипрского президента,
архиепископа Макария, и видимо в связи с этим приездом (в целях
предотвращения покушения) приняты были чрезвычайные меры.
Литургия прошла молитвенно и торжественно. После ее окончания мы вышли
на площадь перед собором. Там собралось много народу, как членов Собора, так
и просто молившихся в церкви. Люди разбились на группы и беседовали между
собою. Ко мне подошел архиепископ Рижский Леонид.
— «Простите меня, — сказал он, — что я вчера так ответил на Ваш
вопрос. Но около нас близко стояли люди. Боялся, что услышат. Конечно, я
вполне сочувствую тому, что Вы говорили на Архиерейском совещании, особенно
о приходах. Но нам говорить об этом невозможно. Вы, наверное, знаете, что
тех, кто писал в Предсоборную комиссию о постановлениях 1961 года в смысле
необходимости их изменения, вызывали в Москву и строго внушали не касаться
на Соборе этих вопросов. Всякая оппозиция постановлениям 1961 года
рассматривается властями как антисоветчина». Я спросил владыку Леонида,
дошли ли до него мои письма из Брюсселя.
— «Как же все дошли! Но, конечно, цензура по пути их следования,
прочитала, и мы боялись, что Вам не дадут визу для приезда на Собор».
Тут мне на память пришел инцидент с проверкой моей визы на границе и
как я тогда не мог понять в чем дело.
— «Но, если бы мне дали визу, что немыслимо, — возразил я, — это был
бы большой скандал, ставший в скором времени известным на Западе».
— «Да, но они бы Вам прямо не отказали, а сказали бы, что произошло
какое-то недоразумение, задержка, и дали бы Вам визу через два дня, к
окончанию Собора. Конечно, попросили бы извинения за задержку».
— «Однако этого не случилось, — сказал я, — и Куприянов, советский
консул в Брюсселе, был даже со мной любезен и без затруднения выдал визу».
— «Тем лучше, — сказал архиепископ Леонид, — но будьте осторожны. Вы
собираетесь еще говорить на Соборе?»
— «О постановлениях 1961 года — да. Это самый важный вопрос. А о
тайном голосовании я уже сказал на Совещании. Достаточно, все равно выберут
Пимена».
— «Владыко, не советую Вам выступать, — ответил архиепископ Леонид, –
Вас могут не выпустить из Советского Союза».
В этот момент, я вдруг вспомнил о моем странном состоянии отравления.
Неужто все, что говорит архиепископ Леонид правда?
— «Я сомневаюсь в подобных мерах, очень маловероятно, — возразил я. –
Хотя я не бельгийский гражданин, а апатрид по паспорту, но все же признанный
бельгийским правительством епископ Русской Православной Церкви в Бельгии.
Кроме того, у меня много знакомств и связей с влиятельными бельгийскими
кругами, начиная с кардинала Сюненса, да и в других странах, они не будут
молчать, если меня задержат в СССР. Поднимется шум, создастся
дипломатический инцидент, который совсем не в интересах советского
правительства. Самое большее, что может произойти — это то, что меня вышлют
отсюда и в будущем не будут пускать».
— «Все это так, — заметил архиепископ Леонид, — но Вы не должны
забывать, что у Вас в Москве брат и его семья, и они могут пострадать».
— «Но, то что Вы говорите, совершенно невероятно. Сейчас же не
сталинские времена, — ответил я. Только за то, что я что-то скажу или не
скажу на Соборе, с моим братом и его семьей ничего не сделают. Брат о моих
действиях знает т одобряет их. Он сам и его сын Никита, отсидели в лагерях и
ничего не боятся».
— «Все это так, но будьте осторожны. Это мой Вам совет, — сказал
архиепископ Леонид. После этого наш разговор перешел на положение дел в
епархии архиепископа Леонида. Он жаловался на трудности с уполномоченным,
особенно в связи с двумя женскими обителями, находившимися в его епархии. В
час дня мы пошли обедать.
Я сидел за большим столом, за которым обедало около восьми архиереев,
среди них митрополит Ярославский Иоанн. Уже под конец обеда он меня спросил
через стол, так что все услышали: -« Ну как, Владыко, Вы все еще остаетесь
при своем мнении о постановлениях о приходах? Или переменили его?»
— «Остаюсь при моем мнении», — ответил я.
— «А разве прения на Архиерейском совещании Вас не убедили?»
— «Нет, не убедили»,- твердо ответил я.
— «И Вы будете говорить об этом на Соборе?»
— «Да, предполагаю».
— «Почему? Вот митрополит Антоний решил не выступать», — сказал митр.
Иоанн.
— «Надо быть последовательным», — ответил я.
На этом разговор прекратился, водворилось молчание, но лица у слушавших
были напряженные.
Оставалось свободное время до приезда гостей из Москвы и открытия
заседания Собора. Желающим было предложено осмотреть находящийся в лавре
государственный музей. Нужно сказать, что вся Лавра как таковая, со всеми
находящимися в ней церквами и зданиями, считается государственным
музеем-заповедником. Но почти все церкви и большинство зданий переданы в
ведение Церкви для совершения богослужений, помещения Академии и Семинарии и
т. д. В помещении Академии находится также церковно-археологический кабинет,
своеобразное и довольно богатое собрание икон и церковных предметов разного
качества. Все это в ведении Церкви, и я много раз все это видел во время
моих предыдущих посещений Лавры и не стал бы осматривать
церковно-археологический кабинет сейчас. Но кроме него в Лавре имеется и
Государственный Музей, богатый иконами и особенно митрами, сосудами и
другими ценными церковными предметами, помещающийся, если не ошибаюсь, в так
называемых Елизаветинских палатах. Этот музей обыкновенно не показывают
приезжающим из-за границы духовным гостям, во всяком случае умалчивают о его
существовании. Вероятно, чтобы у них не создалось впечатления, что советская
власть заграбила у Церкви ее ценности и теперь не возвращает их ей. Мирским
иностранцам, посещающих Лавру по линии Интуриста, музей это охотно
показывает, только за плату в валюте. Более того, как мне рассказывал в
Москве в 1969 году водитель такси, когда он хотел во время своего отпуска
посетить этот музей, с него тоже потребовали валюту, которой у него не было,
его отказались впустить за цену билета в рублях, и узнав, что он советский
гражданин, пригрозили вызвать милицию, на что московский шофер негодовал.
Как бы то ни было, этот государственный музей Лавры я никогда не видел
и потому решил воспользоваться свободным временем, чтобы его повидать. На,
соборян, водили туда партиями человек по 20 архиереев, священников, мирян,
всех вместе. Музей замечательный и интересный, содержится в большом порядке,
но мысли мои были так захвачены предстоящим Собором и ожиданием его
открытия, чувства так насыщены впечатлениями и переживаниями, что мне было
не до музея. Я не мог подлинно, глубоко сосредоточиться на его экспонатах и
был рад, когда этот осмотр кончился. И это несмотря на то, что я большой
любитель музеев (не всех вообще), но тех, где можно видеть предметы
древнехристианского, византийского и вообще православного искусства.
Ровно в шесть часов вечера, в воскресенье 17/30 мая Собор открылся
вступительным словом Патриаршего местоблюстителя митрополита Пимена (текст
его см. в ЖМП 38 за 1971г., сс.31-31)
Не буду его, поэтому подробно приводить, как и другие речи и доклады,
тексты которых были напечатаны в ЖМП. Повторяю, что я не пишу историю
Собора, а воспоминания о нем и хочу привести здесь тексты особенно мне
понравившиеся или наоборот. После своего выступления, митрополит Пимен
совершил молебен с особыми, подходящими к случаю, прошениями и молитвами. По
окончании молебна митрополит Пимен сел за стол, посреди обоих рядов столов.
Рядом с ним уселся, появившийся в этот момент Куроедов, председатель
Комитета по делам религий при Совете Министров СССР. За стол также сели
другие члены президиума — митрополит Никодим, Филарет и Алексий.
Тут митрополит Пимен вновь обратился к присутствующим со словами:
«Сердечно приветствую всех собравшихся здесь в Лавре преподобного Сергия в
день открытия нашего Освященного Собора… Мы собрались, изволением Божиим,
в союзе веры и любви, для соборного рассуждения о делах церковных. Одним из
основных признаков полноты церковной жизни является Собор. Мы веруем в
Соборную Церковь, соборность является неотъемлемой частью православного
сознания… Основною целью настоящего Собора является избрание Патриарха
Московского после кончины Патриарха Алексия, который был мудрым церковным
кормчим, великим патриотом и ревностным борцом за мир и социальную
справедливость». Отметив дальше большую работу, проделанную за последние 25
лет «по ликвидации различных расколов», отметив совершившееся за этот
период воссоединение с Русской Православной Церковью отторгнутых от нее
Брестской и Ужгородской униами православных чад Галиции и Закарпатья,
указав, что мы живем в век экуменизма, митрополит Пимен подчеркнул значение
миротворческой деятельности нашей Церкви, которая «была и есть неизменно с
нашим народом на всех этапах его истории». Она «поддерживает труд нашего
народа, направленный на торжество Мира и справедливости на земле». Он
приветствовал представителей поместных Церквей и христианских организаций,
прибывших на Собор" Господу содействующу, объявляю Поместный Собор Русской
Православной Церкви открытым. Пропоем Символ Веры!»
Наступил один из самых торжественных и потрясающих по духовной силе
моментов всего Собора. Все встали и единодушно запели Символ Веры! А поющих
было свыше двухсот человек. Как-то робко оглянувшись по сторонам, встал и
Куроедов и продолжал стоять, пока пели «Верую», но лицо его приняло какое-то
каменное выражение. После окончания пения Символа Веры председатель Собора
митрополит Пимен предложил утвердить намеченный на Архиерейском совещании
состав президиума и секретариата, а также членов различных комиссий –
редакционной, мандатной и т. д. Возражений не было, и все предложения были
утверждены. Митрополит Алексий в качестве секретаря Собора огласил программу
работ и предложил, чтобы выступления ораторов, кроме основных докладчиков,
были бы ограничены десятью минутами. Это разумное предложение было принято,
но скоро, как мы увидим, было нарушено самым грубым образом.
После этого начались приветствия. Первым, «естественно», выступил
Куроедов.
— «Уважаемый председатель Поместного Собора, — начал он, встав со
своего места, — уважаемые члены Собора, уважаемые гости. Разрешите мне по
поручению Советского Правительства сердечно приветствовать участников
Собора. Поместный Собор и избрание Патриарха — большое событие в жизни
Церкви, свидетельствующие о восстановлении в ней после Октябрьской Революции
традиционных начал» (далее последовало восхваление деяний советской власти)
«Старшее поколение духовенства помнит, какой убогой и отсталой была
дореволюционная Россия, а теперь наша Родина стала могущественной
Социалистической Державой! Советское Правительство высоко оценивало
патриотическую деятельность Патриарха Алексия, духовенство уже много лет
проявляет политическую лояльность… между государством и Церковью
существуют вполне нормальные отношения. Церковь, в соответствии с
законодательством о культах, имеет все возможности удовлетворять религиозные
потребности верующих. Советское Правительство уверено в патриотических
традициях Русской Православной Церкви. Позвольте пожелать Собору успехов в
его работе!»
В общем, нужно признать, что кроме неумного, но широко принятого у
большевиков самовосхваления советской власти, выступление Куроедова было
выдержано в корректных и сдержанно дружелюбных тонах. Но в нем не было той
теплоты и широкого признания положительной роли Церкви в политической и
культурной истории России, какие чувствовались в аналогичной речи Карпова на
Соборе 1945 года.
В ответ на приветственное слово Куроедова митрополит Пимен выразил
«сердечную признательность членов Собора за высокое внимание и теплое
приветствие».
— «Нам особенно дорого внимание к нашему Поместному Собору со стороны
Советского Правительства, потому что члены Собора — граждане Советского
Союза — по достоинству ценят его много полезные труды». Далее митрополит
Пимен счел нужным дать высокую оценку и Совету по делам религий, со стороны
которого «Мы неизменно находили понимание и помощь». В заключение митрополит
Пимен предложил направить послание Косыгину. Отмечу, что, в то время как в
своем слове Куроедов называл митрополита Пимена «уважаемым председателем»,
последний счел нужным обратиться к нему со словами «глубокоуважаемый
Владимир Алексеевич!» В ответе митрополита Пимена, когда он говорил от имени
членов Собора — «граждан Советского Союза», давалось понять, что все такого
рода «политические» приветствия и заявления ни к чему не обязывают членов
Собора — несоветских граждан. Эта линия проводилась более или менее
систематически и на дальнейших заседаниях Собора. Нас «иностранцев» среди
гостей и участников, это успокаивало. Лично я себя считал не иностранцем, а
несоветским русским, но выступать против послания Косыгину не собирался.
Было бы с моей стороны глупо выступать с политическими заявлениями на
Соборе.
После этого митрополит Никодим выступил с приветствием почетным гостям
Собора. Не стоит его повторять здесь, оно было мало интересно. Скажу только,
что начал он хорошо, обращением в своем приветствии Александрийскому
Патриарху «к александрийским святителям и египетским подвижникам, которые
своим богопросвещенным разумом и богоугодным житием и доныне указывают нам
путь к вечной жизни». Упомянул он, что представители «Константинопольской
Церкви, прибывают к нам в самое ближайшее время для присутствия и участия в
нашем Соборе. В конце своей речи он, к сожалению, свернул на «истребительную
войну», «силы эксплуатации», «Индокитай, Ближний Восток» и прочие
политические трафаретные лозунги. (А почему, подумал я не сказать ему о
Чехословакии?) Это было первый раз, что на Собор был вынесен такой
конкретный политический элемент. На Архиерейском совещании ничего подобного
не было.
Затем со своими приветственными речами выступали почетные гости». Не
буду приводить их подробно; они как обычно малосодержательны, стандартны и
однообразны. Отмечу только несколько моментов, показавшихся мне более
характерными. Первым как старший в порядке Церквей — константинопольцы еще
не приехали — говорил Александрийский Патриарх Николай. Говорил он
по-гречески: «Поздравляем братскую Русскую Церковь. Она дала хорошее
свидетельство о Имени Господнем. Мы собрались во славу Православия. Это –
духовный пир, для нас радость и гордость. Выявляется единая, святая,
соборная и апостольская Церковь. Знаменательно, что начало Собора, совпадает
с памятью святых отцов первого Собора. Они разъяснили догматы, а мы
исповедуем единство веры. Дух Святый, да благословит наши работы. Доброго
успеха! Благодарим русское правительство!»
Следующим говорил нидерландский Кардинал Виллебранде. Выступал он со
своего места за почетным столом, а не с центральной «трибуны», и потому было
трудно разобрать его слова. Как будто бы он сказал, что Православная и
Римо-Католическая Церкви не соперницы, а сестры и сотрудницы, и что нужно
слушать внимательно, что Дух говорит Церквам.
Следом выступил африканец-протестант из Мадагаскара, пастор
Андриаманджато. Говорил он по-французски, начал не плохо… о трудном и
долгом пути Церкви вообще и Русской Церкви в особенности. А потом опять
пошла пропаганда, «мы ценим роль Русской Церкви, в лице советского народа,
в борьбе против фашизма и в деле построения свободной Африки». Он не забыл
упомянуть о Вьетнаме и о месте Русской Церкви в движении за Мир во всем
мире. К этому он как-то присоединил Патриарха Алексия с «конкретным
свидетельством его жизни». Слушая почтенного пастора, я думал, зачем
приглашают таких личностей? Не лучше ли было пригласить какого-нибудь
англиканского епископа-богослова.
Следующий «черный», тоже африканец, пастор Амиссах, говорил
по-английски и чуть лучше: «… моя жена и я благодарим за приглашение».
Однако жена его на заседаниях Собора не участвовала. Женщины не допускались!
На следующий день, в пятницу 28 мая, — в день Архиерейского совещания;
все архиереи были уже в сборе. Большой «банкетный» зал во время утреннего
завтрака почти переполнен. Тут и владыка Петр из Парижа, и архиепископ
Алексий из Дюссельдорфа. Мы совершенно неожиданно узнаем о внезапной кончине
архиепископа Виленского Антония. Ему было 80 лет.
В десять часов ко мне в номер приходит о. Всеволод Шпиллер. Он сообщает
мне неприятную новость — архиепископ Новосибирский Павел не сможет приехать
на Собор. С ним произошел странный случай: не то он сам, не то ему обварили
кипятком руку. Версии расходятся. Что подумать об этом, нарочно ли это или
случайно, не берусь судить ни тогда, ни сейчас. Я очень этим огорчен, так
как на его поддержку у меня и моих единомышленников из числа архиереев,
живущих в России была большая надежда. Именно он собирался выступить на
совещании против открытого голосования и особенно против постановлений 1961
года. Далее о. Всеволод вновь говорит, что «у Куроедова паника». Он ручался
правительству, что Собор пройдет гладко, а сейчас видит, что многие архиереи
против. Если это так, то значит Куроедов следит и очень внимательно
«слушает» о предстоящих недовольствах.
После ухода о. Всеволода ко мне в номер зашел мой сопровождающий о.
Владимир Есипенко. Сообщает, чтобы я был готов спуститься в начале
четвертого к западному выходу гостиницы. Оттуда архиереи группами поедут на
машинах в Новодевичий монастырь на Совещание. Мы разговорились с о. В.
Есипенко и оказалось, что одно время он был у архиепископа Павла в
Новосибирске келейником и хорошо о нем отзывался. Сейчас, конечно, он
уверен, что Патриархом будет Пимен, одобряет это, но сочувствие его на
стороне Никодима.
— «Если бы Вы только знали, — говорит о. Есипенко, — какой он
замечательный человек. Я никогда в жизни не встречал никого ему подобного.
Какой глубокий всеобъемлющий ум, какая энергия и работоспособность. Как он
себя не жалеет, а всецело жертвует собою ради Церкви. Конечно он строг со
своими подчиненными и много от них требует, но зато и забоится о них».
Почему то мне показалось, что о. Есипенко, говорил так восторженно о митр.
Никодиме, потому что был убежден, что он не будет Патриархом, но говорил на
мой взгляд, абсолютно искренне.
К четырем часам дня архиереи- участники Совещания стали прибывать в
Новодевичий монастырь и собираться в его Успенском трапезном храме. В нем, в
его продолговатом обширном помещении, были расположены столы в виде буквы
«П», причем верхнюю короткую ее часть заняли те гости, кого можно назвать
«президиумом»( постоянные члены Св. Синода). Боковые места, значительно более
длинные начали занимать остальные архиереи. В отличие от Собора, где каждый
архиерей и другие члены делегации имели строго определенное место, здесь
епископы свободно занимали свои места, каждый где хотел, хотя в общем более
старшие садились ближе к президенту. Митрополит Никодим, видя, что я
растерялся и знаю куда сесть, предложил мне занять очень хорошее и почетное
место рядом с митрополитом Антонием, нашим Экзархом, на самом верху правого
от президиума длинного стола. Я был этому безмерно рад (из соображений
«выгоды»), так как по опыту знал, что чем ближе сидишь к президиуму, тем
легче получить слово.
Совещание началось ровно в четыре часа. После молебна
председательствующий митрополит Пимен сказал, что нужно предварительно
решить «два процедурных вопроса»: так как он должен через час ехать
встречать в Москве Патриарха Александрийского и потому не сможет остаться до
конца Совещания, то просит избрать своим заместителем, в качестве
председателя, митрополита Никодима, а во главе секретариата поставить
митрополита Таллиннского Алексия. Предложение было принято. И действительно,
через некоторое время митрополит Пимен удалился, что было даже лучше, потому
что в его отсутствии было свободнее обсуждать его кандидатуру. Перед тем,
как уйти, митрополит Пимен произнес вступительное слово, а вслед за ним
митрополит Никодим выступил с речью.
Речь митрополита Никодима касалась в общем тех же вопросов, что и слово
митрополита Пимена, но он более сосредоточился на теме открытого голосования
и личности кандидата в Патриархи, о чем говорить самому митрополиту Пимену
было, конечно, неудобно.
— «Я убежден, — сказал митрополит Никодим,
— что Высокопреосвященнейший митрополит Пимен будет на Московской
кафедре достойным преемником Патриархов Всероссийских. Они прославились
своею непоколебимою преданностью Святому Православию и глубоким
патриотизмом». Митрополит Никодим говорил долго, воодушевленно и всячески
восхвалял митр. Пимена. Выразив надежду, что Архиерейское совещание одобрит
решения 1961 года о приходах и рекомендации Предсоборной комиссии и что
члены Собора единодушно назовут имя митрополита Пимена «как нашего
избранника на Первосвятительскую кафедру», митрополит Никодим закончил свою
речь новым призывом к единомыслию и единству действий. Не успел митр.
Никодим закончить свою речь, как в зал вошел митрополит Пимен и занял место
за председательским столом.
Я попросил слово. Как и все другие выступления участников, я передаю
сказанное мною в сокращении и на основании записей и памяти. (Некоторые
выступления я не считаю нужным приводить здесь, так как они не имели
решающих или исторических последствий)
Итак: «Должен сказать, что когда мы получили информацию Патриархии о
единой кандидатуре и об открытом голосовании, это известие вызвало у нас
всеобщее возмущение. Оно было воспринято многими как какой-то вызов,
провокация. Точно нам оплеуху дали. Я был рад услышать сейчас, что «единая
кандидатура» основана на недоразумении, что дело идет о неудачном выражении
информационного бюллетеня и что на Соборе каждый будет свободен голосовать
за кого хочет. Жалею, что такое неудачное выражение вызвало такое смущение
среди верующих. Но вопрос остается нерешенным! Каким будет голосование-
тайное или открытое? Выборы Патриарха носят персональный характер, а в
персональных вопросах тайное голосование обязательно для обеспечения свободы
волеизъявления. Если Патриарх будет выбран открытым голосованием, это даст
всем врагам нашей Церкви повод оспаривать свободу выборов. Это подорвет
авторитет будущего Патриарха, затруднит дело воссоединения отпавших. Зачем
давать врагам нашей Церкви повод нападать на нее? Я говорю это не потому,
что я против кандидатуры митрополита Пимена. Я много ломал голову над
календарем с портретами наших иерархов и никого, кроме владыки Пимена,
подходящего не нашел. Один слишком молод, другой слишком стар, а третий
недостаточно известен или авторитетен, я сам считаю, что кандидатура
митрополита Пимена достойная и, что он может быть для Русской Церкви
прекрасным Патриархом. Более того, я хочу сказать, что будет ли тайное или
явное голосование, я буду голосовать за него. (Когда я сказал это,
митрополит Пимен привстал со своего места за председательским столом, слегка
поклонился и сказал вполголоса: «Благодарю Вас!» Мне этот жест показался
преувеличенным, он должен был выявить полное равнодушие, как будто бы мои
слова к нему не относятся. Такова по крайней мере монашеская традиция) Но
повторяю, я считаю, что для полного и ясного выбора, необходимо тайное
голосование, и я к этому всех призываю».
Затем выступил архиепископ Львовский Николай (Юрик). Я с ним впервые
познакомился в Упсале в 1968 году на Генеральной Ассамблее Всемирного Совета
Церквей. Он в прошлом был униат, и как мне рассказывали, не только его отец,
но и предки в течении нескольких столетий были священниками. Высшее
богословское образование он получил в Инсбруке у римо-католиков. Надо
сказать, что во всем его облике, несмотря на то, что у него была бородка, во
всех манерах было нечто типично западное, униатское, католическое. Говорил
он по-русски правильно, но с сильным украинским (или галицийским) акцентом.
До перехода в Православие в 1956 году он преподавал одно время украинскую
литературу. Он несомненно был ученым и, вероятно, административно способный
человек, но неприятное впечатление производят его политические выступления
на всевозможных комиссиях мира. На одной из них он как-то заявил, что
истинный последователь Евангелия должен в настоящее время взять в руки
автомат и бороться вместе с повстанцами против фашистов и капиталистов
(цитирую по памяти и хочу добавить сколько было интегристов в исламе
делавших подобное всю жизнь с именем Аллаха на устах, но против Евангелия!)
До такого, кажется, ни один из православных «борцов за Мир» не договорился.
— «Я полностью согласен, — сказал архиепископ Николай, — с митрополитом
Антонием (выступление митрополита Антония в воспоминаниях владыки Василия
отсутствуют — от ред.). Из его речи можно понять. Что наш единодушный выбор
митрополита Пимена есть выражение нашего желания иметь его Патриархом, а не
результат отсутствия других кандидатов. Ну а постановления 1961 года для нас
не вопрос и не проблема. Они не создают у нас новой проблемы разделения
власти между духовенством и мирянами. Для нас постановления 1961 года
являются утверждением старой практики.(здесь владыка Николай имел, очевидно,
в виду порядки в униатской Церкви в Галиции при поляках) Миряне у нас всегда
заведовали хозяйственными и финансовыми делами приходов, а священники
духовными. Скажу прямо: наши батюшки плохие финансисты, а потому лучше,
чтобы они финансовыми вопросами не занимались».
Затем последовало выступление архиепископа Дюссельдорфского Алексия
(Ван дер Менсбрюгге), бельгиец по национальности, ученый литургист. Говорил
он по-французски с переводчиком: «Признаюсь, что единая кандидатура меня
тоже смутила. Сейчас я вижу, что единой кандидатуры нет, но все единодушно
объединяются вокруг митрополита Пимена. Своими выступлениями митрополит
Пимен убедил меня, что он является подходящей кандидатурой в Патриархи. Буду
голосовать за него».
Как бы в доказательство этих слов встал епископ Саратовский Пимен,
попросил слова и сделал следующее неожиданное заявление: «Вы все знаете,
какое громадное усилие сделала Патриархия, чтобы найти нужные средства для
покрытия расходов по подготовке и созыву Собора, приему гостей и т. д. Я
предлагаю поэтому, чтобы каждый из нас, архиереев Русской Церкви, внес бы из
своих средств по десять тысяч рублей каждый в Патриархию на покрытие ее
расходов в связи с Собором. Думаю, что такой взнос для нас вполне посилен».
Я был поражен этим заявлением. Десять тысяч рублей! Это по
«официальному курсу» больше десяти тысяч долларов, сумма по нашим
эмигрантским понятиям колоссальная( от ред. По реальному курсу это было
немногим больше 200 долл., что тоже было много) Заметно было по реакции в
зале, что предложение епископа Пимена вызвало сильное неудовольствие среди
соборных архиереев, это выражалось на их лицах.
Теперь я склонен думать, что это предложение епископа Пимена было
комедией, просто он хотел показать нам, «заграничным» архиереям, какие мы,
«советские» архиереи богатые. (даже после постановлений 1961 года!)
Я хотел было выступить с протестом, но слово взял наш председатель,
митрополит Никодим, и ответил епископу Пимену: «Президиум Собора не имеет
никакого отношения к предложению владыки Пимена. Оно его личное и никого,
кроме него не обязывает. А от владыки Пимена мы с благодарностью примем
столь щедрый дар». Все в зале облегченно вздохнули. Интересно, подумал я,
внесет ли Пимен эти деньги?
На этом прения закончились. Митрополит Никодим спросил еще: «Нет ли
желающих задать вопросы?» Их не оказалось. Далее он спросил: «Все ли
согласны, чтобы Собор одобрил процедуру выборов Патриарха и постановления
1961 года?» Я на это сказал, что остаюсь при своем мнении, то есть
совершенно не одобряю. Никто другой ничего не сказал. Помню как это меня
поразило. Потом митр. Никодим спросил, согласно ли в принципе наше Совещание
с упразднением на Соборе клятв против старообрядцев. Возражающих не было.
Совещание окончилось. После молитвы все стали расходиться. Было 8часов
20 минут вечера. Мы заседали почти четыре с половиной часа.
Когда после окончания Архиерейского совещания я направился к выходу
трапезного храма Новодевичьего монастыря, ко мне, не доходя немного до
дверей — там столпилось много архиереев — подошел епископ Корсунский Петр и
сказал: «Monseigneur, j’admire votre courage, j’approuve entiеrement bien
que je n’ose pas vous suivre» («Я восхищен Вашей смелостью, хотя и не смогу
последовать Вашему примеру»). И он мне объяснил, что у него нет смелости
выступать так, как я, потому что и по возрасту и особенно по хиротонии он
один из самых молодых архиереев, да к тому же он не русский и не может
выступать по-русски из-за недостаточного знания русского языка и нуждается в
переводчике. Далее он сказал, что он заметил, как многие из молодых
епископов, сидевших близ него, хотя и молчали, но явно сочувствовали тому,
что я говорил. Разговор перешел на владыку Антония (Блюма), нашего Экзарха.
« Monseigneur Antoine», — воскликнул епископ Петр, — quelle honte! Il a
retournй sa veste! C’est ignoble! «(«Владыка Антоний, какой стыд! Он как
флюгер! Это отвратительно!») — Лучше было бы, если он совсем бы молчал, чем
так отречься от своих слов, да еще просить прощения».
И он начал мне рассказывать, как все с нетерпением и надеждой ожидали
вторичного выступления митрополита Антония и как он всех разочаровал и
огорчил своим отречением. Все опустили головы, уныли и потеряли интерес к
дальнейшим прениям. Что-то надломилось. Я сказал, что считаю сказанное
епископом Петром о митрополите Антонии преувеличением, так как «отречение»
митрополита Антония относилось преимущественно к тайному голосованию, и
здесь я с ним более или менее согласен, а о постановлениях 1961 года он
говорил только мимоходом.
— «Нет, -возразил епископ Петр, — у всех создалось впечатление, что он
отрекся именно от своей оппозиции постановлениям 1961 года. А вот Вы этого
не сделали и заявили это четко.»
Этот первый отзвук на мои выступления на Архиерейском совещании
конечно, ободрил и утешил меня. Значит, я не один, и многие мне сочувствуют,
хотя и бояться говорить открыто. Тем не менее я был еще не уверен,
действительно ли это так и насколько широко это сочувствие. Ведь епископ
Петр, был иностранцем, живущим на Западе, он мог не разобраться в обстановке
и принять свои собственные чувства за всеобщие.
Оставалось все же фактом, что ни один из архиереев, живущих в пределах
Советского Союза, ни одним словом не высказался на нашем Совещании не только
против постановлений 1961 года, но даже против открытого голосования.
Молчали: митрополит Алма-Атинский Иосиф, архиепископ Вениамин Иркутский,
архиепископ Леонид Рижский, архиепископ Феодосий Ивановский, архиепископ
Кассиан Костромской, — это чтобы перечислить только наиболее видных.
Возвращаясь в этот момент в гостиницу «Россия», о том как они были сейчас
настроены, я в этот момент еще не знал. В общем, из шестидесяти девяти
участников Совещания на нем выступило всего двадцать. Остальные молчали, не
возражали, но как они были внутренне настроены, мне было не ясно.
За ужином в гостинице было, конечно, много народу, но особенно
интересных разговоров не было. После ужина я поднимался на лифте вместе с
архиепископом Винницким Алипием. Мы с ним почти однолетки, он только на год
моложе меня, а значит человек, помнящий «старый режим».
— «Как Ваша фамилия?» – спрашивает он меня.
— «Кривошеин», – отвечаю я.
— «Ого, — многозначительно и вместе с тем сочувственно воскликнул он.-
Министерская фамилия!» Через некоторое время, когда мы пересели в другой
лифт и к нам подсел епископ Феодосий (Дикун) Полтавский, архиепископ Алипий
заметил: «А ведь сегодня у нас мог произойти раскол, но все обошлось» В
этот момент епископ Феодосий вмешался в разговор и как-то порывисто сказал:
«Пытались устроить!» На этом разговор прекратился. Кого имел в виду епископ
Феодосий, трудно сказать. Может быть меня или других, которые пытались или
выступали с критикой, как епископ Дионисий (он говорил очень резко). Во
всяком случае замечание епископа Феодосия произвело на меня тягостное
впечатление. «А может быть, все против нас?»- подумал я.
Поздно вечером мне удалось связаться по телефону с о. Всеволодом
Шпиллером и моим братом Игорем. Рассказал им в общих чертах о ходе
Архиерейского совещания. Они целиком одобрили принятую мной линию.
Удивительно, что и о. Всеволод и мой брат были уже в курсе того что
происходило на Совещании, в частности о позиции, которую занял митрполит
Антоний. Отец Всеволод сказал, что он не одобряет его «палинодию» (с
греческого «песнь, противоположная прежней»).
На следующее утро, после утреннего чая, мне удалось ближе познакомиться
и разговориться с архиепископом Иркутским Вениамином (Новицким) Он меня
совершенно потряс своим внешним видом. Сгорбленный, без единого волоса на
голове и на лице, точно кто-то сбрил ему начисто голову, усы и бороду.
Первое впечатление какого-то скопца или латинского патера. (У Владыки
Василия есть воспоминания о нем. См. «Воспоминания»
изд. Нижний-Новгород,1998г.) А между тем еще несколько лет назад у него были и
усы и борода. С тех пор они совершенно вылезли. Все это, как и сломанная
спина, — последствия долголетнего пребывания на советской каторге. Говорят,
что его там избивали, спинной хребет сломали, а волосы вылезли от лишений,
хотя не сразу, но много лет спустя. Архиепископ Вениамин родился в 1900
году, перед самой войной в 1939 году был в сане архимандрита наместником
Почаевской Лавры в тогдашней Польше. В 1940 году был (после вступления туда
советской армии) рукоположен в епископы Московской Патриархией. Остался на
Волыни при немецкой оккупации, но кстати, в изданиях Патриархии об этом
нигде не сказано и биография его вообще не напечатана. Во всяком случае, как
он сам мне сказал, был арестован в 1943 году вернувшейся красной армией, и
сослан на Колыму, где и провел двенадцать лет, вплоть до 1955 года.
Я спросил архиепископа Вениамина, что он думает о постановлениях 1961
года и о моих выступлениях на вчерашнем Архиерейском совещании против них.
Испуганно озираясь по сторонам архиепископ Вениамин полушепотом стал мне
говорить, что свое мнение он уже высказал в нескольких записках в
Предсоборную комиссию, где он критиковал эти постановления, указывая на их
отрицательные последствия и вместе с тем, какие нужно внести изменения,
сравнительно небольшие. Он считает, что двадцатка может существовать, если
ввести настоятеля в исполнительный орган двадцатки и тогда постановления
1961 года будут приемлемыми для Церкви и не противоречащими советским
законам. Мои выступления он одобрил и считает, что я говорил правильно.
— «Почему же Вы не выступили тогда на Совещании и не сказали всего
этого?»- спросил я архиепископа Вениамина.
— «Меня обманули, — буквально ответил он, — вызвали в Предсоборную
комиссию и долго внушали, что постановления 1961 года как вытекающие из
государственных законов, не могут подыматься как дискуссионный вопрос. Что
никакой дискуссии о них не будет и не должно быть. Ну, а теперь я увидел,
что дискуссия была и меня обманули».
— «Владыко, — удивился я, — но раз Вы увидели, что дискуссия была,
почему же Вы тоже не высказали своих взглядов?»
Архипископ Вениамин посмотрел на меня и грустно произнес: — «Знаете, я
пробыл двенадцать лет на каторге на Колыме. Вновь начинать это в моем
возрасте я не в силах. Простите!» Далее мы разговорились о его записке в
Предсоборную комиссию. Архиепископ Вениамин сказал, что охотно мне ее даст и
добавил «Если можете, вывезите ее за границу. Пусть там знают, что здесь
происходит. Можете ее показывать другим, но ни в коем случае не печатайте,
даже без моего имени. Догадаются. А посылать и печатать документы за
границей — это у нас считается как измена Родине».
На следующее утро, в праздник Вознесения Господня, я служил в церкви
Святителя Николая в Кузнецах у о. Всеволода Шпиллера. Я проповедовал на тему
праздника и не касался предстоящего Собора. В начале литургии, хотя мы
служили соборно с о. Всеволодом, другими священниками и диаконом, я обратил
внимание, что служат не архиерейским чином (без каждения на малом входе). Я
подумал, что это простая оплошность, и настоял, чтобы мне дали трикирий и
дикирий. Произошло некоторое замешательство как среди священнослужащих, так
и на клиросе среди певчих. Отец Всеволод сказал: — «Ну, что ж, Владыко,
если Вы хотите служить архиерейским чином, тем лучше. Будем служить! Я очень
рад».
И далее все пошло гладко. Все это странное замешательство, как потом
выяснилось, исходило из «иностранного» Отдела. Оказывается было дано
распоряжение, в связи с приездом многих архиереев на Собор и с не
возможностью обеспечить должное архиерейское служение- служить не
архиерейским чином. Возникла большая путаница и неразбериха в связи с
гостями приехавшими на Собор. «Иностранным» Отделом был выработан такой
порядок: что архиереям живущим в России и приехавшим в Москву в эти
предсоборные дни, когда не начались еще официальные торжества с их
богослужениями, было предписано ходить в Патриарший Елоховский Собор. А
приехавшим из-за границы архиереям предоставлялось служить в других
московских церквях. Дыбы они там могли, каждый в отдельности возглавлять
церковные службы. Впрочем некоторые объясняли это желанием изолировать
заграничных архиереев от местных.
Это подтвердилось и маленьким инцидентом после службы у о. Всеволода.
В конце службы о Всеволод сказал мне, что к его сожалению, он не может,
как он всегда делал при прежних моих приездах в Москву, пригласить меня
после литургии пить чай на его «колокольне». Там у него была устроена
небольшая квартира, где он раньше жил. Он смущаясь сказал, что это
предписание от «иностранного» Отдела получили все «местные» архиереи, что
после богослужения никаких приемов не устраивать «гостям», а отправлять их
сразу в гостиницу. Отец Всеволод Шпиллер, объяснил это тем, что для удобства
работы «иностранного» Отдела, гораздо лучше держать приезжих в изоляции от
народа и местных архиереев. Лишние разговоры, расспросы людей и их вопросы
накануне Собора- могли привести к неожиданным последствиям… Каким?
(Подумал я)
После завтрака я решил отправиться в гости к моему старшему брату Игорю
Кривошеину. Но неожиданно, я почувствовал себя определенно плохо. Я
чувствовал недомогание уже и после службы, но думал, что это пройдет, когда
я поем. У меня совершенно не было аппетита и я буквально заставил себя
позавтракать. К моему брату предстояло ехать довольно долго, через всю
Москву, около сорока минут. В машине я почувствовал себя еще хуже. Какое-то
странное состояние не то от начинающегося гриппа, не то тошнота, как от
отравления, мысли в голове путались и вертелись вихрем. При этом у меня
возникло крайне нервное состояние, звук машины и уличный шум превращались в
какую-то назойливую дикую музыку. Я начинал впадать почти в полусон с
видениями, сливающимися в реальность и… в галлюцинации. Я был почти уверен,
что это был результат большого нервного напряжения — одни разговоры накануне
с митрополитами Никодимом и Филаретом многого стоили. В дополнение с
физической усталостью от длинных праздничных богослужений, недосыпания и т.
д. Ко всему прочему, резко переменилась погода- подул сильный ветер,
похолодало, пошел дождь и загремел гром. «Все это мне подействовало на
нервы, вот и результат…» — подумал я. За окном машины мелькали улицы
Москвы, а мне становилось все хуже. И как ни странно, вдруг мне стала
навязчиво лезть в голову одна мысль…, что меня отравили! Но где и как? Я
стал вспоминать и…
Дело в том, что в храме Святителя Николая на Кузницах, где я служил,
староста прихода Нина Георгиевна, поднесла мне как это обычно в СССР принято
букет цветов.
Я понюхал его и положил в машину, когда уезжал из церкви. Странно, но
букет потом куда-то исчез. Я решил, что мне его просто забыли принести в
комнату и не придал этому значения. Именно, после того как я понюхал цветы,
мне стало нехорошо, закружилась голова и появилась дурнота.
Чтобы сделать такую странную мысль более понятной, я должен объяснить
читателям, кто такая староста прихода о. Всеволода Шпиллера и какова была ее
репутация.
У Нины Георгиевны была французская фамилия и она потомок французских
эмигрантов, хотя и неважно говорит по-французски, а лучше по-английски. Она
была женщиной лет пятидесяти, интеллигентной, образованной, скорее
элегантной и несколько артистическо-богемного типа. В ней было что-то
«декадентское». В свое время она служила в Министерстве Внешней Торговли,
была арестована и пробыла три года на Лубянке, затем ее отпустили и она
через некоторое время поступила на работу в «иностранный» Отдел Патриархии.
Помню как мне об этом рассказывал сам о. Всеволод и я ему еще сказал, что на
мой взгляд вся эта история крайне подозрительна. Никого не держат три года
на Лубянке( там ведется следствие), а потом заключенных переводят в другие
тюрьмы, лагеря или освобождают. А значит, ее держали неспроста, а чтобы она
следила и доносила на других. Еще более подозрительным показалось, что после
Лубянки, если она действительно обвинялась в какой-нибудь контрреволюции, ей
разрешили поступить в «иностранный» Отдел на работу. Но если она была
агенткой, то это вполне понятно. Словом, у Нины Георгиевны твердо сложилась
репутация агента КГБ.
В последнее время у о. Всеволода происходили конфликты с его старостами.
Они ему открыто хамили, нарушали ход богослужения, интриговали против него,
дело дошло до полного тупика.
Прихожане поддерживали о. Всеволода, жаловались уполномоченному в Совет
по делам религий. Все это стало известно на Западе, где об этом писалось в
газетах. Помощник Куроедова Макарцев, недовольный поднятым на Западе шумом,
решил найти компромиссный выход из положения; сговорившись с митрополитом
Никодимом, он «послал» Нину Георгиевну старостой к о. Всеволоду, несмотря на
противодействие секретаря местного Райкома, который хотел провести своего
кандидата (явного безбожника). Конечно все это было фарсом и в результате
оформлено двадцаткой с властями заодно- выбрали Нину Георгиевну старостой у
о. Всеволода в приходе.
Сам о. Всеволод, хотя и знал о репутации Нины Георгиевны и считал ее
обоснованной, принял новую старостиху и деятельностью как бы
«административной» был доволен. Конфликты прекратились, Нина Георгиевна
держалась корректно, лояльно сотрудничала с ним, шла навстречу его
пожеланиям, более того содействовала возвращению в храм о Александра,
удаленного и переведенного в деревню при прежнем старосте. Нина Гергиевна
держала себя как настоящая верующая, подходила под благословение, архиереям
делала глубокий поклон, касаясь рукой земли, правильно соблюдала тонкости
службы. Была ли она настоящей верующей — это был вопрос даже для самого
о. Всеволода, не говоря уже обо мне. Но о. Всеволод ей не доверял, избегал при
ней говорить о церковных делах и нас предупреждал всегда об этом. Можно было
предполагать, что у нее была миссия следить за о. Всеволодом, но видимо она
получила «указания» ни в чем не препятствовать в его работе и в отношениях с
людьми. Кто его знает, а может быть она сама не хотела вредить Церкви, но
была жертвой страшной советской системы, которая перемалывала души.
Как бы то ни было, после цветов Нины Георгиевны я почувствовал себя
плохо; я не мог освободиться от мысли, что она меня отравила, хотя и
сознавал всю невероятность и даже чудовищность такого подозрения.
У брата я провел весь день до вечера, меня старались лечить как могли,
начиная с простого угля и более радикальными средствами. Мы не хотели
обращаться к врачам, потому что это могло послужить предлогом поместить меня
в больницу, а следовательно полностью изолировать. Может быть к этому все и
было придумано. К вечеру мне стало лучше и к брату приехала повидаться со
мной К. П. Трубецкая. Мы много говорили с ней о предстоящем Соборе. Видя мое
состояние она страшно была взволнована и все повторяла «Все мы знаем, как Вы
мужественно стоите за Церковь. Мы Вас очень благодарим. Ах, как необходимо,
чтобы решился вопрос о постановлениях 1961 года, все на это надеются». Во
время нашей беседы она чуть не плакала.
На следующее утро, в среду 26 мая, на отдание Святой Пасхи, я
предполагал поехать в церковь на литургию, но ко мне в номер позвонил о.
Михаил Сырчин и попросил меня никуда из номера не отлучаться, так как
митрополит Никодим хочет меня сегодня видеть. Отец Михаил сказал, что
митрополит Никодим еще не приходил в отдел и что они сами не знают еще его
расписания на сегодняшний день, но как только он придет они мне перезвонят.
Пришлось ждать. Только около трех часов стало известно, что митрополит
Никодим просит прибыть меня к нему в Отдел к 16ч. 15мин. дня.
Он принял меня у себя в кабинете «иностранного» Отдела в назначенное
время. Предложил чаю.
— «Прежде всего, — начал он, — решим срочные вопросы. Завтра
Вознесение. Где Вы хотите служить сегодня всенощную, а завтра литургию?»
Не желая слишком высказывать своих предпочтений, я сказал, что это для
меня безразлично.
— «В таком случае предлагаю Вам служить в Сокольниках. Это один из
самых больших храмов Москвы»- сказал митрополит Никодим.
— «Хорошо. Но может быть, я буду там служить всенощную, а литургию
где-нибудь поближе».
— «Хотите у Ильи Обыденного?»- спросил он.
— «Раз Вы так спрашиваете, — ответил я, — тогда у Николы в Кузнецах,
если это возможно» (это церковь о. Всеволода Шпиллера)
— «А почему же нет, конечно, возможно, раз Вы этого желаете», -сказал
митрополит Никодим и тут же отдал соответствующие распоряжения.
После этого он приступил к делу.
— «Владыко, -произнес он, — я читал Ваше письмо и должен сказать, что
я с Вами не согласен».
— «Почему?»
— «Во-первых, начнем с того, что Вы пишите о причащении католиков. Это
недостаточно животрепещущий вопрос, чтобы его поднимать и обсуждать на
Соборе».
— «Нет, я с Вами не могу согласиться, это очень важный вопрос, но я
готов принять Ваши доводы, что есть более срочные вопросы, и поэтому я не
буду на Соборе возбуждать темы о причастии римо-католиков. Оставим это и
перейдем к другим. Вы можете определенно заверить, что на Соборе не будет
«единой кандидатуры», за которую все будут вынуждены голосовать, и что будет
выбор?» — прямо спросил я его.
— «Вот Вы пишите о единой кандидатуре. Откуда Вы взяли? Никакой «единой
кандидатуры» нету?» — воскликнул митрополит Никодим.
— «Как откуда? Из официальной информации, присланной нам и подписанной
митрополитом Алексием Таллиннским! Там буквально говорится о предложении
выдвинуть только одного кандидата», — сказал я.
Лицо митрополита Никодима сморщилось, он сделал гримасу, будто бы
проглотил что то противное.
— «Это все митрополит Алексий путает. Пока информационные бюллетени
редактировались нашим Отделом, они по крайней мере были точными и понятными.
А с тех пор, как под предлогом предстоящего Собора, редактирование их взял
на себя митрополит Алексий, в них ничего нельзя понять. Составляются
безграмотно. Просто стыдно читать!» — митрополит Никодим настолько
разволновался, что встал из-за стола и подошел к окну, — «На самом деле
никакой обязательной «единой кандидатуры» не будет. Каждый сможет свободно
голосовать за кого хочет….»
— «Хорошо, — сказал я, — потому что сообщение о единой кандидатуре
вызвало у нас всеобщее возмущение и негодование. Вы значит определенно
можете нас заверить, что на Соборе не будет речи о «единой кандидатуре» и
что будет выбор?
— «Могу, — ответил митрополит Никодим, -но сами посудите, мы много
обсуждали между собою, кто может быть избран в Патриархи. И кроме Пимена
никого не могли найти подходящего. Если Вы знаете, указывайте.
Вот, берите календарь, в нем портреты всех епископов, выбирайте сами,
говорите, кто из них старше пятидесяти лет был бы подходящим для выбора
Патриархом?»
Сказав «старше 50 лет», митрополит Никодим исключил из возможных
кандидатов себя и таких членов Синода, как митрополит Таллиннский Алексий и
Киевский Филарет. С этим я был согласен, и это облегчало разговор. Тем не
менее я был поставлен в затруднение вопросом митрополита Никодима.
Во-первых, потому что мне не хотелось называть такие имена, как архиепископ
Ермоген или Павел Новосибирский, чтобы не компрометировать их и не
«раскрывать преждевременно свои карты» перед митрополитом Никодимом, прежде
чем я не выясню из общения с другими епископами, насколько реальны и
возможны эти кандидатуры. Впрочем, сказав «возьмите календарь», митрополит
Никодим тем самым исключил кандидатуру архиепископа Ермогена, так как он
находящийся на покое не был помещен в Патриаршем календаре последних годов.
Архиепископа Павла я не хотел упоминать также потому, что предвидел, что
услышу в таком случае от митрополита Никодима все эти пошлости о ревизии
из-за «безнравственного поведения» по жалобам как церковных, так и
гражданских властей. Этим обвинениям я не верил и считал, что они
подстроены, чтобы помешать архиепископу Павлу выступать на Соборе. Но
главное, я сам в глубине души по разным причинам не считал ни их, ни
каких-либо других архиереев подходящими, во всяком случае более подходящими,
чем митрополит Пимен.
Все же я сказал митрополиту Никодиму: — «А чем же не подходит владыка
Антоний Минский? Ему правда, всего 47 лет, но это небольшая разница.
Хороший, культурный архиерей, управляет удачно большой епархией в 425
приходов, значит, имеет опыт»
Митрополит Никодим засмеялся в ответ…
— «Что Вы, Владыко, какой же он Патриарх? Сами знаете.»
Должен сказать, что зная робость и слабохарактерность архиепископа
Антония, я внутренне согласился с митрополитом Никодимом, не стал ему
возражать, а только сказал: — «Владыка Леонид Рижский тоже как будто
подходящая фигура…» На этот раз лицо митрополита Никодима выразило почти
негодование.
— «Да Вы не знаете, Владыко, какой это интриган! Он у нас в Патриархии
заведовал хозяйственным отделом, так его прогнать за его интриги!»
Я был не согласен с такой оценкой архиепископа Леонида. Правда я
слыхал, что у него трудный и капризный характер. Но с другой стороны, такой
хороший священник как о. Борис Старк в Ярославле, и ревнители духовной жизни
из московской интеллигенции(поэтесса Н. А. Павлович, мои двоюродные сестры
Надежда А. и Ольга А. Кавелины) с восторгом отзывались о владыке Леониде.
Они все говорили о нем как о глубоко духовном человеке монашеского духа,
сумевшем сохранить в своей епархии два женских монастыря, лучших во всей
России. Впрочем они мне говорили, что в нем присутствует некоторая
болезненность и запуганность, а в силу этих черт, мог бы он быть
Патриархом… не знаю. Я счел тем не менее защитить его кандидатуру перед
митрополитом Никодимом и потом продолжил мою мысль.
— «Владыко, дело не в именах. Я лично ничего не имею против митрополита
Пимена, действительно считаю его наиболее подходящим кандидатом, хотя не
единственным. Но поймите, я решительно возражаю против способа его избрания
«открытым голосованием». Ведь это вопрос личный, а тем самым не должно
происходить давления при выборе. Правда в канонах ничего не говорится о
тайном голосовании, и трудно выяснить, как происходили в древности выборы,
но в наше время открытое голосование личного характера недопустимо и вызовет
всеобщее недоумение и осуждение! Свобода и каноничность выборов Патриарха
будет всеми оспариваться и особенно на Западе. А ведь это не в интересах
Русской Церкви. При тайных выборах все равно пройдет Пимен, а если найдутся
голоса в пользу других кандидатов, то тем лучше, что будет доказательством
свободы выборов. Вообще то лучше, чтобы митрополит Пимен прошел не
единогласно, потому что в этом случае он будет обладать единоличной властью,
а ведь не известно, насколько он будет способным правителем».
— «Ах Владыко, Вы все рассуждаете по-западному, по-брюссельски,- сказал
мне улыбаясь митрополит Никодим,- а мы рассуждаем по-здешнему. Вы должны
понять, что в современных условия здесь, никто не будет осуждать открытое
голосование! А у вас там на западе, что бы мы не сделали всегда будут нас
осуждать».
— «Нет, — ответил я,- и у вас открытое голосование и единая кандидатура
вызывает недоумение и неодобрение». И я рассказал о моем разговоре с
киевским инженером в самолете и с майором в аэропорту.
— «Пускай Ваш инженер скажет, как происходят выборы в его институте,
где он служит, — вскричал митрополит Никодим, — открытое или закрытое
голосование у них?! Почему он там молчит, а в церковные дела лезет, которые
не знает и куда его не приглашают и не спрашивают!»
Эта реакция на мои слова, была характерным примером манеры спорить с
людьми у митрополита Никодима. Вместо того, чтобы разобрать и опровергнуть
аргумент противника по существу, он делал демагогический выпад персонального
характера, уводящий внимание от основного предмета спора. Прием более
уместный у митингового оратора, чем в серьезной дискуссии.
— «Владыко, — возразил я, — да неужто в Церкви все должно быть как в
каком-то институте?» Но митрополит Никодим будто ничего не слышал и
продолжал с жаром говорить.
— «Объективно говоря, за исключением Патриарха Тихона, выборы которого
канонически неоспоримы, ни один из наших Патриархов не был выбран в согласии
с канонами… ни Патриархи XVII века, ни Патриархи Сергий и Алексий. А между
тем все они считались законными Патриархами. Так что сегодня, производя
выборы открытым голосованием, мы не нарушаем церковных правил больше, чем
это делалось раньше. Скажу даже, что в интересах нашей Церкви сегодня, мы
считаем более целесообразным открытое голосование. А Ваши опасения, что
будущий Патриарх начнет давить своею властью, то это не так. Мы его
достаточно узнали на деле с тех пор, как он стал местоблюстителем и
председательствует в Священном Синоде. Он человек мягкий, не склонный к
диктаторским замашкам, выслушивает чужие мнения и хочет сотрудничать со
своими собратьями. Вообще с ним легко работать».
Странно, но я заметил, что во время нашего разговора (в отличие от
прежних) митрополит Никодим ни разу не позволил себе критически отозваться о
митрополите Пимене. Видно было, что он искренне поддерживает его
кандидатуру.
После того как мы выпили поданный нам чай с печеньем, наш разговор
перешел к главному вопросу – постановлениям 1961 года о приходах.
Эта тема и ее обсуждение, должны были быть рассмотрены на Совете
обязательно и эти постановления, я начал критиковать как с канонической, так
и с церковно- практической стороны уже давно.
— «Разве я когда-нибудь говорил, — сказал митрополит Никодим, — что эти
постановления прекрасны и благодетельны для Церкви? Никогда! Более того,
если на Соборе кто-нибудь станет утверждать это, я его остановлю. Но
поверьте Владыко, уверяю Вас, ничего не поделаешь… они соответствуют
законам о культах 1929 года и в точности из них вытекают. Правительство СССР
натаивает на приведении церковного законодательства в согласие с
гражданским. В свое время об этом было письмо Совета Министров в Совете по
делам Церкви, и на основании этого требования Архиерейское совещание 196года
приняло эти постановления».
— «Но, послушайте Владыко,- прервал я его, — это не было законное
Архиерейское совещание».
— «Почему? – искренне удивился митрополит.
— «Да потому что на него не были приглашены все архиереи, как это
полагается делать. Ни владыка Антоний, ни я, ни вообще заграничные архиереи
на него приглашены не были. А другие архиереи, которых оповестили об этом
поздно, были приглашены на празднование преподобного Сергия, и только поздно
вечером, после всенощной, узнали, что на следующий день будет Архиерейское
совещание, но о чем — им не сказали! Они были застигнуты врасплох и
совершенно не подготовлены к обсуждению вопроса», — пытался объяснить я
митрополиту Никодиму.
— «Все это неточно. Вопрос о приходах обсуждался еще с весны 1960 года,
когда Синод издал и разослал повсюду свое постановление о приходах, принятое
потом на Архиерейском совещании. Так что приехавшие на него в июле архиереи
были хорошо знакомы с вопросом. Ну а что не были приглашены «заграничные»
епископы, так это потому что новые постановления касались только приходов в
пределах Советского Союза».
— «Это не совсем так, — возразил я, — на Архиерейском совещании
1961года, рассматривался также вопрос о вхождении Русской Церкви во
Всемирный совет Церквей. А это касается не только Церкви на территории СССР,
но Русской Церкви вообще. А раз, по- Вашему, постановления 1961 года нас не
касаются, то почему же сейчас нас пригласили в Москву и хотите, чтобы мы их
одобрили? Я не вижу здесь логики».
— «Мы вас пригласили, потому что сейчас выборы Патриарха, а раз все
«заграничные» епископы будут на Соборе, то вас нельзя отстранить от решения
вопроса о приходах. Вы же помните, что Совещание 1961 года передало этот
вопрос на утверждение ближайшего Поместного Собора, а он сейчас собрался. И
если мы уклонимся от обсуждения, то это будет рассмотрено Властями как
оспаривание закона и поведет к обострению отношений с «ними». Это повредит
Церкви, а нам нужно стремиться к нормализации отношений с властями,
поскольку вопрос о «постановлениях 1961г. «непосредственно не затрагивает
веру, а только церковные порядки».
И митрополит Никодим прочитал мне выдержку из речи, которую он
намеревался произнести на архиерейском Совещании, где в частности
говорилось, что » Церковь живо помнит трудности, которые ей пришлось
испытать, когда ее отношения к государству были не нормализованы, и не хочет
возвращаться к этому».
— «Согласен, – сказал я, — что без необходимости не надо обострять
отношений с гражданскими властями, тем не менее одобрить постановления о
приходах я по совести не могу. Они противоречат канонам, нарушают строй
Православной Церкви, а кроме того они имели пагубные последствия на
церковную жизнь. Вы ведь сами знаете, что это облегчило для властей массовое
закрытие приходов в начале шестидесятых годов!»
— «Каких канонов? Что они говорят?» — удивился митрополит Никодим.
Я был готов к этому вопросу, вынул из кармана бумажку и прочитал
содержание 41-го Апостольского правила, где говориться, что «если епископу
вручено управление человеческими душами, то тем более он должен
распоряжаться церковными деньгами»
— «А по положению о приходах 1961 года епископ и его представители,
настоятели приходов, совершенно устранены от хозяйственных и
административных сторон жизни прихода. Она всецело передана мирянам и
поэтому нарушается единство церковного управления», — ответил я.
Митрополит Никодим на минуту как будто растерялся. Видно было, что он
забыл об этом каноне, но потом спохватился и с обычной своей митинговой
находчивостью воскликнул:
— «Да этот канон совершенно не применим к теперешней жизни и
«распоряжаться» — это значит единолично приказывать и решать по своему
личному усмотрению. Разве где ни будь в вопросах церковного имущества
архиерей в настоящее время обладает такою властью? И у Вас ее тоже нет. Этот
канон не применим сейчас!»
— «Вы придираетесь к словам, — ответил я, — соответствующее греческое
слово «распоряжаться» мягче по смыслу, а главный смысл канона, дух его,
сохраняющий свое значение до нашего времени, состоит в том, что епископ
принимает активное и первенствующее участие во всей церковной жизни. Как
материальной так и остальной! А постановления 1961 года его от этого участия
всецело устраняют и ставят под контроль людей часто вредящих Церкви…»
Митрополит Никодим страшно был недоволен моим доводам и видно по всему,
что старался найти мне доказательство «этим хорошим постановлениям».
— «А, Вы знаете, что в Православной Церкви в Америке в таком случае,
все приходское управление явно противоречит канонам? — произнес митрополит,
— а в Антиохийском Патриархате еще более. Однако никто их не считает
еретиками. Ну а что до нашей Церкви со времени Петра и до восстановления
патриаршества — весь церковный строй был антиканоническим. Что ж по Вашему
вся Русская Церковь синодального периода была неправославной, а еретической
даже? — митрополит Никодим всячески хотел доказать мне свою правоту(но в
чем?)- Вот скажите мне Владыко, почему другие могут нарушать каноны и их за
это никто не осуждает, а когда мы вынуждены это делать, на нас начинают
кричать, осуждать и отлучать».
— «Никто не говорит, что Русская Церковь синодального периода, была
«неправославной», — возразил я, — Лично я очень люблю и высоко ценю
синодальный период, это был период Серафима Саровского, оптинских старцев,
подъема богословской науки, миссионерства. Однако несомненно, что
антиканонический строй, хотя и не лишил Церковь ее Православия, но причинил
ей огромный вред. Он ослабил ее и это имело катастрофические последствия.
Так и сейчас антиканоническое положение о приходах хотя и не делает Русскую
Церковь «еретической», но ослабляет и причиняет ей большой вред. Церковь
конечно выживет, но зачем причинять ей вред и нельзя одно беззаконие
оправдывать другим… мало ли что происходит в Америке или в Антиохии. Это не
причина, чтобы нам сейчас нарушать каноны».
— «Постановления 1961 года, — ответил митрополит Никодим, — не имели
тех отрицательных последствий, о которых Вы говорите. Закрытие приходов, это
преувеличение, ибо никогда не закрывали «десять тысяч приходов» — как об
этом писали. Это имело место, но не по причине постановлений 61года, вопрос
это сложный и не будем бередить историю страны…»
— «Как бы то ни было, я остаюсь при своем мнении и относительно
открытого голосования и особенно о постановлениях 1961 года, — ответил я,-
рад, что Вы меня успокоили, что так называемая «единая кандидатура» отпала и
оказалась недоразумением. Но скажу Вам сразу, что я думаю высказать мое
мнение на Архиерейском совещании и на Соборе».
— «Пожалуйста. Это Ваше право», — сказал на это митрополит Никодим.
— «А что, это не повредит Церкви, как некоторые думают?» — спросил я.
— «Нисколько, — ответил мне митрополит, — а почему это может повредить
Церкви?»
Надо было спешить на всенощную Вознесенья в церковь в Сокольники и на
этом наш длинный и интересный разговор закончился. Мы опоздали на пять
минут, что было неловко, так как нас ждали со «встречею». По дороге в машине
я думал о моем разговоре с митрополитом Никодимом. Впечатление было сложное,
но не вполне отрицательное.
Во вторник 25 мая, около шести часов вечера я прибыл самолетом
Аэрофлота в Шереметьевский аэропорт в Москве. Из Брюсселя я вылетел один,
так как два других соборных члена от нашей Епархии, диакон Сергий Рейнгарт и
В. Е. Драшусов, не участвовали в Архиерейском совещании 28 мая, а поэтому
вылетали на три дня позже. В Амстердаме ко мне присоединился мой викарный
епископ Дионисий Роттердамский, и мы много в самолете, хотя и с некоторой
осторожностью перед возможными микрофонами, беседовали с ним о предстоящем
Соборе. Между нами обнаружилось полное согласие во взглядах, хотя владыка
Дионисий как один из самых молодых епископов по хиротонии, да к тому же и
советский гражданин (после последней войны), до этого он был эмигрантом,
опасался открыто высказывать свои взгляды на предстоящем Соборе.
В самолете я разговорился и сидящим рядом с нами инженером из Киева,
лет сорока, возвращавшегося с какого-то научного конгресса. Насколько он был
верующим и церковным человеком, трудно сказать, во всяком случае он был на
пасхальной заутрене во Владимирском Соборе и знал по имени Киевского
митрополита Филарета. Инженер живо интересовался предстоящим Собором и
выборами Патриарха.
– «Наверное, будет несколько кандидатов, а кто намечается? Выборы будут,
конечно, тайные?» — спросил инженер.
Мне было стыдно отвечать, что, по-видимому, будет всего один кандидат,
митрополит Пимен (в лучшем случае еще Никодим) и что выборы будут открытыми.
На лице моего собеседника изобразилось недоумение и разочарование.
– «А почему так? — спросил он.- Разве это по церковным правилам…?»
– «Нет, — ответил я. — Но еще ничего не решено окончательно, все
зависит от самого Собора». Инженера мой ответ несколько успокоил.
По приезде и при прохождении паспортного контроля в аэропорту со мною
произошел небольшой инцидент, истинный смысл которого мне был долгое время
не ясен. Лейтенант-пограничник, пристально всматривался в мой паспорт и
вертел в руках листок моей визы, спрашивал (почему-то?), откуда я приехал и
какова цель моего приезда… Я сказал, что прилетел из Бельгии, по
приглашению Патриархии, на Собор. «Подождите! У Вас что-то виза не в
порядке!» Заставил меня подождать еще, а потом подозвал находившегося рядом
майора и передал ему молча мой паспорт и визу. При этом я заметил, что он
ему ничего на это говорил и не спрашивал. Майор взял мой паспорт, отошел в
сторону, стал ко мне спиной (я не видел что он делал), но не прошло и трех
минут как он повернулся ко мне, и сказал: «Все в порядке, но пройдите к
следующему окошку контроля». Он заставил меня прождать еще некоторое время у
этого окна, потом подошел и сам выдал мне мой паспорт. Смысл этих
манипуляций мне был не понятен, виза у меня была в полном порядке.
– «Вы, наверное, на Собор приехали? — спросил он меня. — Какие будут
кандидаты? Говорят, что многие хотят Пимена?»
– «Митрополита Пимена.- поправил я его. — Да его многие желают».
– «А какие другие кандидаты?»
Признаться, мне было стыдно отвечать на этот вопрос, что видимо, будет
только один кандидат митрополит Пимен, и я сказал нечто неопределенное. Но
отрадно было вновь почувствовать, что даже у таких людей как этот майор,
выборы Патриарха живо интересуют советских людей. Но почему лейтенант
пытался оспаривать «законность» моей визы, понять не могу. Может быть, у
него была инструкция не допускать меня в это время в СССР, а может по
неопытности профессиональной? Все остальные формальности прошли гладко,
никакого осмотра багажа и обычное заполнение декларации о валюте.
По прошествии контроля меня и епископа Дионисия (у него никаких проблем
с паспортом не было) нас встретили представители Патриархии и служащие
«иностранного» Отдела — священник Владимир Есипенко и диакон Андрей Юрченко.
Выяснилось, что из-за многочисленных делегаций приглашенных на Собор,
администрации Патриархии было трудно выделить для каждого заграничного
архиерея особо сопровождающего. Поэтому о. Владимир был назначен
сопровождать как меня, так им епископа Дионисия, чему я был безмерно рад,
так мне это давало больше свободы в передвижениях. (Впрочем, оговорюсь
заранее, что о. Владимир оказался одним из лучших сопровождающих, с которыми
мне пришлось иметь дело при моих посещениях СССР. Когда я говорил ему, что в
нем не нуждаюсь и он — свободен, то он ничем меня не стеснял и был всегда
рад).Меня также приехал встречать мой старший брат Игорь Александрович
Кривошеин, живший к тому времени с семьей в Москве. И мы все вместе с о.
Владимиром Есипенко, епископом Дионисием, и моим братом отправились на
машинах в гостиницу «Россия». Из разговоров по дороге выяснилось, что многие
архиереи, в том числе наш Экзарх, митрополит Антоний, уже прибыли в Москву,
хотя большинство еще не съехалось.
Не стану описывать гостиницу «Россия», в которой я остановился впервые.
Грандиозная по размерам, с ее бесконечными коридорами и огромными
«Банкетными залами, с претензиями на ультра-модерн в смысле обстановки; в
нее как впрочем, и во всех советских гостиницах, всегда что-то не
действовало. То электричество в номере, то вода в кранах или в уборной…
Зато телефон работал всегда безотказно и можно было говорить из номера
непосредственно с городом или даже с заграницей.
Как и другим архиереям мне предоставили отдельный номер, к сожалению
духовенство и миряне прибывшие на Собор, помещались в номерах на двоих.
Наиболее «важные» гости Собора были размещены в западном корпусе, самом
роскошном, а «сверх важные» были поселены в гостинице «Советская» (бывший
«Яр», перестроенной после революции), увеличенной и считавшейся самой
фешенебельной по тем временам в Москве. Среди гостей этого отеля были
Патриарх Александрийский, а также американские делегаты Виллебрандс и Блейк.
Впрочем, как мне объяснили позднее, это странное расселение или изоляция
«сверх важных» гостей от других членов, было сделано специально, дабы они не
могли общаться с членами Собора, и находились под специальным контролем.
Но в самой гостинице «Россия» никакого видимого контроля не было, и мы
могли свободно видеться друг с другом и переговариваться по телефону.
В первые дни, когда еще не съехались все приглашенные, мы все
столовались в одном из больших ресторанных залов, а позднее в огромном
«банкетном» зале. Обедали в три часа дня, а ужинали вечером поздно, около
девяти часов. Еда в первые дни была сравнительно скромная и без вина, а с
переходом в «банкетный» зал — более изысканная и с винами (болгарскими и
румынскими). В гостинице был размещен своеобразный «штаб» Патриархии (с
сотрудниками «иностранного» отдела) по координации и помощи всем гостям. Он
обеспечивал нас автомобилями, Шоферами, размещением по гостиничным номерам и
пр. Во главе этого «штаба» стоял протоиерей Михаил Сырчин. Я его знал по его
недавнему посещению Брюсселя вместе с архиепископом Минским Антонием.
Архиепископ Антоний отзывался мне о нем как о «менее хорошем», чем другой
его спутник, протоиерей Михаил Турчин, подобная характеристика о. Михаила
строилась на том основании, что когда арх. Антоний прибыл в Брюссель с
«визитом», о. Михаил впервые полчаса позвонил в советское посольство и
сообщил о прибытии их делегации. Ко всему прочему, во время их пребывания в
Брюсселе, о. Михаил Сырчин вел себя так, что можно было подумать, что он был
доверенным лицом в советских учреждениях. Он был ко всему прочему человеком
обаятельным, деловым, энергичным и производил впечатление скорее
симпатичного человека. На него была возложена довольно трудная и
ответственная миссия во время Собора.
Мне дали его «секретный» телефон, потому что номер телефона
официальный, постоянно был занят. В будущем это могло сослужить мне
определенную помощь, если мне нужно было договориться о некоторых встречах,
я мог ему звонить непосредственно. Хотя чаще всего я прибегал к помощи
сопровождавшего меня священника Владимира Есипенко.
В этот день приезда, размещение в гостинице, паспортные формальности
(паспорта как обычно отбирали) заняли столько времени, что было поздно ехать
в церковь, как мне хотелось на вечернюю службу отдания Пасхи, чем я был
огорчен. Вместо этого пришлось пойти на ужин в ресторанный зал гостиницы,
где я встретил еще немногочисленных приехавших на Собор архиереев –
митрополита Филарета Киевского, архиепископа Ионафана Тамбовского, бывшего
Экзарха в Америке, епископа Варфоломея Кишиневского, епископа Феодосия
Черновицкого, епископа Савву Переяславского и нашего Экзарха, митрополита
Антония. Было приятно встретиться со старыми знакомыми, но в этот вечер
особенно интересных разговоров не получилось, но, тем не менее, мы смогли
обсудить несколько важных моментов. Митрополит Антоний сказал, что на
следующий день будет видеться с митрополитом Никодимом и, что это инициатива
исходила от последнего. Владыка Антоний сказал, что собирается говорить по
всем острым вопросам — тайное голосование, единая кандидатура, постановления
1961г. Более того, он добавил, что хочет попросить встречу с Куроедовым и
объяснить ему какое отрицательное впечатление производит на Западе выбор
Патриарха открытым голосованием, и что это, в конце концов, невыгодно даже
для престижа советского правительства. Скажу прямо, что я тут же выразил
сомнение в эффективности разговора с Куроедовым и добавил, что
« Лично я ни с
Куроедовым, ни с Макарцевым встречаться и обсуждать эти темы не намерен». Я
спросил митрополита Антония, как он отнесся к моему письму к митрополиту
Никодиму. Он ответил, что вполне одобрил его содержание и по его словам ряд
архиереев в СССР, а именно архиеп. Вениамин Иркутский, архиеп. Павел
Новосибирский, архиеп. Леонид Рижский, архиеп. Кассиан Костромской и еп.
Михаил Астраханский — письменно высказали Предсоборной Комиссии свое
несогласие с постановлениями 1961г и настаивали на их пересмотре. « Видимо
Ваше письмо, вселило в них надежду и смелость»,- добавил Владыка Антоний.
Присутствующий при нашем разговоре отец Всеволод Шпиллер и живо на все
реагировавший, обратился ко мне с вопросом:
– «А Вы читали записку архиепископа Вениамина Иркутского?»
– «Конечно нет, — ответил я откуда же я мог достать, она заграницей
неизвестна».. «Да, Вы попросите ее в Предсоборной Комиссии, они Вам обязаны
дать, ведь это официальный документ.»
– «Что Вы!- сказал я, — бесполезно спрашивать, все равно не дадут.
Постараюсь достать ее другим путем».
Далее отец Всеволод сказал, что всех архиереев, подавших записи, против
постановлений 1961г. вызывали в Москву в Предсоборную Комиссию и строго
внушали им не выступать на Соборе против этих постановлений, «потому что они
вытекают из советского законодательства о культах и оспаривание их будет,
поэтому рассматриваться, как антисоветский акт».
Точно тоже самое внушали архиереям и в Совете по Делам Религии.
« Кто будет противиться постановлениям о приходам, сломает себе ногу»,-
сказал Макарцев, по словам о. Всеволода Шпиллера.
Особенно строго говорили с архиепископом Павлом, так как кроме
возражений против постановлений 1961 года он «собирал материал против
митрополита Пимена», а именно его указ о недопущении к причастию верующих в
районах затронутых холерой. А так как архиеп. Павел, твердо стоял на своем и
заявлял о намерении выступить на Соборе, его предупредили «Смотрите, Вы и на
Собор не попадете! Против Вас поступили обвинения в безнравственном
поведении, одновременно по церковной и по гражданской линии…, а для
расследования нами послан в Вашу епархию Михаил Казанский. Если ревизия
подтвердит обвинения, Вы будете уволены и на Соборе Вас не будет…»
По словам о. Всеволода, в результате подобных разговоров, архиепископ
Павел, уехал из Москвы в Новосибирск разбитым и нравственно и физически (он
очень болезненный). Сейчас «ревизия» и проверки происходившие в
отсутствие(!) Владыки Павла закончились, но результаты ее неизвестны.
Я спросил о. Всеволода относительно архиепископа Ермогена (бывшего
Калужского). Он ответил мне, что архиепископ Ермоген, конечно против
постановлений 1951 года и выбора Патриарха открытым голосованием и что он
тоже писал в Предсоборную Комиссию. Более того, он дважды бывал в Москве,
был принят митр. Пименом, долго с ним беседовал, Пимен его даже пригласил
обедать, казалось, что между ними наладились добрые отношения. Но потом
почему то все разладилось и сейчас архиепископ Ермоген перестал бывать в
Патриархии.
– «Может на митрополита Пимена было оказано давление со стороны Совета,
прекратить сношения с архиепископом Ермогеном?» — спросил я о. Всеволода.
«Трудно сказать,» — ответил мне о. Всеволод, — Дело в том, что в
правительственных сферах на высшем уровне существуют два течения. Одно более
жесткое, которое считает, что Церковь нужно всячески ограничивать и теснить,
а другое полагающее, что поскольку существование Церкви при советском строе
есть реальный факт, то из этого нужно сделать выводы и прекратить ненужное
на нее давление, потому что это приводит только к напряжению«
– «Видимо нужно дать Церкви настоящее, правовое положение в современных
условия России, а не фиктивное.?» — сказал я.
– «Эта двойственная политика и разногласия выразились и по отношению к
Собору, и выборам Патриарха. А Куроедов лично, сторонник более твердой
линии. Он настоял на том, чтобы было предписано открытое голосование и
утверждение постановлений 1961г., и чтобы Собор протекал по строго
предначертанной программе».
– «А другие ему возражали?» — спросил я.
– «Да голоса раздавались, хоть и малые. Говорилось, что это вызовет
протесты и вообще не пройдет. Многие ссылались на Ваше письмо, ведь его
многим удалось прочитать в «самиздате». Но Куроедов ответил, что ручается
лично, что ничего не произойдет, все промолчат, никто не вступится», –
грустно произнес о. Всеволод.
Чтобы закончить мой пересказ этого разговора за ужином, хочу добавить,
что от моего брата Игоря, который тоже был здесь, я узнал, что
Краснов-Ливитин осужден на три года и что он прекрасно держится на суде. Мой
брат добавил, что он слышал о верующих Нарофоминска, которые судились с
местной газетой, но проиграли процесс. Защитником их был Краснов-Ливитин.
В течении зимы 1970-1971г. я находился у себя в Брюсселе и ко мне
продолжали приходить сведения о подготовке Собора и предстоящих выборах
Патриарха. Эти новости, за которыми я продолжал с интересом следить,
поступали отчасти по рассказам «владык», приезжавших из Москвы в Брюссель,
отчасти из писем близких мне людей и друзей.
В начале февраля в Брюссель приезжал архиепископ Минский Антоний и от
него мы узнали, что заседания Предсоборной Комиссии происходят в Москве под
председательством митрополита Пимена, и что на них высказываются различные
мнения о процедуре выбора Патриарха. «Но ничего определенного еще не решено»
— говорил архиепископ Антоний. С его слов, одни были сторонниками выборов по
примеру Собора 1917г., то есть по жребию из трех кандидатов, выбранных
тайным голосованием, а другие — за выборы по большинству голосов, тайным или
открытым голосованием (и последние видимо составляли большинство).
А меня интересовала личность самого архиепископа Антония. Я все искал
«аутсайдера» помимо двух официальных кандидатов, и скажу откровенно, что
владыка Антоний произвел на меня в этот приезд еще лучшее впечатление. Я с
ним был знаком давно, еще по Упсале, где мы познакомились в1968г., на IV
Ассамблее Всемирного Совета Церквей. Мы были соседями по комнатам и имели
возможность много говорить друг с другом. Он был культурный, тонкий,
начитанный (у него была библиотека в 7000 томов), мягкий и вместе с тем
наблюдательный и рассудительный. А главное, что в нем не чувствовалось
ничего «советского», а только русское, московское. Но насколько все эти
качества и достоинства были подходящими для данного момента в истории
Русской Церкви и для патриаршества?! Насколько он был для этого стойким и
сильным человеком? И насколько он был желателен для остальных?
Сам он мне в Упсале так определял свою линию и взгляды: «…я очень
люблю и ценю Владыку Ермогена, но он утопист. Он пишет свои записки
Подгорному, Косыгину, Куроедову, доказывает, что по отношению к Церкви
нарушается конституция и советские законы о культах. Но он не хочет понять,
что если не произойдет общего и резкого изменения режима в СССР (а на это
рассчитывать трудно) никакого существенного улучшения положения Церкви быть
не может. Наши правители сами прекрасно понимают, что они нарушают законы,
но менять своего отношения к Церкви не намерены. Писания архиепископа
Ермогена их только раздражают, а Церкви никакой пользы не приносят, только
наоборот. Лично я действую иначе! Стараюсь ладить с местными
уполномоченными, без крайней необходимости не жалуюсь на них в Москву, в
Совет по делам религии. Ведь от этого больше вреда, чем польз, надо по
мелочам и постепенно, на местах добиваться мелких уступок, которые бывают
важнее «громких заявлений и жалоб»… Так я действую, и поверьте, что именно
так мне удалось за последние годы открыть пять приходов».
Против такого рассуждения владыки Антония было трудно спорить, но в
Москве мои знакомые отзывались о Владыке Антонии (Минском), как о человеке
слабом, неустойчивом, дрожащим перед уполномоченными и в частности о.
Всеволод Шпиллер добавлял: — « При всех его больших душевных качествах,
культуре и как бы «несоветскости», у него есть один недостаток — он
отчаянный карьерист!» Отец Всеволод говорил это с большой горечью, так как
сам был долгие годы в дружбе с владыкой Антонием и всячески его восхвалял,
говорил о нем как об украшении Русской Церкви.
Позднее я сам, стал замечать у владыки Антония, несмотря на всю
открытость его к Западу и культурность, меньшее понимание и даже сочувствие
к Западному Православию, как ни странно, даже меньшее чем у митр. Никодима и
у еп. Ювеналия. Так для него наши парижские богословы, вроде Николая
Лосского или Успенского, были только «фанатики-эрудиты», как он рассказывал
о своей заграничной поездке в одном частном доме в Москве. Это его
выражение, меня помню, покоробило. И по отношению к нашей Православной
Бельгийской Миссии архиепископ Антоний проявил большое непонимание и явное
не сочувствие (это я понял позднее), но винить его в этом нельзя, он был все
же «несвободным» человеком. Но тогда, после его посещения Брюсселя, я
склонен был считать его лучшим кандидатом в Патриархи, как личность –
значительнее, чем Никодим и даже Пимен. Он был человеком «несвободным», но
своим. С ним можно было легко говорить, привлекала его душевная мягкость и
большая культура. Хочу добавить к его характеристике, что он был монархистом
по чувствам, благоговейно относящийся к памяти Императора Николая II
(«Государя», как он выражался). В личности владыки Антония чувствовалась
большая раздвоенность и если не сказать даже «приспособленчество». Он
примирился с фактом существования советского строя, не помышлял о какой либо
борьбе с ним и склонного ради блага Церкви идти на многое, но не на все (в
отличие от других!) чтобы наладить с властями сносные отношения.
Следующий архиерей из СССР, с которым мне пришлось встретиться в тот
период, был митрополит Филарет Киевский и Галицкий. В марте 1971 года он был
проездом через Брюссель. У него не было транзитной визы для Бельгии и
поэтому его около трех часов не выпускали из аэропорта в город. Я
воспользовался этим временем для продолжительной беседы с ним о церковных
делах. Мы устроились с ним вдвоем на диване, вдали от других, в помещении
таможни аэропорта. Митрополит Филарет сообщил мне не радостную новость:
выборы будут проходить открытым голосованием и вероятно будет один кандидат,
митрополит Пимен. Он сказал, что это решение Предсоборной Комиссии. Это
известие вызвало во мне бурю эмоций, конечно, я стал энергично восставать и
говорить митрополиту Филарету, что такие выборы будут оспариваться всеми
свободомыслящими людьми, для всего общественного мнения на Западе такое
«открытое» голосование неприемлемо, уж не говоря о том, что оно будет
всячески комментироваться недоброжелателями Русской Церкви. Ведь этот вопрос
настолько личный и настолько важный, что для свободных выборов необходимо
тайное голосование! Надо сказать, что для митрополита Филарета вся моя
аргументация была видимо мало доступна.
Он был не глупый человек, с ясным, но ограниченным умом и узким
кругозором, без подлинной культуры, типичный продукт советского строя. Как
ни странно эти качества не мешали ему ладить и даже быть любимым, и
популярным в нашем патриаршем приходе в Вене, с его аристократическим
старо-эмигрантским составом прихожан. Он пробыл там три года в качестве
нашего епископа.
На мои доводы по поводу «открытого голосования», он сказал:
— «Что они тут понимают… на Западе? Кому нужно их мнение, они все
равно всегда против нас!»
— «Может быть, но тем более не надо давать им повода нападать на
Русскую Церковь. Не нужно выставлять себя рабами системы всей страны», –
возражал я.
Но я понял, что тонкости выборной процедуры, с тайным голосованием и
несколькими кандидатами, были ему, привыкшему к советской системе выборов,
просто чужды. Далее наш разговор перешел к вопросу о синодальных
постановлениях 1961 года, в силу которых, как известно вся власть в приходах
фактически передается двадцатке и ее административному органу. Причем
настоятель и духовенство не рассматриваются, как члены прихода и не могут
состоять ни в этой «двадцатке», ни в административном органе, который может
их назначить и уволить по своему усмотрению. Для назначения же требуется,
все-таки «благословение», (то есть последующее одобрение архиерея), чего для
увольнения не нужно! Вся финансово-экономическая и хозяйственная сторона
приходской жизни всецело остается в ведении административного органа и
двадцатки (без права настоятеля или епископа вмешиваться в нее).
Двадцатка может решить также вопрос, нужно ли продолжать
функционирование приходского храма или следует закрыть его за ненадобностью,
«Нам церковь не нужна!» (и сколько таким образом было закрыто приходов в
СССР). По этим постановлениям 1961 года, ни епископ, ни настоятель, ни
прихожане в их совокупности в этот вопрос не имеют право вмешиваться.
Я спросил митрополита Филарета будет ли рассмотрен вопрос о
постановлениях 1961г. и будет ли он серьезно обсуждаться на Соборе?? « Да
сказал он, — эти постановления будут утверждены!»
Я не поверил своим ушам, стал возражать, а митрополит Филарет начал
говорить, что «….во всех странах мира церковное законодательство всегда
согласовано с гражданским и не может ему противоречить».. « Ведь у вас в
Бельгии статусы Вашей архиепископии тоже согласованы с бельгийским
законодательством?» — настаивал он.
— «Несомненно, — ответил я, — и более того, даже утверждены Королевским
указом. Только разница с СССР огромная: бельгийское законодательство
представляет церквам и религиозным объединениям свободу внутренней
организации согласно их религиозным принципам. В самих законах Бельгии нет
ничего, что нарушало бы канонический строй (даже нашей) Православной Церкви.
Более того, мы могли бы, если хотели, вообще не регистрироваться и не
оформлять нашу церковную жизнь. Но нам это было бы невыгодно, только с точки
зрения прав юридических. А советское законодательство о культах 1929г,
откуда и вытекают постановления 1961г нарушает основы канонического строя
Православной Церкви!»
Мне в продолжение нашего разговора вдруг стало ясно, что митрополит
Филарет не в состоянии разобраться в юридических тонкостях и разницы в
законах. Более того, он смотрел на меня с недоверием и было видно по его
лицу, что он мне не вполне верит, будто я говорю не правду.. » Можно ли
считать решения Предсоборной Комиссии окончательными или Собор сможет их
пересмотреть«, — спросил я.
— «Да, конечно, Собор, если захочет, сможет их пересмотреть. Но зачем?»,
— как то вяло ответил митрополит Филарет.. « А как понимать «единую
кандидатуру»? Неужели будет запрещено голосовать за кого нибудь другого? –
поинтересовался я.
— « Если кто захочет, сможет…, но если будет единая кандидатура, то
вряд ли кто так поступит, дабы не нарушать церковного единства».
Разговор с митрополитом Филаретом произвел на меня неприятное и
нерадостное впечатление. Я продолжал надеяться, что Предсоборная Комиссия не
вынесла еще своих решений. Но мои надежды не оправдались, вскоре я получил
официальные документы и в письме на мое имя патриаршего блюстителя
митрополита Пимена от 16 марта сообщалось, (я не привожу письма целиком, а
только главные моменты)
«Поместный Собор, в соответствии с решениями Священного Синода от 25
июня 1970г. и Предсоборной Комиссии от 10 ноября 1970г., имеет быть в
Свято-Троицкой Сергиевой Лавре с 30 мая по 2 июня 1971г. Согласно
прилагаемой к этому письму программе, предусматривается завершение всех
торжеств 6 июня.
Извещая об этом Ваше Высокопреосвященство, Мы братски настоящим
Посланием Нашим приглашаем Вас, одного клирика из Бельгии и одного мирянина
из Голландии (или одного клирика из Голландии и одного мирянина из Бельгии)
прибыть в Москву и быть членами Поместного Собора. Для Вашего сведения
сообщаем, что епископ Роттердамский Дионисий также приглашен в качестве
члена Собора. Одновременно направляем Вам информацию о имевших место
заседаниях Предсоборной Комиссии.»
В прилагаемой информации сообщалось, что Предсоборная Комиссия на
своем заседании 10 февраля приняла следующее решение:
«Учитывая древнюю практику Русской Православной Церкви и принимая во
внимание, что на заседании 10 ноября 1970 г. Предсоборная Комиссия приняла
постановление рекомендовать рабочим группам в своей работе по подготовке
Собора 1971, руководствоваться практикой и опытом Собора 1945г. и иметь на
Поместном Соборе 1971г. практику избрания Патриарха Московского и всея Руси
— открытым голосованием по формуле Поместного Собора 1945г.
Прошло несколько дней, и мною была получена новая информация за
подписью митрополита Алексия Таллиннского и Эстонского. Он был заместителем
председателя Комиссии по подготовке Поместного Собора.
«На очередном заседании 24 марта 1971 года Комиссия по подготовке
Поместного Собора Русской Православной Церкви приняла следующие решения:
1)Провести собрания клира и мирян в Епархиях РПЦ для избрания членов
Поместного Собора и обсуждения других вопросов после праздников Святой
Пасхи.
Протоколы этих собраний с решениями, кто именно избран членом
Поместного Собора от клира и мирян должны поступить в Предсоборную Комиссию
не позднее 10 мая с. г.
2)Перед открытием Поместного Собора созвать архиерейское совещание по
вопросам, связанным с проведением Поместного Собора РПЦ.
Далее сообщалось, что Предсоборная Комиссия заслушала и приняла к
сведению следующую информацию:
«1) В Предсоборную Комиссию обратились многие Епархиальные
Преосвященные, с предложением выдвинуть только ОДНОГО КАНДИДАТА на пост
Предстоятеля нашей Церкви в лице Патриаршего Местоблюстителя
Высокопреосвященного Митрополита Крутицкого и Коломенского Пимена. Все
обращающиеся с этой просьбой твердо уверены, что ОН как, ближайший
сподвижник в Бозе почившего Святейшего Патриарха Алексия, будет достойным
преемником и продолжателем его деятельности на Первосвятительском Престоле.
2)Такие письменные предложения в адрес Предсоборной Комиссии поступили
от постоянных членов Священного Синода, Преосвященных Митрополитов:
Ленинградского Никодима, Киевского Филарета и Таллиннского Алексия.
От Преосвященных Митрополитов: Орловского Палладия, Алма-атинского
Иосифа, Ярославского Иоанна.
От Преосвященных Архиепископов: Уфимского Иова, Житомирского Палладия,
Псковского Иоанна, Казанского Михаила, Калининского Иннокентия, Воронежского
Михаила, Ивано-Франковксого Иосифа, Горьковского Флавиана, Одесского Сергия,
Курского Серафима, Виленского Антония.
От Преосвященных Епископов: Оренбургского Леонтия, Владимирского
Николая, Кишиневского Варфоломея, Черниговского Владимира, Смоленского
Гедеона, Самаркандского Платона.
3) В адрес Предсоборной Комиссии поступает множество аргументированных
писем от ПреосвященныхАрхипастырей, рядовых клириков, исполнительных органов
и отдельных верующих различных Епархий нашего Отечества с выражением
поддержки решений Архиерейского Собора 1961 года. И с предложением
утверждения его на Поместном Соборе 1971года. Можем сообщить, что
аналогичные предложения по данным вопросам продолжают поступать»
Я так подробно и пунктуально передаю содержание этих двух писем,
потому что в ЖМП, решения Предсоборной Комиссии от 10 февраля и 24 марта
приведены настолько кратко (урезано), что невозможно понять, что собственно
решено? (См. ЖМП No3, стр.1 и No; стр.4) А в сообщении о решении 10 февраля
абзац об открытом голосовании был просто выпущен. Видимо кто-то совсем не
хотел, чтобы содержание этих постановлений стало заранее широко известно.
Первая «информация» об открытом голосовании меня глубоко огорчила, а
второе сообщение «о единой кандидатуре», и одобрении бесправных
постановлений 1961года о приходах — меня буквально взорвало и наполнило
негодованием! Точно бомба разорвалась или будто я получил оплеуху. До сего
времени я молчал и не вмешивался в ход работы Предсоборной Комиссии, та как
не был ее членом, да и мнения моего она не спрашивала. Но сейчас я решил
высказаться открыто и письменно, тем более как выходит из подписей этих
«деклараций», многие архиереи, клирики и миряне уже высказались и единодушно
поддержали открытое голосование и единую кандидатуру. Я негодовал на
архиереев, считал их если не предателями, то, во всяком случае,
конформистами, радовался, что среди их имен не встретил имен мною уважаемых
и ценимых, таких как -Антоний Минский, Павел Новосибирский, Леонид Рижский и
т. д.
Как бы то ни было я решил написать митрополиту Никодиму письмо
следующего содержания.
Его Высокопреосвященству, Высокопреосвященнейшему Никодиму
Митрополиту Ленинградскому и Новгородскому,
Председателю ОВЦС Московской Патриархии
19 апреля 1971г. Брюссель
Христос Воскресе!
Сообщаю Вам, что мною было своевременно получено письмо
Высокопреосвященнейшего Патриаршего Местоблюстителя митрополита Крутицкого и
Коломенского Пимена от 6го марта 1971г за No422 с приложением информации о
работах Подготовительной Комиссии Поместного Собора.
Сегодня я получил в дополнение письмо Преосвященного Ювеналия от 12
апреля 1971г. за No 601 с дополнительной информацией о заседании той же
комиссии от 24 марта, подписанной Высокопреосвященнейшим митрополитом
Алексием.
По поводу сообщаемых в информации сведений считаю своим долгом
высказать Вам свое мнение.
1) Приветствую всецело решение о созыве архиерейского совещания перед
открытием Поместного Собора. Выражаю твердую надежду. Что в нем будут
участвовать все правящие епископы Русской Церкви, в том числе и проживающие
за границей
Прошу, чтобы приглашения на архиерейское совещание были бы присланы
своевременно в целях получения виз. А также чтобы и дата открытия совещания
была бы нам сообщена, как только она выяснится.
2) Должен сказать, что я не могу согласиться с постановлением
Подготовительной Комиссии об избрании Патриарха, посредством открытого
голосования. Поскольку этот выбор носит личный характер и только тайное
голосование может обеспечить подлинную свободу выборов. Только тайное
волеизъявление может придать выборам Патриарха неоспоримый характер.
Аргументы, выдвигаемые в пользу открытого голосования представляются мне
неубедительными. Считаю сейчас нецелесообразным разбирать их подробно, так
как постановление Подготовительной Комиссии об открытом голосовании является
простым предложением, которое Поместный Собор, в качестве высшей
административной и духовной власти в Русской Церкви, должен будет или
принять или отменить или видоизменить.
Только Поместному Собору принадлежит окончательное слово о способе
выбора Патриарха (открытым или тайным голосованием).
3) Еще менее приемлемым для меня является предложение группы архиереев
о выдвижении только одного кандидата в Патриархи в лице Митрополита Пимена.
Все мы с глубочайшим уважением и искренней любовью относимся к
Высокопреосвященнейшему Местоблюстителю, высоко ценим его заслуги перед
Русской Церковью, считаем его достойным кандидатом в патриархи, но
ограничить выбор будущего Патриарха одним лицом я считаю совершенно
недопустимым. Выборы превратятся в чистую формальность, и нечего собираться
Собору, чтобы эту фиктивную формальность проделать. Более того, считаю, что
система единой кандидатуры оскорбительна и унизительна, как для членов
Собора (вынужденных голосовать против своей воли, если они не согласны с
предложенной кандидатурой), но и для самого кандидата. Ведь он будет выбран
не за свои достоинства, а потому что ни за кого другого нельзя будет
проголосовать.
4) Мысль о том, что решения так называемого «Архиерейского Собора
1961г» должны быть внесены на рассмотрение предстоящего Поместного Собора,
можно только приветствовать. Но только не в смысле, конечно, их «поддержки»
и «утверждения», как это предлагается некоторыми, а наоборот — критически
пересмотреть, исправить и даже частично отменить в целях согласования их с
каноническим строем Православной Церкви и потребностями церковной жизни. И
хочу напомнить, что необходимость рассмотрения постановлений 1961г. на
грядущем Поместном Соборе признавалась самими участниками совещания 1961г.
5) Наконец, Собор должен рассмотреть решение Священного Синода от 16
декабря 1969г. о допущении к таинствам Православной Церкви ( в частности ко
Святому Причастию — римо -католиков. Своей неясностью оно внесло немалое
смущение в умы православных верующих и дало повод другим православным
автокефальным церквам жестоко нападать на Русскую Православную Церковь, что
немало повредило ее доброму имени.
6) Поэтому, считаю необходимым пересмотреть и уточнить на предстоящем
Поместном Соборе синодальное решение в целях сохранения чистоты Православия
и ограждения нашей Церкви от нападок на нее недругов.
Вот, то о чем вкратце я счел своим епископским долгом написать Вашему
Высокопреосвященству в ответ на присланный мне ОВЦС информационный материал
в связи с предстоящим Поместным Собором. В связи с высказанными в этом
письме мыслями, взглядами и убеждениями прошу поставить в известность, как
членов Подготовительной Комиссии, так и членов Священного Синода с
Высокопреосвященнейшим Патриаршим Местоблюстителем во главе. Этих убеждений
я, с Божией помощью, надеюсь держаться и на Соборе.
Испрашиваю Ваших братских и святых молитв, остаюсь с любовью о Господе
Воскресшем,
Василий, Архиепископ Брюссельский и Бельгийский
Хотя я и просил в своем письме митр. Никодима ознакомить с его
содержанием митрополита Пимена и членов Предсоборной Комиссии, тем не менее,
зная, что часто такого рода письма задерживаются в «иностранном» Отделе и
далее не пересылаются, я послал копии: Патриаршему местоблюстителю,
архиепископам Минскому Антонию, Новосибирскому Павлу, Рижскому Леониду и
епископу Саратовскому Пимену. Хотя все эти письма я послал заказными,
никаких письменных ответов я не получил, но уже на Соборе мне стало
известно, что все они дошли до адресатов. Я счел своим долгом послать копии
письма нашему Экзарху митр. Антонию, епископу Петру Корсунскому и еп.
Дионисию Роттердамскому. Зная, что представители Православной Церкви в
Америке будут присутствовать на Соборе, я послал подобную копию архиепископу
Сан-францисскому Иоанну (Шаховскому). От всех, кто жил на Западе я получил
самые одобрительные и сочувственные ответы и отзывы на мое письмо
митрополиту Никодиму.
После кончины Святейшего Патриарха Алексия (17 апреля 1970г.) вопрос о том кто будет его преемником по патриаршеству, естественно занял главное место в мыслях и чувствах всех живущих жизнью Русской Православной Церкви, как в самой России, так и на Западе.
На Западе, особенно у карловчан и у римо-католиков, сложилось убеждение, что Патриархом будет избран обязательно митрополит Никодим. У католиков это предположение было основано на том, что они хорошо знали митрополита Никодима по его неоднократным посещениям Ватикана и думали поэтому, что он стоит во главе всех церковных дел. Но в основном, потому что они ему симпатизировали и считали наиболее к себе близким из русских иерархов. А карловчане, в силу своих предвзятых и твердо сложившихся взглядов рассуждали просто: современной Русской Церковью всецело правит правительственный совет по делам Церкви и КГБ, Никодим- агент правительства и КГБ. Ко всему прочему он наиболее динамичная личность среди иерархов, а значит, власти в своих целях поставят его Патриархом. Такого рода рассуждения и мысли можно было встретить в карловацкой среде и прессе (в «Православной Руси» особенно) почти накануне созыва Собора, хотя всем следящим за жизнью Русской Церкви, было уже ясно, что Патриархом будет избран митрополит Пимен. Карловчане показали лишний раз свою неосведомленность и оторванность от тогдашней Церкви в России. А между тем уже летом 1970 года лица посещавшие СССР (как, например группа молодежи из Бельгии) рассказывали, что называют имена митрополита Пимена и Никодима, но более вероятным считают кандидатуру митрополита Пимена. Эта группа молодежи приезжала по приглашению Патриархии и в качестве курьеза они говорили, что на одном из ужинов в Киеве, устроенном в честь их приезда, один из киевских батюшек, слегка подвыпивший, в присутствии митрополита Филарета Киевского, «поднял бокал» и пожелал ему быть выбранным в Патриархи.
В октябре того же 1970 года мне пришлось в связи с моим участием в Межправославной Комиссии по диалогу с англиканами встретиться в Женеве с протопресвитером Виталием Боровым и говорить с ним о предстоящем выборе Патриарха. Как всегда, сдержанный и крайне осторожный, осведомленный, умный и правдивый, хотя и не без хитрецы, у него всегда чувствовалась какая-то цель, ради которой он говорит или молчит. Так вот, о. Виталий уклонился от того, чтобы назвать мне какое-либо имя кандидата в Патриархи. Единственное, он объяснил мне продолжительную (более года!) и вызывающую всеобщее недоумение отсрочку выбора Патриарха, тем, что якобы это было вызвано желанием, как руководителей Церкви, так и гражданских властей обеспечить единодушное избрание. «А для этого нужна подготовка, а она требует времени, особенно в провинции… Она сейчас ведется, как Патриархией, так и властями.» Не знаю насколько это объяснение было правдиво, но другого разумного объяснения отсрочки выборов Патриарха я ни от кого больше не слыхал. Были объяснения тривиальные и как бы «заученные» траур по Патриарху (но почему целый год?), или, что нельзя из-за гостей созывать Собор зимой, (но ведь от апреля до октября до зимы срок достаточный для подготовки и созыва Собора!). Эти и многие другие объяснения, которые мне давал даже митрополит Никодим, не выдерживали серьезной критики. Оставался факт, что по Положению об управлении Русской Православной Церковью 1945г. выборы Патриарха должны быть произведены не позже шести месяцев после смерти его предшественника и что Синод не имел права изменять решения Собора 1945г. Не было ясности, почему советское правительство хотело отсрочки выборов и почему оно поддерживало стремление к единогласному его избранию. А может быть оно не хотело, чтобы выборы Патриарха и Собор прошли в «ленинском» 1979 году? Такие слухи гуляли по Москве, но, по-моему, это было несерьезно.
Впервые более точные сведения о предстоящих выборах мне удалось получить в Москве, куда я приехал 19 октября 1970г. и, где должен был провести целый ряд встреч до 5 ноября. Поехал я как «турист», но был принят Патриархией как «гость», помещен в гостинице «Ленинградская», и в мое распоряжение была предоставлена машина с шофером. Во время пребывания в Москве, Загорске (Сергиевом Пасаде) и Ленинграде я был принят и имел беседу с Патриаршим местоблюстителем митрополитом Пименом в Чистом переулке в присутствии епископа Филарета Дмитровского. В этот приезд я дважды служил с ним как всенощную, так и литургию на праздниках Иверской и Казанской икон Божией Матери (в Сокольниках и Патриаршем соборе), виделся и беседовал с митрополитом Никодимом и Алексием Таллиннским, с профессорами Московской и Ленинградской академий, а также со многими священниками и мирянами. Все это дало мне возможность составить определенное представление о церковных настроениях в связи с выборами Патриарха. С этой целью я каждое утро, никем не сопровождаемый и заранее никому не сказав куда еду, садился в машину и говорил водителю, в какую церковь я намерен сегодня поехать. Молился за литургией, оставался после службы на некоторое время и беседовал с духовенством и мирянами. Мое появление без сопровождающего лица от Патриархии вызывало некоторое удивление. «Как хорошо, что Вы приехали на этот раз один, — сказал мне один батюшка, знакомый по прежним приездам, – сможем поговорить».
Эти утренние посещения церквей дали мне очень много. Так в церкви Воскресения Словущего в Сокольниках мне встретился староста, почтенный мужчина средних лет, скорее народно-купеческого, чем интеллигентного вида, на мой вопрос, кто будет Патриархом, сказал: — «Да если это зависит от Москвы, то тогда, конечно, Пимен. Его здесь все знают и любят. Он постоянно в московских церквях служит, и прекрасно служит. И фигурой, и благочестием, и всем — самый подходящий Патриарх. Он и с властями нашими умеет ладить, правительство его, как слышно, поддерживает».
— «А Никодим, — спросил я. — Многие за границей думают, что он будет Патриархом».
— «Ну знаете, это как-то не солидно. Слишком молод. Патриарх — ведь это отец».
В большинстве других церквей, где я бывал тогда, все говорили, что Патриархом, вероятно, будет Пимен, и что он наиболее подходящий. Объясняли это тем, что его любит церковный народ за благолепие и усердное богослужение, доверяет ему как монаху от юных лет. О митрополите Никодиме говорили, что очень многие в народе против него, не доверяют ему, считают новатором и другом католиков, «он продаст нас красным шапкам» (то есть кардиналам) — слышалось в массах. Рассказывали и следующий анекдот: уезжая в Рим на последнее заседание Ватиканского Собора, куда митрополит Никодим был приглашен, перед отъездом в Ленинграде, после богослужения он обратился к верующим с просьбой молиться о нем, так как «он едет на закрытие Ватиканского Собора». «Как! — закричали верующие, не поняв смысла сказанного, — еще один собор закрывают, и ты едешь в этом участвовать. Не пустим! Не выпустим отсюда!» Такое же сильное смущение вызвало среди ленинградских верующих, когда митрополит Никодим стал служить в красной мантии. Это было истолковано как выражение сочувствия коммунизму! На самом деле здесь скорее усматривалось подражание католикам. Во всяком случае, это новшество страшно смущало простой народ. Ввиду всего этого, и открытой враждебности к митрополиту Никодиму части верующих, его избрание Патриархом было нежелательным, ибо могло вызвать несогласия и даже раскол в Церкви.
(То ли дело митрополит Пимен; против него никто не был настроен.)
Сильно повредило митрополиту Никодиму решение Св. Синода о допущении к причастию римо-католиков там, где нет католических храмов и священников (кстати, принятое Синодом по инициативе митрополита Никодима). Повредило не столько в народе, который в такие вопросы не очень вникает и они его не затрагивают непосредственно, сколько в кругах традиционно настроенной интеллигенции. «Опрометчивый шаг», как выразился А. В. Ведерников, назначенный после долгосрочной опалы со стороны митрополита Никодима, богословским референтом митрополита Пимена. Митрополит Никодим отстранил его от редактирования ЖМП и от всякой работы в Иностранном Отделе, и это назначение вызвало большое недовольство в окружении митрополита Никодима, особенно епископа Филарета. Любопытно, что это увлечение римо-католицизмом, приписываемое митрополиту Никодиму, — более кажущееся, впрочем, чем действительное, — вызывало недовольство и в правительственных кругах, где оно рассматривалось как «перегиб». Говорили, что Куроедов, узнав, что митрополит Никодим выбрал темой своей магистерской диссертации Папу Иоанна XXIII, страшно возмутился — «Какой позор! Неужто он не мог найти какого-нибудь православного Патриарха или митрополита для своей диссертации!»
Впрочем, по общему мнению, в смысле лояльности к советской власти и готовности считаться с ее предписаниями митрополиты Никодим и Пимен мало чем отличались один от другого, — такого рода мнения приходилось мне слышать в церквах от духовенства. Их можно резюмировать словами игумена Марка (Лозинского), преподавателя Московской Духовной Академии, автора большой диссертации об Игнатии Брянчанинове. Он был представителем традиционно-монашеских «оптинских» кругов и большой противник митрополита Никодима из-за его новаторства, он говорил мне: «При настоящих обстоятельствах самым подходящим, да и единственным возможным кандидатом, все же является митрополит Пимен».
Были, однако, и некоторые отклонения от общего мнения. Так, о. Александр, священник Николо-Кузнецкой церкви, указав на митрополитов Пимена и Никодима как на самых вероятных кандидатов, ответил мне: «А по правде сказать, ни тот, ни другой».
— «А кто же тогда,»— поинтересовался я.
— «Да архиепископ Ермоген. И так думает большинство молодых
священников. Но это совершенно не возможно!»
— «Но какие, кроме Пимена и Никодима, могут быть еще подходящие кандидатуры на патриаршество?» — допытывался я. Этот вопрос я задавал и многим другим, но все были в каком-то затруднении с ответом. Может быть не находили подходящего имени? Отец Александр задумался и сказал.
— «Да вот еще хорошие архиереи Феодосий Ивановский, Леонид Рижский, Павел Новосибирский. Но насколько они подходящие для патриаршества… не знаю».
Хочу отдельно отметить мнение протоиерея Всеволода Шпиллера. Этот умный, образованный и культурный, но вместе с тем крайне субъективный и переменчивый в своих суждениях и оценках человек, мог для меня быть как бы выразителем мнения тогдашней церковной интеллигенции, чем духовенства. Хотя сам он себя считал кем-то вроде всероссийского «старца», духовного преемника епископа Афанасия (Сахарова) и архиепископа Серафима (Соболева). И действительно в те времена у него было немало духовных чад в среде интеллигенции и артистическом мире, но среди духовенства он был не популярен и его считали гордым, аристократом и эстетом. Но как бы то ни было, он был для меня один из наиболее интересных и свободных собеседников встреченных в те годы в Москве. В данное время он был скорее в «про-никодимовском» настроении. Вот что он мне ответил на поставленный вопрос и как развил свои мысли.
— «Все ж таки Никодим более сильный и деятельный человек, чем Пимен. Поэтому с Пименом можно быть более спокойным, от него не будет никаких сюрпризов, а Никодим, как он ни старайся сейчас ладить с властями, как только станет Патриархом, может оказаться более независимым. Ставят ему также в упрек, что он слишком далеко зашел в деле сближения с католиками, а это совсем не в интересах властей и их пугает. Вообще многие замечают, что против Никодима какое-то недовольство правительственных сферах… Вот к примеру, встречаю я на днях на улице архиепископа Киприяна (Зернова), он живет недалеко от нашей церкви. Очень умный и осведомленный человек, и он мне говорит — «зашатался Никодим!» Представляете, какие высказывания! Хочу пригласить его и подробно поговорить, узнать, в чем тут дело. А митрополита Пимена хорошо характеризует следующий факт: в связи с сильной эпидемией холеры этим летом на юге СССР митрополит Пимен издал указ, разосланный архиереям южных епархий, в котором «запрещается допускать верующих к причастию, прикладываться к иконам, выносить им крест для целования и т. д.». Говорят, что после этого один из помощников Куроедова (сам он в это время отсутствовал) был вызван в Центральный Комитет Партии, где ему был сделан строгий разнос и выговор со словами «…такое распоряжение должны были сделать Вы сами, и никто не смог бы нас обвинить. Мы должны заботиться о здоровье населения, а Вы заставили написать подобное распоряжение самого митрополита Пимена. Он ведь верующий и добровольно такого указа издать и написать не может. Вот теперь будут обвинять нас, что мы совершаем насилие над Церковью».
Отец Всеволод Шпиллер прочитал мне также письмо иеромонаха «непоминающей» церкви, живущего в одном из городов к югу от Москвы. Этот иеромонах не имеет сам общения с патриаршей Церковью, тайно служит у себя литургию, но не возбраняет своим последователям посещать патриаршие храмы и даже советует это делать. Относительно предстоящего Собора иеромонах пишет,«…что какие бы внешние формы он не принял и какие бы кандидаты в Патриархи не выдвигались, все равно все заранее будет решено советской властью, так что сам Собор будет профанацией.» Против такой оценки я конечно стал возражать о. Всеволоду, но он мне ответил «Вот увидите сами, что на Соборе все и Вы в том числе будете вынуждены говорить, что будет предписано!» (Забегая вперед, скажу, что о. Всеволод оказался неправ, а в частности именно моей реакции на Соборе.)
Еще одно мнение хочу привести здесь по памяти, в связи со встречей и разговором с протоиереем о. Иакова церкви Ильи-Обыденного. Он скорее сам пытался узнать у меня, кто же будет Патриархом. И когда я ему сказал, что по моему мнению это Пимен, он неожиданно ответил: «Да, вероятно так. А править всем будет по-прежнему Никодим».
Как я уже говорил выше, в кругах московской церковной интеллигенции, с которыми мне пришлось встречаться, люди традиционного православного благочестия стояли на стороне митрополита Пимена. Интеллигенция эта желала избрания его Патриархом, отзывалась о нем с любовью и доверием и наоборот с крайней подозрительностью относилась к митрополиту Никодиму. Они говорили, что в нем есть что-то неприемлемое для благочестивого чувства верующих и это отталкивает их от него, «когда он служит, многие не хотят подходить к нему под благословение». Ставили ему в упрек его деятельность как главы «иностранного Отдела» Патриархии, его «богословие революции», или как его метко охарактеризовал о. Всеволод Шпиллер «октябрьское богословие» (что не мешало ему сейчас более сочувствовать митрополиту Никодиму, чем митрополиту Пимену). Странно, что в другой части интеллигенции тех лет, среди либерально верующих и малоцерковных, присутствовало явное сочувствие митрополиту Никодиму, и даже некоторое обожание (большее, чем я заметил во время моего последнего пребывания в Москве в 1969г.) Эти люди считали его более динамичным, открытым к церковным нуждам нашего времени, современным и «прогрессивным», более умным и способным, чем митрополит Пимен. Они критиковали Пимена за его косность, грубость и одновременную слабость и подзависимость. Экуменическая настроенность митрополита Никодима и его доброжелательное отношение к римо-католикам не только не смущало либеральную церковную интеллигенцию, а наоборот, вызывало сочувствие и симпатию. Его «октябрьское богословие», конечно, ими резко осуждалось, но не могло, безусловно, сравниться с пресловутым интервью митрополита Пимена о Светлане Аллилуевой.
Отмечу любопытный факт, что две крайние представительницы церковной оппозиции, известная пианистка Мария Вениаминовна Юдина и К. П. Трубецкая (в прошлом убежденные противницы митрополита, впоследствии Патриарха, Сергия, долго пребывавшие в расколе с Патриаршей Церковью) более сочувственно относились к избранию митрополита Никодима, и опять-таки за его динамичность.
В моих разговорах я постоянно спрашивал всех без исключения: «Да неужто кроме Пимена и Никодима нет никого другого, кто бы мог стать Патриархом? Разве нет никого из епархиальных архиереев подходящих для этого?»
Почти никто не мог мне дать вразумительного ответа, люди смущались, говорили «да что-то невидно», называли несколько имен «хороших» архиереев, но тут же добавляли, что для патриаршества «в наше сложное время и в нашей стране» они мало подходят. «Вот, например митрополит Иосиф Алма-атинский, стойкий, энергичный, но ему 80 лет, кроме того, он был под немецкой оккупацией и сидел в лагерях, этого власти не любят. Хотя, (продолжали мои собеседники) местный уполномоченный предлагал ему выставить свою кандидатуру в Патриархи с «поддержкой» от местных властей. На что митрополит Иосиф ответил, что «Мне вашей поддержки не надо!» Как бы то ни было, складывалось впечатление, что кроме двух известных кандидатур, на которых сосредоточилось общественно-церковное внимание, никого в стране нет.
Вопрос о выборах Патриарха я, насколько было возможно, пытался выяснить и с представителями епископата. С самим митрополитом Пименом как с местоблюстителем и главным кандидатом в Патриархи прямо говорить на эту тему было конечно неудобно. Со стороны я слыхал, что митрополит Пимен говорит, что он к патриаршеству не стремиться, но если бы его избрали, не стал бы отказываться. Ходили слухи, что он в какой-то момент отказался от избрания, но потом взял свой отказ назад. Как бы то ни было, мне очень было интересно составить свое личное впечатление от митрополита Пимена и уяснить для себя насколько он подходящее лицо стать Патриархом.
Митрополит Пимен пожелал принять меня официальным образом.
Для начала, я через его «богословского референта» А. В. Ведерникова осведомился может ли меня принять митрополит Пимен, мне ответили, что может, но что необходимо об этом составить просьбу через Отдел Внешних Церковных сношений Московской Патриархии. После коротких формальностей, митрополит Пимен принял меня в сопровождении епископа Филарета (Дмитровского) в Чистом переулке, в три часа дня в гостиной. Угощал кофеем и печеньем, держал себя с достоинством и даже с некоторой сдержанностью, но скромно и без важничанья. При разговоре присутствовал епископ Филарет, который занимал тогда должность заместителя председателя «иностранного» Отдела митрополита Никодима. Разговор наш с митрополитом Пименом, был довольно обычным, почти «светским», пока я не спросил его: «У Вас, вероятно. Сейчас много работы?» «Да ответил митрополит, — до сих пор я жил, как на курорте, а сейчас так много дел, о которых я раньше совсем не подозревал». В эту встречу мне было трудно определить настроение митрополита Пимена, более интересный разговор случился у меня с ним за чаем после литургии в Сокольниках на празднике Иверской иконы Божией Матери. Мы заговорили о римо-католическом священнике американского посольства о. Дайоне. Вместе с другим приезжим американцем он был на литургии и в алтаре, не причащался, но ему дали антидор с запивкой теплотой. Именно в связи с этим мы стали говорить за столом о решении Синода от 16 декабря 1969г. о допущении католиков к причастию там, где у них нет храмов или священников.
— «Не надо было совсем это решение принимать, — заметил митрополит Пимен, — где была необходимость в этом католиков и так допускали к причастию. Так и нужно было оставить, а не узаконивать официальным Синодальным решением, ведь до этого «приказа», все делалось по пастырским соображениям. А теперь происходят неприятности и смущения».
— «Каждый толкует по-своему, когда и в каких случаях можно давать католикам причастие, — ответил я. — Ведь главный недостаток Синодального постановления, это его неясность. Мне было отрадно заметить, что у нас в храме римо-католическому священнику причастия не дали».
— «А как же это возможно! -воскликнул митрополит Пимен. — Его нигде не дают, кроме как в особых случаях, когда католик действительно нигде не может приобщаться».
— «Владыко, но позвольте, — возразил я, — как же понимать, когда видные римо-католические деятели, посещавшие Московскую Патриархию, вполне допускались к причастию, иногда даже по священническому чину, в облачениях?».
Говоря это я имел в виду причащение ректора Руссикума о. Майе и ректора Григорианского Университета в Риме осенью 1969г. в Киеве митрополитом Филаретом и в Туле епископом Ювеналием. Не говоря уже о причащении католиков в Риме митрополитом Никодимом, приблизительно в то же время.
— «Такие факты мне не известны, — возразил митрополит Пимен,- этого не могло быть!»
Я не мог, конечно, в присутствии многочисленного общества за столом, называть имена, да и не хотел «доносить» на своих собратьев и потому замолчал. Но для меня осталось загадкой, действительно ли не знает митрополит Пимен об этих фактах «интеркоммунио»? (взаимное согласие Церквей на то, чтобы в каждой из них причащались верующие иной конфессии, оставаясь при этом членами свой Церкви. Ред.) А если это так, то он не знает, что происходит в современной Русской Церкви, и от него многое скрывают, или он просто дипломатично притворился за своим неведением, будучи бессильным что-либо сделать? Позиция митрополита Пимена в отношении интеркоммунио с римо-католиками была по всему более твердой и принципиальной, чем у митрополита Никодима, они произвели на меня впечатления.
Мне несколько раз удалось в этот приезд видеться с митрополитом Никодимом в Отделе, но на мои вопросы о кандидатах, он всякий раз уклонялся от ответа и был крайне сдержан в высказываниях…«будущее покажет»- говорил он. Но по всему чувствовалось, что он ясно сознает, что Патриархом будет Пимен и, что он примирился с этим как с неизбежностью и своей кандидатуры выдвигать, не намерен. В этом аспекте зарубежные разговоры о якобы происходящей борьбе между двумя митрополитами на патриарший престол не соответствовали действительности. Вместе с тем это не мешало митрополиту Никодиму относиться к митрополиту Пимену довольно критически. Так, когда я затронул вопрос о способе выбора Патриарха «открытым или закрытым голосованием» — митрополит Никодим сказал: «Ничего этого неизвестно, эти вопросы должна решать Предсоборная Комиссия. Но председатель ее, митрополит Пимен, до сих пор ни разу не созвал эту Комиссию и вообще проявил неспособность организовать ее работу. «Но могу добавить, что митрополит Алексий Таллиннский еще хуже…», (что скрывалось под этой репликой я не понял). Странно, что когда я стал развивать мысли о необходимости тайного голосования при выборе Патриарха, митрополит Никодим как-то замкнулся в себе и, не споря со мною, начал говорить, что тут могут быть разные мнения и что этот вопрос нужно еще обсуждать. У меня создалось впечатление, что он против тайного голосования.
В эти же дни моего посещения СССР, из других иерархов мне пришлось видеться и разговаривать с митрополитом Таллиннским и Эстонским Алексием, постоянным членом Св. Синода и управляющим делами Московской Патриархии. Он принял меня в своем рабочем кабинете в Чистом переулке. Но в отличие от других собеседников, он сам обратился ко мне с вопросом: — «Вы Владыко, сейчас уже некоторое время в Москве и видели, конечно, много народу. Скажите, пожалуйста, что говорят о выборах Патриарха? Кого желают и кого предвидят?»
Я удивился такому вопросу.
— «Владыко, это я должен Вас спрашивать об этом! Ведь это Вы здесь постоянно живете, а я приезжий».
— «Нет, именно поэтому, что Вы не здешний… и Вы можете больше видеть и свободнее разговаривать с людьми, Вам много рассказывают. А мы особенно синодальные архиереи, очень оторваны. Целый день на работе, с народом встречаемся только на богослужениях, но и там не поговоришь. Что Вы слыхали?»
Мне пришлось ответить, что большинство людей, с которыми мне пришлось разговаривать, считают и хотят видеть Патриархом митрополита Пимена и думают, что он будет избран. Есть сторонники и у митрополита Никодима, но их меньше, большинство считает, что он слишком молод, а некоторые резко против него.
Митрополит Алексий был явно доволен моим сообщением.
— «Да, это, правда, — сказал он, — такого молодого Патриарха народ не хочет, а кроме того, митрополит Пимен пользуется всеобщим доверием за благочестие и любовь к богослужению. Ценно также, что он монах старой школы, в нем жива монашеская традиция, а таких сейчас очень мало».
У меня осталось общее впечатление от беседы с митрополитом Алексием, что он будет всецело поддерживать кандидатуру Пимена. А тем, что, по его мнению, Патриарх не должен быть молод (как Никодим), он давал понять, что исключает себя из возможных кандидатов. (Алексий с Никодимом были ровесники.)
Пришлось мне говорить еще с епископом Филаретом (Вахрамеевым) Дмитровским. Он был вторым заместителем митрополита Никодима по «иностранному» Отделу Патриархии. Как и все сотрудники митрополита Никодима, епископ Филарет был всецело за него, но сознавал, однако, что Патриархом будет Пимен и что сам Никодим это прекрасно понимает.
— «Ну, а как он к этому относится?» — спросил я.
— «Да, может быть внутри и переживает, но не показывает. Вы ведь знаете, какая у него огромная выдержка» — ответил епископ Филарет.
Было несомненно, что главным, если не единственным кандидатом является митрополит Пимен и что он, несомненно, будет избран. А митрополит Никодим, хоть многие ему сочувствуют и говорят о нем, мало вероятно, что он может быть настоящим кандидатом на избрание.
Но, что меня серьезно встревожило и разочаровало, то что помимо этих двух имен не было других кандидатов. «Неужто так уж оскудела Русская Церковь сегодня, что кроме этих двух лиц никого нету?» — не раз задавался я вопросом и спрашивал об этом других. Как я уже говорил, что ответы были смущенные, неопределенные и уклончивые… При таких условиях действительно приходилось выбирать между Пименом и Никодимом, и мой выбор склонялся скорее в сторону митрополита Пимена, (возраст 60 лет, а не 41, любовь и доверие к нему церковного народа, большая стойкость в Православии). Но все же окончательный выбор я откладывал до Собора, «может выявиться третье лицо?», так думал я.
Скажу еще несколько слов о сочувствии либерально-церковной интеллигенции к митрополиту Никодиму. Было бы ошибочным считать его другом интеллигенции или причислять к «культурным» архиереям, какими являются, скажем, архиепископ Антоний (Мельников) Минский, архиепископ Леонид (Поляков) Рижский или архиепископ Михаил (Чуб) Воронежский. Митрополит Никодим был природного исключительного ума, не лишенный образования, сравнительной начитанности и богословски умеренно-грамотный. Но подлинной, глубокой культуры у него не было. К интеллигенции он относился приблизительно так «как до революции интеллигенция мутила воду и нападала на Церковь, так и сейчас она опять мутит и критикует». Это отношение к себе чувствовали многие образованные церковные люди, традиционно настроенных интеллигентов (вроде А. В. Ведерникова и работников Музея Андрея Рублева), и их симпатии были на стороне митрополита Пимена.
Таковы были в общих чертах итоги моих впечатлений от поездки в Москву осенью 1970 года.
(По личным впечатлениям и документам)
Текст печатается впервые с существенными дополнениями, которые по не зависящим обстоятельствам от издателей, не вошли в книгу «Воспоминания» (Нижний Новгород, 1998 г.)
Содержание:
*** (Без названия)
Встречи, разговоры и письма перед поездкой на Собор
25 мая 1971 г. Москва
26 мая
27 мая
28 мая
30 мая
31 мая
1 июня
2 июня
3 июня
4 июня
Вечер, 4 июня
7 июня
Послесловие
Рассказ архиепископа Павла
Хочу остановиться ещё на одной подробности Родосского совещания. Я читал в газетах много лет спустя утверждения Августина, митрополита Козанского, Элладской Церкви, который на Родосском совещании сам не присутствовал, будто митрополит Никодим во время этого Совещания целыми днями звонил по телефону «в Кремль». Будто бы он по телефону испрашивал инструкций советского правительства и сообщал о ходе работы. Могу засвидетельствовать, что это сущая не правда. В гостинице на Родосе моя комната находилась рядом с комнатой владыки Никодима и сквозь стену (к сожалению тонкую), я мог невольно слышать каждое слово, когда он говорил довольно громко по телефону с Москвой. Он ни разу не говорил с советскими учреждениями и лицами, а исключительно с Внешним отделом Патриархии и только с духовными лицами. Он подробно рассказывал о ходе работ на Совещании, но никаких инструкций не испрашивал. Скажу, кстати, что представители Константинопольской Патриархии постоянно звонили в Константинополь к Патриарху Афинагору и, что тот даже предписал грекам уступить и согласиться на компромиссное решение. Не говоря, уже о том, что здесь присутствовали многочисленные представители греческого Министерства иностранных дел и что греки, особенно от Элладской Церкви, с ними постоянно совещались, обращаясь за инструкциями. Это я нахожу менее нормальным.
Вспоминаю, как на Родосе мы познакомились с одним греческим политическим деятелем, убеждённым демократом, высказывавшим нам свои, думаю, искренние русофильские, (но отнюдь не советофильские) чувства. Он открыто громил коммунизм, называл его варварскою и титаническою системой. Митрополит Никодим слушал молча и никогда не возражал. Как-то этот господин стал рассказывать о Венизелосе ( премьер-министр Греции 1864-1936 гг.) и о его столкновениях с королём Константином. И вдруг митрополит Никодим спросил меня: «А кто такой был Венизелос?» Оказывается, он никогда не слыхал ни о Венизелосе, ни о Константине. Я был поражён таким пробелом, результатом односторонности советского воспитания и изоляции живущих там людей от внешнего мира.
Чтобы покончить с «политической» стороной Родосского Совещания, скажу ещё, что когда мы уже вернулись в Афины, и я как-то утром выезжал в одной машине с митрополитом Никодимом из гостиницы, нас ожидал сюрприз. При выезде нас поджидала группа в пять-семь здоровенных мужчин, которые, завидев нас, дружно по-солдатски гаркнули: «Ясу, Никодиме!» (что на простонародном греческом языке означает Здравствуй, Никодим). Это была, несомненно, заранее организованная местными коммунистами демонстрация, если только не провокация греческой полиции, желавшей увидеть реакцию митрополита Никодима. Но тот никак не реагировал, а продолжал неподвижно сидеть в машине и ни один мускул на его лице не дрогнул. Мы никогда не говорили с ним об этом инциденте.
Родосское Совещание было связано со многими передвижениями, как в самом городе, так и в паломнических поездках по окрестностям. Мы ездили с митрополитом Никодимом в одной машине, и это дало мне возможность много с ним беседовать на богословские темы. Хотя мой разговор с ним был скорее своего рода «экзаменом», который я ему делал, он очень охотно беседовал и отвечал на вопросы, которые я ему задавал, и сам он со своей стороны тоже ставил вопросы. В результате этого длинного «экзамена» я могу утверждать, что все враждебные рассказы о владыке Никодиме лиц, как о человеке невежественном в богословии, не знающем богослужения и т. д. не соответствуют действительности. Конечно, владыка был человеком скорее практического ума, нежели богословского. Он не был учёным богословом (тем более глубоким богословом) — ведь именно так в последствии его восхваляли в надгробных речах. Но он, несомненно, обладал солидными и широкими богословскими знаниями, особенно в области богослужения и церковного устава, вполне достаточными для архиерея. А архиерей ведь не профессор, с него нельзя требовать много в области богословия. Могу сказать, что с годами уровень этих знаний у владыки значительно расширился и углубился.
Третье Всеправославное Совещание было самым большим по числу участников из всех православных совещаний такого рода. Главным предметом его работы был вопрос о начале богословского диалога с инославными: римо-католиками, англиканами и старо-католиками. Возникло много трудностей и не согласий. Только после ряда «закулисных» переговоров, дневных и ночных, чуть ли не до утра, удалось их уладить. И опять-таки в сильной степени благодаря упорству, тонкости, дипломатии и главным образом, умеренности митрополита Никодима, всегда думавшего о всеправославном единстве и о необходимости не нарушать его. В результате чего его авторитет во всеправославном масштабе, несомненно, укрепился, да и среди нашей делегации тоже. Так, когда мы по обыкновению обедали за нашими столиками, у нас начался разговор о признании Московской Патриархии греками в конце шестнадцатого века на поместных константинопольских соборах и о предоставлении ей тогда пятого места в ряду православных Патриархатов. Митрополит Никодим выразил сожаление, что Московской Патриархии не дали тогда более высокого места, и высказал мнение, что в то время можно было этого добиться. «Этого тогда не сделали, — заметил архимандрит Филарет,- потому что Вас тогда там не было. Вы бы сумели добиться».
И чувствовалось, что он сказал это искренне, а не из лести.
Мне вспоминается здесь другой разговор, хотя он был не на Родосе. Как-то митрополит Никодим выражал мне своё огорчение и удивление, как это старая Россия, не сумела и не успела завоевать Константинополь и водрузить крест на Святой Софии.«Теперь это, к сожалению, не возможно». — «Да, — сказал я — сначала англичане мешали, и Россия не хотела начинать большую войну из-за Константинополя, а потом когда это стало почти возможно, помешала революции».
В чём же, однако, причина той несомненной популярности и авторитета, которым к тому времени митрополит Никодим завоевал в православном мире, в экуменических кругах и вообще на Западе? В самой Русской Церкви, как мы отчасти уже видели, если не его власть, то его нравственный авторитет был более спорным. Постараемся ответить на этот вопрос по возможности полно и беспристрастно.
Первой и основной причиной влияния митрополита Никодима была его выдающаяся личность человека, несомненно, целеустремлённого и практического ума. Он был натурой сильной воли, тонкого понимания людей, природным вождём. В его личности было нечто гипнотизирующее, и многие поддавались его обаянию. Но это не всё. К этим основным качествам его личности присоединялась создавшаяся вокруг него легенда человека власти, первого по силе в Русской Православной Церкви и пользующегося полной поддержкой советского правительства. Эта власть часто была больше легендой, чем реальностью, но эта легенда действовала на людей. Люди любят пресмыкаться перед сильными или перед теми, кого считают сильными, особенно это распространено на Востоке, в греческом и ещё более арабском православном мире. Наконец, нужно прямо сказать. На многих действовала широко применяемая им система щедрой раздачи подарков. Он возил их за собой всюду, раздавал их направо и налево, располагал крупными денежными средствами, водка, коньяк и «бутерброды с икрой» и дорогие сувениры. И ведь ни один из русских архиереев, выезжавших из СССР за границу, такими средствами не обладал. Конечно всё это было довольно примитивно, но на многих действовало, более импонировало, чем подкупало. Но в самой России популярность митрополита Никодима, как мы уже отчасти видели по отзывам о нём, была значительно меньшей.
Нам пришлось лететь вместе на том же самолёте из Афин до Брюсселя после окончания Родосского совещания. По дороге он разговорился и начал рассказывать о Патриархе Алексии, вернее, жаловаться на трудности с ним: «Мы все жалеем, что патриарх Сергий так скоро умер. Если бы он прожил дольше, он многого бы добился для Церкви. А Патриарх Алексий робкий и равнодушный человек, он аристократ и барин, а поэтому смотрит на Церковь как на свою вотчину. Он считает, что может в ней распоряжаться, как ему вздумается. К архиереям он относится свысока, чуждается их, считает невеждами. Странная вещь, сам же их выбрал, сам их рукоположил, а теперь чуждается их. Свои аристократические связи ставит выше церковных отношений. Вспомните, как он в Лондоне после церковной службы снял себя патриарший крест и дал протоирею Владимиру Родзянко, долго разговаривал с ним. Там в алтаре, сослужили ему наши заслуженные, старые священники, никого из них Патриарх ничем не наградил и не сказал им ни сова. А протоирей Родзянко даже в нашей Церкви не состоит. И всё только потому, что дед о. Владимира был соседом отца Патриарха по новгородскому имению. Я был глубоко возмущён!» — закончил свой рассказ митрополит Никодим (который меня немало удивил).
Из отзывов о митрополите Никодиме одним из наиболее верных и интересных я считаю мнение о. Ливерия Воронова, профессора догматики Ленинградской Духовной Академии, несомненно умного и богословски образованного человека, проведшего более десяти лет в лагерях. Он хорошо знал митрополита Никодима. Мы летели с о. Ливерием в последних числах августа 1966 года из Москвы в Белград для участия в Межправославной комиссии по подготовке диалога с англиканами. Как обычно в таких случаях, разговорились, что в советской обстановке бывало очень трудно. О. Ливерий давал о владыке Никодиме вполне положительный отзыв, признавал его способности, его заботы о Духовной академии, его поддержку профессорам, но вдруг заключил: «А всё же скажу Вам, непроницаемый это человек. Невозможно понять, что в нём!» Я с ним согласился. В Белграде и в других местах Югославии, которые мы посетили о. Ливерий и я, были поражены, насколько положение Церкви там лучше, чем в России. Крестный ход в Белграде с массовым участием детей, смелая речь епископа Василия к народу в монастыре Жича, открывающиеся семинарии и т. д. Особенно поражался о. Ливерий: «У нас это совершенно не мыслимо. Какая разница!»
Через некоторое время мне пришлось побывать в Англии, и в передаче Би-Би-Си по русской службе я рассказывал о моих впечатлениях, о поездке в Югославию. На вопрос: «Вы не раз бывали в СССР, а теперь побывали в Югославии, можете ли Вы сравнить положение Церкви в обеих странах?» — я ответил фразой о. Ливерия, не называя, конечно, его, тем более что это было и моё впечатление: «Громадная разница (в пользу Югославии). Никакого сравнения с СССР. То, что я видел в Югославии, в смысле свободы Церкви, просто немыслимо в современной России». Моё интервью по радио было услышано в Москве и стало известно митрополиту Никодиму.
Когда мы позже, встретились в Париже, он стал меня упрекать, что я, не зная хорошо положения Церкви в России, счёл возможным делать сравнительные оценки. Ему моё выступление по Би-Би-Си, было особенно неприятно, так как я был в Белграде в качестве главы делегации Московской Патриархии. Чтобы опровергнуть упрёк митрополита Никодима, я вынужден был ответить: «Это не только моё впечатление, такое же впечатление вынес и один из членов нашей делегации, приехавший из России. А он-то знает хорошо». «Кто именно?» — спросил митрополит Никодим. Я, конечно, отказался назвать имя, а догадаться было трудно, нас было довольно много тогда. Митрополит Никодим видя моё упорство и не желание называть имён, сразу переменил тактику. «Те, кто делает такое сравнение, упускают из виду основное различие между Югославией и Россией. В Югославии Православие — это, прежде всего быт, национальная традиция, ничем не угрожающая властям, а потому она и терпит такое Православие. А у нас это вера, идеология, мировоззрение, исповедничество даже, отвергающее самые основы строя. Власть наша видит здесь опасность для себя и потому более жёстко относится к Церкви». Должен признать, что ответ митрополита был умным, по-своему, правдивым, но в нём чувствовалось оправдание преследований Церкви. В 1968 году я снова встретился с о. Ливерием в Брюсселе. Он обратился ко мне с упрёком: «Зачем Вы передали митрополиту Никодиму, что я сказал Вам в Белграде? Я ничего не боюсь, но мне неохота получать из-за Вас выговоры». — «Я не назвал Вас по имени, у него могли быть только догадки!» — «Да, я и сам заметил, что он точно не знает, кто это сказал», — ответил о. Ливерий. Зачем митрополит Никодим производил расследования и делал «соответствующие выводы»? Мне показалось, что это не красиво. Для о. Ливерия дальнейших неприятностей не последовало, но для меня это был опыт, что митрополиту Никодиму нельзя вполне доверять и быть с ним слишком откровенным.
Но и владыка Никодим не бывал со мною никогда откровенным до конца. Хотя я замечал, что, когда нам приходилось встречаться на Западе, мы более откровенно обсуждали церковные и личные дела, чем в СССР, где что-то нас обоих сдерживало (то ли опасения микрофонов, то ли общий гнёт советской обстановки). Но с годами митрополит Никодим становился всё более открытым. Помню в связи с этим один замечательный разговор с ним в Париже. Это было между 1965-67 годами, мы были в помещении Экзархата одни после ужина. Было около десяти часов вечера, не помню, с чего начался разговор, но, кажется, он высказывал свои обычные полуистины о положении Церкви в современной России. «Часто обвиняют архиереев в том, что они не противятся закрытию церквей, — продолжал он рассуждать, — но возможности архиереев в этом вопросе очень ограничены, больше зависит от верующих, от их активности. А её часто нету. Вот например, когда я был архиепископом в Ярославской епархии, там тоже началось закрытие церквей, и верующие стали обращаться ко мне за помощью. Я им говорю, подайте прошение, что вы хотите сохранить храм, соберите побольше подписей и тогда я смогу лучше вам помочь. И что ж Вы думаете? Мнутся, жмутся, отнекиваются, и, в конце концов, ни один не подписывает, боятся»
Я стал возражать митрополиту, указывая на ряд конкретных случаев притеснения Церкви внутри страны и причин, по которым прихожане боятся выступать открыто в защиту. «Я тоже могу дать интервью о положении Церкви у нас, которое прогремело бы на весь мир, но я этого не сделаю, потому что это будет не на пользу Церкви, только ей повредит. Более того, я знаю, что могу войти в историю запятнанным, и это мне не безразлично, но я готов на это идти ради блага Церкви. Другого пути нет».Так мы с ним разговаривали до трёх часов ночи, когда я сам сказал, что устал и пойду спать. Мне его стало жалко, видимо ему не раз приходила в голову мысль порвать со всем и уйти с «треском», он ведь многое понимал и почти всё видел, что творилось вокруг. Впрочем, это мои предположения, даже в этом ночном разговоре он оставался таким же непроницаемым. Впоследствии он как будто бы пошёл дальше. Вспоминаю, что тогда в западной прессе на него было много нападок за его просоветские высказывания, за неправду о положении Церкви, многие его считали предателем, не доверяли. Я ему об этом сказал. «А Вы-то мне доверяете?» — спросил он с каким-то грустным и жалким выражением глаз. «Да, Владыко, лично я Вам доверяю», — ответил я. Было бы жестоко ответить иначе, да я и не мог сказать, что в основном ему доверяю.
Как-то в Женеве, вероятно в 1969 году, я встретился с секретарём Всемирного Совета Церквей Виссертом Хуфтом. В связи с этим хочу вспомнить эпизод достаточно интересный для характеристики митрополита Никодима и усвоенной им советской привычки говорить ложь без всякой к тому необходимости, не замечая того и не помня обстоятельств и окружения, где она произносилась (публичные высказывания можно было оправдать и по-человечески понять или извинить). Господин Виссерт Хуфт мне рассказал, что когда он был в Одессе в 1964 году на заседаниях Комитета, он с группой других членов ездил в Почаев, где монахи подали ему жалобу на притеснения властей. Через некоторое время я сам оказался в Москве и у меня с митрополитом Никодимом завязался разговор о Почаеве. Митрополит Никодим горячо оспаривал почаевские протесты и говорил мне, что они исходят не от монахов. Тогда я сказал ему: «Виссерт Хуфт сам мне сказал, что они были ему вручены в Почаеве самими монахами, и эти документы он вывез за границу. Зачем ему говорить неправду?» «Не может быть, — ответил митрополит Никодим, — Виссерт Хуфт никогда не был в Почаеве. Участники Одесского совещания, правда, просились посетить Почаев, но им пришлось отказать, так как их было слишком много. Никто из них не был в Почаеве». Уже значительно позже, в 1972 году я встретился в Женеве опять с Виссертом Хуфтом, за ужином мы сидели, рядом и я решил спросить его: «Вы, правда, были в Почаеве в 1964 году после заседания Комитета в Одессе?» «Конечно, был!» — ответил он. «А вот митрополит Никодим утверждает, что никого не пустили и Вы не были». Виссерт Хуфт улыбнулся и сказал: «Митрополит Никодим не может не знать, что все участники заседания просились поехать в монастырь, но разрешили только пятерым, в том числе и мне. И митрополит Никодим сам нас сопровождал в Почаев. Помню даже, как показывая нам монастырь и вид на местность, он процитировал нам русское стихотворение, что здесь Русь, здесь Русью пахнет. И там же мне монахи вручили свои жалобы, но митрополит Никодим, конечно, этого не видел. Но он не мог забыть о нашем совместном посещении Почаева». Мне трудно, да и излишне, что-либо прибавить к этому рассказу, комментарии тоже излишни. В правдивость Виссера Хуфта я не сомневаюсь, такой факт как посещение Почаева иностранцу выдумать довольно сложно.
***
О Поместном Соборе Русской Православной Церкви 1971 года, когда был избран Патриарх Пимен, и о роли на нём митрополита Никодима я уже подробно писал. В «послесоборный» период, то есть от лета 1971 года до смерти владыки Никодима в Риме 5 сентября 1978 года, мне неоднократно приходилось с ним встречаться. Правда, со времени своего первого инфаркта весной 1973 года он стал сравнительно реже путешествовать, и вынужден был даже уменьшить объём своей деятельности. Он отказался в пользу митрополита Ювеналия от должности председателя Отдела Внешних Церковных сношений, но зато назначение Экзархом Западной Европы поставило его в более тесную связь с нами. О его отставке от должности председателя «иностранного» Отдела я впервые узнал от него в Брюсселе в июне 1973 года, куда он приезжал на какую-то «общественную конференцию по безопасности в Европе», что любопытно он был в составе делегации не по церковной линии. Я не расспрашивал владыку Никодима, что там обсуждалось, всё равно ничего не изменишь, только расстроишься. Но и он меня ни к чему не привлекал. Итак, почти первое, что он мне сказал на аэровокзале, где я его встречал, было то, что он больше не во главе «иностранного» Отдела. «Но, — начал он объяснять с какой-то даже наивностью, — это не нужно понимать, будто бы его «понизили», нет, только перераспределили работу, а он всё равно будет стоять во главе». «Кому же писать по делам?» — спросил я его. «Митрополиту Ювеналию, а в случае чего важного — мне», — был ответ.
Как известно в феврале 1974 года из современной России был выслан Солженицын. Сам факт был возмутителен, но мне и в голову не пришло бы против этого факта протестовать (не архиерейское это дело заступаться за писателя), если бы не одно обстоятельство. У Солженицына и без меня было много защитников, не говоря уже о том, что всяческие протесты против советской власти были совершенно бесполезны. Но меня возмутило до глубины души, что в эту историю неожиданно вмешался митрополит Крутицкий и Коломенский Серафим и «как митрополит Русской Православной Церкви одобрил высылку Солженицына». Поэтому я тоже «как архиепископ Русской Православной Церкви» в телеграмме Патриарху Пимену от 17 февраля выразил своё «глубокое огорчение» поступком митрополита Серафима. Почти одновременно с этими событиями я получил из Московской Патриархии приглашение приехать в Москву. Тут я должен объясниться: в предыдущий мой приезд в октябре 1973 года (с туристической визой на пять дней) я как обыкновенно просил о её продлении. «Продлим, — ответил мне митрополит Никодим, — мировые вопросы разрешаем, неужто этого не решим? Получите продление.» Но прошло несколько дней и он со смущением говорит мне: «В продлении визы Вам отказали, едва добился, чтобы её продлили на два дня, а то бы Вам пришлось уехать накануне праздника преподобного Сергия. Но зато мы Вас пригласим в будущем году, тогда никто не сможет сократить Вам срок пребывания здесь. Напомните только нам об этом в конце года» …именно это я и сделал. В конце февраля 1974 года получил приглашение (о котором сказал выше) от 20 февраля и поехал в Москву весной, после Пасхи. У меня возник резонный вопрос к себе: когда «иностранный »Отдел посылал мне приглашение, знал ли он о моей телеграмме Патриарху в связи с высылкой Солженицына? Даты переписок почти совпадают, но по ряду соображений полагаю, что ещё не знали. Как бы то ни было, я решил ехать, хотя многие в Брюсселе меня отговаривали и боялись за меня. В советском консульстве мне дали визу на основании приглашения Патриархии без препятствий и без всяких расспросов, хотя о моей телеграмме писали бельгийские и французские газеты.
Я прибыл в Москву 14 мая 1974 года. Был принят митрополитом Ювеналием и Патриархом. Объяснялся с ними по поводу телеграммы о Солженицыне, в общем, всё обошлось благополучно. Но самое длинное объяснение было у меня с митрополитом Никодимом, к которому я поехал по его же приглашению на праздник Святителя Николая (9/22 мая). Начался разговор не сразу, скорее я сам его подвёл к обсуждению о телеграмме. Но потом разговорились и стали кричать друг на друга. В общем, он старался мне доказать, что не следовало вмешиваться в дело Солженицына, на что я отвечал, что первым начал писать митрополит Серафим. «К тому же моё выступление не носило политического характера!» «Нет, — возразил митрополит Никодим, — это был определённый политический антисоветский акт». «А разве это плохо?» — спросил я его. «Я не говорю, что плохо, — ответил Владыка, — но не следовало этого делать!»
На следующий день был праздник святителя Николая, храмовый праздник Николо-Морского собора, все мы служили совместно с прибывшей делегацией иерусалимского Патриархата. После литургии был торжественный обед. Митрополит Никодим сначала приветствовал иерусалимскую делегацию, а потом обратился ко мне, подчёркивая, как он давно со мною знаком, как мы работаем вместе на Всеправославных совещаниях и т. д. Всем общением со мной за этим обедом он явно хотел показать, что, несмотря на возможные разногласия, у нас в основе единство. На это обратили внимание присутствующие.
Такого рода объяснения (столкновениями их назвать было бы слишком резко) мне не раз ещё приходилось иметь с митрополитом Никодимом в связи с моими выступлениями по Би-Би-Си, статьями и заметками в «Русской мысли», в «Вестнике РСХД» под редакцией Н. А. Струве и особенно в связи с моей книгой воспоминаний о моём пребывании в белой армии «Девятнадцатый год». Заранее скажу, что все мои «объяснения» с владыкой закончились благополучно и без всяких серьёзных последствий. Объясняю это в значительной степени умом и даже доброжелательностью ко мне митрополита Никодима.
Касаясь этой темы, хочу вспомнить о, пожалуй, самом интересном разговоре, который у меня случился с митрополитом Никодимом в начале 1976 года в Париже. «Разве я когда-нибудь Вас осуждал или критиковал за Ваши высказывания или статьи? — говорил он. Никогда этого не было! В частности Ваша статья об архиепископе Питириме; за исключением того, что Вы пишите о советском правительстве — я всецело с Вами согласен. Церковь должна стремится распространять своё влияние на всех людей и не отказываться сама от религиозного воздействия на молодёжь. Относительно Вашего некролога митрополиту Иосифу Алма-Атинскому скажу Вам, что он был моим кандидатом в Патриархи, но это оказалось не возможным».
Далее разговор перешёл на мою книгу «Девятнадцатый год». Митрополит Никодим сказал, — «Вы хорошо пишете, я вполне понимаю Ваши чувства того времени. Но почему Вы избрали темой Ваших воспоминаний именно Белую армию? Почему Вы не написали, как Вы стали монахом на Афоне? Или о Ваших отроческих годах?»
«Я не Лев Толстой, — ответил я, — чтобы писать Детство, Отрочество и Юность, у меня нет такого таланта. А об Афоне я ещё напишу, если Бог даст. Пребывание в Белой армии оставило во мне неизгладимое впечатление, и то, что я видел, имеет исторический интерес». «Нет, Вы хорошо пишете, — продолжал владыка, — но, тогда Вы должны бы Вашу книгу озаглавить «Из воспоминаний». А то, может, создастся впечатление, что это Ваш главный интерес. Вы ведь занимаете очень ответственное место. Почему Вы не пишете о святых отцах?» — «И писал, и ещё буду писать. А «Девятнадцатый год» — это небольшой перерыв. Хотелось высказаться. Вот у меня есть ещё статья «Февральские дни в Петрограде в 1917 году», тогда я даже сочувствовал революции…» — «Ну и досочувствовались!» — иронически ответил митрополит Никодим.
Разговор этот происходил вскоре после Ассамблеи Всемирного совета Церквей в Найроби, где впервые некоторые протестантские деятели выступили с протестами против преследований верующих и Церкви в Советском Союзе. У меня была мысль выразить в письме генеральному секретарю ВСЦ пастору Поттеру моё сочувствие этим выступлениям и просить его продолжить эту акцию, но прежде мне хотелось до конца прояснить отношение митрополита Никодима к такого рода протестам. Поэтому, не говоря ничего о моём намерении и держа моё письмо Поттеру в кармане, я сказал митрополиту Никодиму: «Я думаю, что выраженные протесты против притеснений верующих и Церкви в России, как это имело место в Найроби, и вообще обсуждение положения Церкви могут быть только на пользу, не правда ли?» «Да, — ответил митрополит Никодим,- это так, но не от Вашего имени и не прессе. Поверьте, владыка, что здесь найдутся более сильные и влиятельные организации, чем Вы, чтобы этим заняться. Так что Вам нечего беспокоиться ». — «Вы имеете в виду Всемирный совет Церквей?» «Да в частности». — «Но их нужно на это толкать». — «Но не от Вашего имени и не в прессе». Для меня всё стало ясно: я понял слова митрополита Никодима как «зелёный свет» и отправил письмо Поттеру.
Особых затруднений с митрополитом Никодимом по изданию нашего «Вестника Западно-Европейского Экзархата» мы не имели, никакой предварительной цензуры или предварительного одобрения его содержания он не требовал. Впрочем, формально ему было бы даже трудно предъявлять такие требования, поскольку он не был Экзархом, им был митрополит Антоний Сурожский, а «Вестник» издавался Экзархом. Разногласия с митрополитом Никодимом по поводу содержания были, он хотел, чтобы «Вестник» был исключительно богословского содержания, а мне хотелось, чтобы сверх этого в нём уделялось место современным церковным вопросам, положению Церкви в современной России и, конечно, не в советском духе. Так, помню, мы поместили в 1963 году вывезенное из России «Открытое письмо б. священнику Дарманскому» священника Желудкова. Мы его напечатали анонимно, так как не знали, кому оно принадлежит. На следующий год я встретился с митрополитом Никодимом в Голландии, и он начал меня упрекать за помещение этого письма. «Вы знаете, кто такой Желудков, потом будете сильно жалеть, что напечатали». Я ответил, что письмо ярко изобличает атеизм в России и живо изображает борьбу безбожников с верою. «Вот Вы печатаете, а мне по шее попадает», — ответил митрополит Никодим и сделал соответствующий энергичный жест. Против такой аргументации было трудно возражать. После назначения митрополита Никодима на должность Экзарха издание «Вестника» затруднилось, он настаивал, чтобы каждый номер посылался ему предварительно на просмотр. «Это моё право как Экзарха, митрополит Антоний этого не делал, так как он не интересовался «Вестником», а я интересуюсь». В результате я прекратил его редактировать, и он приостановился. В один из своих приездов в Париж митрополит Никодим спросил меня, почему я больше не занимаюсь изданием. Я объяснил ему, что посылать предварительно «Вестник» на просмотр технически не возможно, а главное, что я готов заниматься изданием при одном условии, что в нём не будет никакой «советчины ». «Хорошо, её не будет, но и моё условие, — ответил он, — никакой «антисоветчины!» В другой раз, кажется, в связи с моей рецензией на книгу Росслера о Русской Церкви, он мне сказал: «Чего Вы печатаете такие статьи, да ещё под своим именем, ведь это официоз. Печатали бы в другом месте». Я последовал его предложению и стал печатать у Никиты Струве, под собственным именем. А когда меня начали спрашивать, почему, отвечал, что в «нашем Вестнике» нельзя, вот поэтому и печатаюсь в «Вестнике РСХД».
21 февраля 1974 года наш Экзарх, митрополит Антоний Сурожский, подал прошение об освобождении его по состоянию здоровья от должности Экзарха. Так как это прошение было подано всего через три дня после того, как он служил в своём лондонском храме «молебен протеста» о диссидентах в связи с высылкой Солженицына, то в западном обществе его отставка была понята — как будто бы Московская патриархия уволила его за этот «протест». На самом деле это было не так. В отличие от 1964 года, когда владыка Антоний вынужден был подать в отставку, сейчас его прошение было полной неожиданностью для Патриархии. Более того, его отставка была даже нежелательной, та как создавалось впечатление, будто митрополит Антоний пал жертвой репрессий со стороны Патриархии. Митрополит Никодим очень ценил его в качестве Экзарха, как человека пользующегося большой популярностью на Западе. В связи со всем, прошение митрополита Антония было принято Синодом только 5 апреля, а назначение нового Экзарха задержалось аж до 3 сентября.
Помню, как я получил телеграмму о назначении Экзархом митрополита Никодима. И для меня и для всех это было полной неожиданностью! В это время в Брюсселе находился на одной экуменической конференции митрополит Киевский Филарет.
«Назначен новый Экзарх Западной Европы, — говорю я ему — угадайте, кто?» Он начал перечислять ряд имён. Всё было не верно. Когда я ему сказал о назначении митрополита Никодима, он был потрясён: «Вот уж не ожидал, видно, ему самому хотелось быть Экзархом», — сказал он.
Необычность этого назначения усиливалась ещё и тем, что оно было совершено Синодом тогда, когда митрополит Филарет Киевский, постоянный член Синода, был за границей. Было чувство, что хотели воспользоваться его отсутствием или очень уж торопились. Кстати, это не помешало в решении Синода поставить подпись митрополита Филарета. Для нас же назначение митрополита Никодима считалось неправильным так как Экзарх должен быть одним из архиереев Экзархата, а именно Парижским (где центр Экзархата) и жить там постоянно, а не быть «наездным», как митрополит Никодим (Ленинградским или ещё каким-то). Ничего хорошего из всей этой затеи в результате не получилось. В Париже он смог бывать не чаще, чем владыка Антоний ( за что его критиковали), а в Англии и Бельгии так вообще ни разу не побывал в качестве Экзарха. Здоровье его ухудшалось, к этому времени он пережил уже несколько инфарктов, и было безумием себя перегружать новой работой. К сожалению, митрополит Никодим не хотел этого понять, было чувство, что он торопиться всё успеть. В конце концов, он вынужден был просить о назначении себе в заместители епископа Кирилла, что нелепо и антиканонично, ибо Экзарх есть должность личная.
Рассматривая деятельность митрополита Никодима в период, когда он был председателем Отдела внешних сношений, а затем Экзархом, можно отметить ряд серьёзных вопросов, из-за которых у нас возникали трудности и разногласия. Во-первых, это его «советофильские» высказывания. Все его восхваления «Великой Октябрьской» нас глубоко огорчали и как таковые наносили ущерб доброму имени Русской Православной Церкви. Более того, они являлись препятствием к воссоединению отколовшихся от неё частей. То же можно сказать и о так называемой миротворческой деятельности Московской Патриархии, которая до мелочей следовала за всеми изгибами советской внешней политики (вроде борьбы с пресловутой конвергенцией). Когда я возражал, митрополит Никодим мне отвечал: «Оставьте нас действовать у себя, как мы считаем правильным, мы лучше вас знаем, что нужно для Церкви в данный момент». На что я помню отреагировал: «А вы оставьте и нас действовать, как мы понимаем. Мы тоже лучше вас знаем здешнее положение». И я должен сказать, что митрополит Никодим никогда не навязывал нам (на Западе) просоветской линии. Раз только он мне сказал: «Вот Вы всё критикуете пражскую Христианскую Конференцию ( ХМыК, как он иронически её называл), Вы бы вошли в неё и действовали в неё как считаете правильным. А то Вы критикуете из вне». «Владыко, — ответил я, — боюсь, что если бы я так сделал, это не пошло бы на благо Русской Церкви». Митрополит Никодим промолчал. А вообще я не считал себя вправе, живя на Западе, судить и осуждать наших иерархов, находящихся в Советском Союзе, за их политические высказывания, если они не затрагивали веры. Судить их можно было по тому, как они правят своими епархиями, как защищают Церковь. По общим отзывам митрополит Никодим за годы своего правления привёл свою Ленинградскую и Новгородскую епархию в хорошее состояние. В последние годы своей жизни митрополит Никодим перестал отрицать наличие преследования веры, в особенности в довоенном периоде (до 1940 г.).
Говоря о современности, пользовался осторожным выражением — Церковь имеет свободу в пределах конституции или ту, которую ей предоставляет конституция страны. Но и это увы, неточно, конституция сама по себе безбожна и постоянно нарушается во вред Церкви. Несравненно более печальны и опасны были попытки как-то с христианской точки зрения идеологически оправдать атеизм и революцию. В этом смысле у митрополита Никодима были в прошлом перегибы. Так в ЖМП была напечатана статья за его подписью, что нужно различать между дурным «буржуазным» атеизмом и добрым революционным и что только первый нужно отвергать. Говорят, что эта статья была написана по заказу митрополита Никодима протоиреем Петром Гнедичем. Он был известный богослов и так скорбел и каялся, что вскоре умер. Сюда же относилось и пресловутое «октябрьское богословие», о котором я уже говорил, то есть, рассматривать октябрьский путч как величайшее событие в истории христианства, какое-то новое откровение Божие, подобное Воплощению (такого рода статья была напечатана митрополитом Никодимом в ЖМП). Я как-то спрашиваю его: «Владыко, Вы написали, что Воплощение Сына Божия было, конечно, громадным событием, но только с момента «октябрьской революции» оно стало осуществляться в жизни, имело последствия и стало действительностью». Митрополит Никодим чуть не вскочил. «Не может быть! Я не такой дурак, чтобы написать это!» Потом помолчал и добавил: «Да я конечно дурак, но всё же не до такой степени!» Как это нужно было понимать? Забыл ли он то, что писал? Или под его именем напечатали вещи, ему не принадлежащие?
Одно, несомненно, — митрополит Никодим был решительным противником столь модного на Западе в «прогрессивных» католических и протестантских кругах синтеза между христианством и марксизмом, всякого «христианского атеизма», богословия «смерти Бога» и т. д. Диалог между марксизмом и христианством он отвергал, считал его нечестным взаимным обманом. Об этом он открыто говорил на Пятой ассамблее Всемирного совета Церквей в Упсале в 1968 году и во многих других местах на Западе. Нужно сказать, что держаться так твёрдо такой позиции ему было не трудно. Помогало то обстоятельство, что и советская власть настроена тоже против всякого диалога между марксистами и христианами. Вернее, там, где марксисты ещё не у власти, они стоят за диалог с христианами. А там, где они уже захватили власть, они и слышать не хотят ни о каких сравнениях и параллелях. Менее была определена позиция митрополита Никодима по отношению к модному на Западе в экуменических кругах «богословию революции». Во всяком случае, с его ведома и одобрения на разных экуменических встречах (например, в Утрехте в 1972 году и в Упсале в 1968 году) в одной комнате заседали представители нашей Церкви из комиссии «Вера и церковный строй» защищая, традиционные православные богословские и духовные тезисы, а в соседней комнате другие представители нашей же Церкви развивали, совместно с Западными «леваками», революционно-богословские и «освободительные» теории. Два различных духовных мира, а не голос единой Церкви, — вот какое впечатление получалось. Но насколько за это лично ответственен митрополит Никодим, я сказать не могу.
Что многих из нас смущало (как в России, так и на Западе), так это увлечение митрополита Никодима католичеством! Увлечение это было во многом иррациональное, почти патологическое. Началось оно не сразу и с каждым годом всё более развивалось. Думаю, что вначале на него повлиял А. Л. Казем-Бек. Помню как ещё в 1960 году в Москве, в разгар хрущёвского гонения на Церковь, он развивал мне мысль, что нам не нужно искать сближения с ВСЦ (это не серьёзная организация), а вот католики — это другое дело, они нам могут помочь и сними нужно объединяться. Говорят также, что длинная, в 600 страниц, магистерская диссертация митрополита Никодима в значительной степени была написана Казем -Беком. Полагаю, что к католицизму митрополита Никодима прежде всего привлекало имевшееся у него представление о нем как о могущественной, строго дисциплинированной единой Церкви. Напрасно мы много раз ему говорили, что такая картина не соответствует современной действительности, что сейчас в католической Церкви дисциплина подорвана хуже, чем в Православии. Говорили ему, что священники служат мессу, как кому вздумается, а богословы отрицают основные догмы веры. Митрополит Никодим ни за что не хотел отрешиться от сложившегося у него убеждения на католицизм! На него действовала внешность. Помню, под Парижем было какое-то богословское протестантское собрание и приём в честь митрополита Никодима. Всё это происходило в «модерной» небольшой часовне и в таком же современном помещении. Выйдя от туда, мы прошли мимо огромного католического собора. «Это я понимаю!» — сказал митрополит Никодим и прибавил с сожалением: «Жаль, что католики так упорствуют со своей папской непогрешимостью, а то мы вполне бы могли с ними объединиться». Его знание католицизма было тоже скорее дипломатически-экуменическим, чем богословским или духовным. Так, он знал имена большинства кардиналов, знал имена некоторых видных богословов, но работ их при этом не читал. «У меня нет совсем времени что-либо читать», — как-то со смущением признался он мне.
Раз мы с ним посещали Кардинала Сюненса. Тот спросил его, в чём, по его мнению, главная разница между Православием и Католичеством, что препятствует их воссоединению. «Психологическая, — ответил митрополит Никодим, — то, что они жили отдельно друг от друга и один другого не знали». Кардинал был разочарован.
«Я надеялся, что завяжется богословский разговор, но митрополит Никодим уклонился» — говорил он мне впоследствии. Далее Кардинал спросил митрополита, кого тот больше любит из католических богословов. «Даниелу», — ответил митрополит Никодим. Это была «гафа» (гафой называется неудачное, неловкое высказывание или поступок). «Он не знал, что Даниелу мой публичный враг номер первый», — говорил мне смеясь Кардинал Сюненс. Впрочем, многие думают, что митрополит Никодим сказал это сознательно, желая подчеркнуть своё разногласие с более «либеральным» направлением Сюненса и своё предпочтение традиционализму Даниелу. Лично я, очень в этом сомневаюсь, просто он недостаточно разбирался в духовных течениях римо-католицизма. Увлечение католицизмом у него резко усилилось после посещения Рима. Митрополит Никодим был очарован папским и ватиканским приёмом. «Вот это действительно братский приём. Не то, что греки! Те тоже хорошо принимают, но всегда с какой-то задней мыслью, с лукавством. А эти от всей души», — рассказывал он мне впоследствии. Мне тогда вспомнились несколько переиначенные слова Хомякова: «Их сманили, их сгубили Рима гордые сыны».
В Риме митрополит Никодим стал широко, более или менее без разбора причащать католиков за православной литургией. Об этом свидетельствуют рассказы множества очевидцев, хотя сам митрополит Никодим не раз пытался это отрицать, но эта ложь только усугубляла соблазн. Уже постановление Священного Синода от 16 декабря 1969 года о допущении католиков к причастию там, где нет католических церквей, вызвало резкую критику против Русской Православной Церкви среди греков и на Афоне. Но мне удавалось на Всеправославных совещаниях (таких, как Всеправославная комиссия по диалогу с англиканами) защищать доброе имя и Православие Русской Церкви следующей аргументацией: «Это постановление Синода вызвано совсем особым положением верующих и, в частности, католиков в Советском Союзе. Где, как известно, на протяжении тысяч километров нет ни одной католической церкви или священника. В таких случаях им разрешается давать причастие. Такое же постановление вынес константинопольский Синод и Патриарх Иоаким II в 1878 году относительно армян. Богословски мне трудно оправдать такую икономию, но не могу судить русских иерархов, живущих в современной России, в трудных услових. Они лучше нас знают, что делают». Такая аргументация всех удовлетворяла, даже на Афоне, но всё разрушало причастие католиков в Риме митрополитом Никодимом. «А там какая «пастырская икономия» заставляла его причащать католиков, где так много католических храмов?» — спрашивали меня. Единственный ответ, который я мог дать, был: «Ваши архиереи поступают ещё хуже, когда причащают всех без разбора». «Наши архиереи, такие как архиепископ Иаков Американский или Афинагор Лондонский, есть предатели Православия, это мы знаем давно (ответил мне на Афоне игумен монастыря Григориат архимандрит Георгий ). Но что Московская Патриархия, Русская Православная Церковь, которую мы так уважаем за её стойкость в Православии, так поступает в лице митрополита Никодима, эта нас поражает и глубоко огорчает».
Я рассказал эту реакцию митрополиту Никодиму. Он даже рассердился: «Мало ли что говорят на Афоне. Афон не автокефальная Церковь» (может быть и не автокефальная, но имеет большой авторитет во всём мире, подумал я). Но всё же я не могу назвать митрополита Никодима новым «Исидором» (как его назвал один православный архиерей), предавшим Православие на Флорентийском соборе и пытавшимся, в качестве митрополита Киевского, вовлечь в унию Русскую Православную Церковь. Митрополиту Никодиму, может быть, мечталось, чтобы Православие соединить с Римом и русский Патриарх (может быть, в лице его самого — А. В.) занял бы второе место во Вселенской Церкви, но папская непогрешимость и власть над Церковью оставалась для него неприемлемой. Поэтому, несмотря на все увлечения и перегибы, он не был и никогда не мог стать «униатом». Он был слишком для этого умён и не склонен к подобного рода авантюрам.
В своих воспоминаниях о митрополите Никодиме, хочу отметить, что им было совершено два значительных и исторических деяний — это американская автокефалия и возрождение русского монашества на Афоне. Митрополит Никодим потрудился больше всех в деле дарования Московской Патриархией автокефалии тамошней «митрополии», наследнице дореволюционной Североамериканской епархии Русской Церкви, плоду трудов русских миссионеров XVIII-XIX веков с преподобным Германом Аляскиным и святителем Иннокентием Московским во главе, включая и Патриарха Тихона, и в деле преобразования её в Православную Церковь в Америке. Именно ему принадлежит мысль об автокефалии. Ему пришлось много бороться за неё, прежде всего с греками. Они оказались неспособными противопоставить что-либо положительное, творческое и подлинно церковное смелому замыслу владыки Никодима. Ему пришлось бороться также с людьми, неспособными возвыситься над узко-национальными или местными интересами на высоту вселенской канонической правды. Милостью Божией он нашёл в Соединённых Штатах активных сотрудников и компетентных советников в лице достойных священнослужителей, протоиреев (впоследствии протопресвитеров) профессоров Владимирской Духовной Академии, о. Александра Шмемана и о. Иоанна Мейендорфа. Пусть неспособные понять исторический путь Православия иронизируют: «Мы продали Аляску за пятнадцать миллионов долларов, а Русскую Церковь отдали даром!» Для нас ценны и убедительны слова о. Александра Шмемана, который говорил неустанно: «Митрополиту Никодиму мы все в Америке обязаны быть благодарными до гроба!»
Не менее важным в духовном отношении является возрождение почти совсем угасшего русского монашества на Святой Горе Афонской. Русский Пантелеймонов монастырь на Афоне упорно боролся в период между двумя войнами за право русских приезжать на Святую Гору и поступать там монахами в русские обители, монастырь обращался с этой целью в Лигу Наций. После войны этим заинтересовался митрополит Николай (Ярушевич), но только в шестидесятые годы, когда «иностранный» Отдел Патриархии возглавил митрополит Никодим, вопрос о допущении русских на Афон, был, сдвинут с мёртвой точки и поставлен на реальную почву путём долгих, настойчивых, терпеливых переговоров митрополита Никодима с Вселенским Патриархом Афинагором. Он поддержал шаги митрополита Никодима, за что ему сердечная благодарность от русских людей и греческого правительства. В результате энергичным действиям митрополита Никодима, более чем двадцать монахов (молодых и среднего возраста) получили разрешение приехать из России на Афон и поступить в Русский Пантелеймоновский монастырь. И жизнь в нём, как богослужебная, так и вообще общежительно-монастырская, совсем уже замиравшая, возродилась.
Правда, как говорит пословица, «первый блин комом», и не все прибывшие, особенно вначале, были удачными, но в подавляющем большинстве они оказались добрыми иноками. А главное: отрадно было наблюдать, что духовный, да и бытовой тип русского монаха, несмотря на свыше полувека революционной перетряски, совсем не изменился. Но и образовательный уровень не повысился! Боюсь только, как бы католические увлечения митрополита Никодима не повредили русскому монашеству на Афоне и не создали препятствий к дальнейшему приезду иноков из России. Сам митрополит Никодим, к сожалению, за последнее время, потерял уже свою былую популярность среди греческих афонских монахов.
Однако в самой Русской Православной Церкви католические тенденции митрополита Никодима не встретили большого сочувствия, и большинство архиереев было в этом отношении против него. И в простом народе, эти увлечения католицизмом, митрополита Никодима вызывали тревогу. «Вот мы живём в опасении, — говорили мне верующие в одной из церквей Москвы весной 1978 года, — говорят, будут вводить католичество и менять богослужение». С другой стороны, тоже огромная заслуга митрополита Никодима, что он оставил после себя много последователей. Ему удалось создать немалую группу своих учеников и почитателей, которых он постриг в монашество, рукоположил во иереи и даже довёл до архиерейства. Как их называют теперь — молодых «никодимят». Многие из них искренние почитатели, есть среди них и просто карьеристы, но при его погребении рыдали все. С этим наследством необходимо считаться, так как они представляют собой значительную силу.
***
В последний раз я виделся и разговаривал с митрополитом Никодимом в Москве в мае-июне 1978 года на праздниках шестидесятилетия восстановления Патриаршества. Вид у него был болезненный и утомлённый. Он, тем не менее, мужественно председательствовал на собраниях и служил в церквах с не меньшей торжественностью, чем сам Патриарх (с поднесением креста). Сами по себе празднества были малосодержательными и утомительно скучными, кроме богослужений и панихид по усопшим Патриархам Тихону, Сергию и Алексию. Слава Богу, на этот раз Патриарха Тихона не забывали и не опускали! Если исключить доклад Патриарха (в общем удовлетворительный), содержавший кое-какие интересные новые данные, все остальные ораторы говорили не о Русской Церкви и о её жизни за последние 60 лет, а только исключительно… о нейтронной бомбе и необходимости бороться против её изготовления!
При этом ораторы необычайно долго повторяли самих себя и другие выступления, и всё вокруг одной и той же темы. Никто, кроме одного представителя Православной Церкви в Америке епископа Димитрия, не вспомнил о сонме мучеников и исповедников, пострадавших за это время в Русской Церкви. Так что, как остроумно заметил в частном разговоре архиепископ Владимир (Котляров): «Я бы предписал, чтобы каждый оратор говорил не больше пяти минут… и только о нейтронной бомбе!»
Несмотря на свою перегруженность работами празднества и на усталость, митрополит Никодим принял меня отдельно, и мы с ним беседовали более часа. Я не удержался и сказал, что был огорчён тем, что никто даже не вспомнил о русских мучениках. «Не пришло ещё время», — ответил он. Далее, я ему сказал, как скучны были все эти бесконечные выступления против нейтронной бомбы; с особенным пафосом «распинался» на эту тему митрополит Василий Варшавский и митрополит Досифей Пражский (последний при этом даже комически махал руками). Митрополит Никодим засмеялся и сказал: «Да, действительно, он забавно махал руками», — и сам стал изображать, как тот махал руками. «Интересно бы знать, искренне ли митрополит Досифей это делал?» — сказал я. Митрополит Никодим ничего не ответил, и разговор перешёл на мою работу о Преподобном Симеоне Новом Богослове. Владыка Никодим с большим вниманием и интересом прочитал вслух оглавление моей работы, не сделал со своей стороны никаких возражений и сказал, что одобряет, если эта работа будет напечатана в «Богословских Трудах». Добавлю ещё. Что сам митрополит Никодим, ни с какими докладами на торжествах не выступал и о нейтронной бомбе не говорил.
О том, что митрополит Никодим может внезапно умереть в любой момент, было известно уже давно. Об этом меня предупреждали близкие ему люди в Ленинграде в 1974 году, указывая при этом, что он себя не бережёт, служит ежедневно литургию, хотя и по сокращённому типикону, чрезмерно работает. Архиепископ Кирилл (Гундяев) за несколько месяцев до его смерти говорил мне в Брюсселе: «Если бы митрополит Никодим слушался врачей и берёг себя, он мог бы прожить хоть до ста лет. Но он этого не делает и может каждый день умереть». Тем не менее, его внезапная смерть, настигшая его в Риме, поразила нас всех. Не только потому, что мы привыкли, что он после всех своих инфарктов поправляется, но ещё больше от скорбной обстановки, в которой она произошла. Это случилось в Ватикане, в присутствии Папы, вдали от своей епархии и вообще от православных. Конечно, всякая смерть есть тайна Божия, и является дерзновением судить, почему она случается в тот или иной момент и что она означает, но лично я (и думаю большинство православных) восприняли её как знамение Божие. Может быть, даже как вмешательство Божие, как неодобрение той спешки и увлечения, с которыми проводилось митрополитом дело сближения с Римом. Все его поездки на поклон к Папе, причащения католиков и даже сослужения с ними, и всё это в атмосфере одновременно скрытости и демонстративности. Правы мы были или не правы, — один Бог это может знать. Но таково было наше непосредственное подавляющее православное переживание. Меня всё это наполняло скорбью, тем более что я так долго знал покойного, общался с ним, любил его и ценил его труды на благо Церкви.
Мы совершили по нём в день погребения торжественную панихиду в нашем брюссельском соборе Святителя Николая, за которой молилось множества народа (католические «нотабли», однако не пришли и не прислали своих представителей, хотя мы поместили объявление в газетах). Молились все искренне и с умилением о упокоении души новопреставленного. Во время панихиды, когда я стоял посреди церкви, а протодиакон произносил ектенью, я почувствовал, что кто-то меня тронул сзади за левое плечо. Я быстро обернулся, но никого не было… у меня было ясное ощущение, что это митрополит Никодим! Прикосновение было дружественное.
На похороны его в Ленинград я, однако, не поехал. Отчасти оттого, что без меня трудно было бы устроить такую торжественную панихиду у нас в Брюсселе, а я считал это важным. И потом я не хотел участвовать в «надгробных» пересудах о покойном и становиться на ту или иную сторону по отношению к нему или к его будущему приемнику. Не хотел так же быть зачисленным ни в число «никодимят», ни «анти-никодимят». И скажу прямо, что-то противилось во мне тому, чтобы принять участие в его похоронах, — недоговорённость ли в наших личных отношениях, его «октябрьские» высказывания, католические ли увлечения? Отожествлять себя всецело с его линией я не мог. По его кончине я послал телеграммы соболезнования Патриарху Пимену и митрополиту Ювеналию, в которых писал: «Сердечное соболезнование скорбной кончиной патриаршего Экзарха Западной Европы митрополита Никодима. Господь Бог да воздаст ему за его великие труды на благо Церкви и да будет ему милостивым Судией. Вечная память! Молимся о упокоении его души».
Брюссель, 7 ноября 1978 года
Издательство «Братства во имя Святого Князя Александра Невского» Нижний Новгород, 1998 г.
Использованы материалы, опубликованные на сайте http://www.wco.ru/biblio/
Материалы подготавливались и печатались по благословению митрополита Нижегородского и Арзамасского Николая
О митрополите Ленинградском и Новгородском Никодиме (Ротове), тогда ещё архимандрите, я впервые услышал летом 1959 года от ездившего в Москву прихожанина и вместе с тем регента и псаломщика нашей оксфордской церкви, впоследствии профессора русской кафедры одного из английских университетов Е. Е. Ламперта. До этого мне приходилось мельком читать в Журнале Московской Патриархии о пребывании и деятельности архимандрита Никодима в Иерусалиме в качестве начальника Русской Духовной миссии, но я как-то мало вникал в эти сообщения. Так вот, Е. Е. Ламперт вернувшись из Москвы, куда он ездил по литературным делам мне рассказал: «Вы знаете, во Внешнем отделе Патриархии сейчас назначен новый заместитель председателя Отдела митрополита Николая (Ярушевича) молодой архимандрит Никодим. Неприятная и противная личность».
— Он произвёл на Вас такое впечатление? — спросил я.
— Нет, я его не видел, — ответил Ламперт — но так говорят о нём в Москве в церковных кругах!
Очевидно, Ламперт слышал такие отзывы от лиц, близких к митрополиту Николаю (Ярушевичу), в то время председателю Отдела внешних церковных сношений, что указывает на то, что уже тогда между ними назревал конфликт. Как бы то ни было, рассказ Ламперта произвёл на меня впечатление, запомнился и создал предубеждение против будущего митрополита Никодима. С ним нужно быть осторожным подумал я.
Лично я впервые встретился с архимандритом Никодимом (будущим митрополитом), в июне 1960 года в Оксфорде. Я был только что назначен епископом Брюссельским и Бельгийским, до этого я был викарным епископом Западно-Европейского Экзархата с пребыванием в Париже. Фактически я ещё не успел вступить в управление Бельгийской епархией, когда получил известие о предстоящем прибытии в Англию монашеской делегации из России и одновременно пожелание Владыки Антония из Лондона, чтобы я приехал для участия в приёме делегации. Что я и сделал, отправившись из Парижа в Оксфорд. До этого я в течение восьми лет обслуживал местный оксфордский православный приход в качестве иеромонаха и архимандрита.
Монашеская делегация в составе архимандрита Никодима — главы делегации, архимандрита Филарета (будущего митрополита Киевского) и иеромонаха Варфоломея (впоследствии архиепископа Ташкентского) приехала в Англию по приглашению англиканских монашеских общин. Это был ответный визит англиканским монахам, которые до этого побывали в России (Владыка Василий не любил писать — СССР) по приглашению Московской Патриархии. Архимандриту Никодиму было тогда тридцать лет, остальные члены делегации были немного старше, но архимандрит Никодим явно занимал руководящее положение, что, в прочем было для него вполне естественным как для главы делегации.
Не буду подробно описывать двухнедельное пребывание архимандрита Никодима в Англии, это выходит за рамки настоящего рассказа, да и годы изгладили многие подробности; остановлюсь только на некоторых моментах личного характера. К нам в Оксфорд монашеская делегация прибыла в субботу 16 июня 1960 г. Они остановилась в англиканском монастыре Каули-Фаверс (здесь же остановился и я), служили воскресную всенощную и литургию в нашей Патриаршей церкви, помещавшейся в доме святителя Григория Нисского и преподобной Макрины. Вечером за ужином, в тесном кругу, завязался разговор на экуменические темы. Милица Владимировна, жена профессора Оксфордского университета Николая Михайловича Зернова, спросила архимандрита Никодима, как он смотрит на совместную молитву с инославными и в частности с англиканцами. Ответ архимандрита Никодима был очень сдержанным и вместе с тем показательным, насколько его взгляды эволюционировались впоследствии «Каноны Православной Церкви — сказал он — запрещают всякое молитвенное общение с лицами, не принадлежащими к ней, и я строго придерживаюсь этого правила. И поскольку до сих пор не было никакого церковного постановления, я не молюсь, когда бываю в инославных храмах. Но вообще весь этот вопрос о совместной молитве и экуменизме обсуждался в Синоде. Так что будем ждать, что будет постановлено».
Ответ этот не удовлетворил присутствующих, и Милиция Владимировна обратилась ко мне с вопросом: «А Вы Владыко, что думаете?» «Апостол Павел, (сказал я) пишет — Непрестанно молитесь! — Я не понимаю, почему мы должны прекратить эту непрестанную молитву, когда бываем в инославном храме! Но лично я, стараюсь молиться не совместно с инославными, но сам по себе».
«Слушайте, слушайте, что говорит Владыко!» — воскликнула Зернова. Архимандрит Никодим не возражал. Вообще он показывал уважение к моему епископскому сану и держался с некоторым смирением, хотя и с авторитетом.
Вечером в воскресенье 20 июня в саду дома святителя Григория Нисского был устроен прием, пришло много народу, преимущественно англичане, среди них оксфордский епископ Карпентер, профессор университета, и много других гостей. Все три члена монашеской делегации выступили с автобиографическими речами на русском языке, тут же это переводилось на английский. Они рассказывали свой жизненный путь, кто они такие и прочее. Архимандрит Никодим, да и другие, говорили довольно гладко и сравнительно интересно. Я сказал об этом проф. Н. М. Зернову. «Да это так, — ответил тот, — но очень они это примитивно выражали. По-мужицки!» Академическому, профессорско-студенческому нашему приходу, да и вообще англичанам, было не так легко угодить.
На следующий день наши гости уезжали в Лондон. И тут возник серьёзный вопрос с транспортом. Дело в том, что архимандрит Никодим категорически заявил, что он не согласен, чтобы водителями (шофёрами) на предоставленных делегации машинах были женщины. Англичане ответили, что это… (в оригинале с правками Владыки текст не читаемый)… был неумолим. Один из гостей сказал: «У нас есть насчёт этого категорическое предписание из Патриархии, я не хочу попасть в скандал, чтобы нас потом сфотографировали и говорили, что мы разъезжаем с женщинами!»
Думаю, что такая психология объясняется незнанием условий западноевропейской жизни, а отчасти просто нравами тогдашней Русской Церкви. Своего рода провинциализмом, ведь это было, чуть ли не первое путешествие архимандрита Никодима на Запад. Во всяком случае, впоследствии архимандрит Никодим «развился» и совершенно потерял свои предубеждения против женщин — шофёров.
Я тогда тоже поехал в Лондон, если не ошибаюсь, в одной машине с ним и с архимандритом Филаретом. По дороге много беседовали о религиозной жизни в России, о положении Церкви и т. д., но сдержанно и довольно поверхностно. И он, и я избегали острых вопросов: я, — не желая при первом знакомстве ставить его в трудное положение, он — по свойственной ему осторожности и сдержанности. Среди другого он спросил меня «Почему Владыка Антоний (Лондонский) упорно отказывается посетить Москву, когда его приглашает Патриархия?» Я, ответил, что епископ Антоний боится своих прихожан, они будут его обвинять в «советофильстве», а есть и такие что отпадут к карловчанам. «Пускай Владыка Антоний не боится! — воскликнул архимандрит Никодим, — он не вернётся из Москвы большевиком».
В субботу — воскресенье (25-26 июня) владыка Антоний, я и вся монашеская делегация служили вместе всенощную и литургию в лондонском Патриаршем приходе. Особых воспоминаний у меня от этой службы не сохранилось, кроме того, что на ней хорошо проповедовал архимандрит Филарет. Почему не проповедовал сам архимандрит Никодим (как глава делегации) мне сказать трудно.
Уже через несколько дней после этого монашеская делегация вернулась в Москву, а я уехал в Париж, откуда вскоре отбыл в Брюссель. В Бельгии я пробыл недолго и 16 июля вылетел через Париж в Москву, куда был приглашён Московской Патриархией на праздник Преподобного Сергия. Подводя как бы итоги нашей первой встречи с архимандритом Никодимом, я могу сказать, что он произвёл на меня впечатление неглупого и способного человека, средне культурного и богословски образованного, интересного собеседника, но мне и в голову не приходила (тогда) его дальнейшая блестящая и головокружительная церковная карьера и даже то, что он может быть в ближайшее время хиротонисан во епископы. Он мне казался для этого слишком молодым. Вообще я должен признаться, что во многом недооценил тогда его умственные способности и даже душевные качества. Создались ли между нами в результате нашей встречи личные дружественные и откровенные отношения? И да, и нет, отвечу я и ответ этот будет верен для всего периода наших отношений, с той только большой разницей, что если тогда «нет» преобладало над «да», то впоследствии и чем далее, тем более это «да» перевесило «нет». Но всецелого «ДА» мы так никогда и не достигли…
Ещё до отлёта моего в Москву (проездом через Париж ) нас всех потрясли неожиданные известия. По непонятным для нас причинам митрополит Крутицкий и Коломенский Николай (Ярушевич), второй человек после Патриарха Алексия и его общепризнанный преемник, всемирно известный своей деятельностью, был уволен 21 июня 1960 года от должности Председателя Отдела внешних церковных сношений и на его место назначен архимандрит Никодим. Более того, 10 июля, он был хиротонисан во епископа Подольского, викарного Московской епархии. И всё это происходило в то время, когда он с делегацией находился в Англии. Получается, что его назначение на должность председателя «иностранного отдела» произошло за восемь дней до отъезда в Лондон. Знал ли он о своём назначении? Трудно сказать, вероятнее, что да, но, во всяком случае, он о нём молчал и не делал на него ни малейшего намёка.
В Париже в нашем Экзархате, отставка митрополита Николая вызвала большую тревогу, и хотя смысл и обстоятельства её были не вполне ясны, чувствовалось, что наступает какая — то беда для Церкви. И это ощущение оказалось верным! Начиналось хрущёвское гонение, оно началось на полгода ранее, но мы в Париже тогда этого не знали. Увольнение митрополита Николая было только его ярким проявлением.
О моей поездке в Россию с 16- 30 июля 1960 года и о моих встречах, разговорах с епископом Никодимом я уже писал и не хочу их здесь повторять, хотя для характеристики его они дают яркий материал.
* * *
Вернувшись в Париж после поездки, я сделал в Экзархате подробный доклад о моих впечатлениях, о состоянии Церкви в России и о моих разговорах с митрополитом Николаем и епископом Никодимом. Известия о хрущёвском гонении, о котором на Западе в это время почти ничего не знали, всех в Экзаршем совете огорчило, а рассказы о моих встречах с епископом Никодимом усилили у нашего Экзарха отрицательное и даже враждебное чувство к его личности (которое впрочем, он имел и до этого). Скажу прямо, лично я этого чувства не мог вполне разделить. Конечно, роль епископа Никодима представлялась довольно некрасивой, ибо даже если он активно не участвовал в советской акции увольнения иерарха (а это наиболее вероятно в результате его пребывания в Англии), то он тем не менее и несомненно облегчил Куроедову и компании выполнение их намерений т. е. дав согласие занять место увольняемого митрополита. И Куроедов явно знал это заранее, знал также, что найдёт в лице епископа Никодима человека, более приемлемого для новых властей, чем митрополит Николай. Критика епископа Никодима в адрес уволенного митрополита Николая оправдывала во многом перед общественностью этот шаг. Тем не менее, объективность требует признать, что в этой критике личности и деятельности митрополита Николая епископ Никодим был во многом прав.
Одна небольшая поправка к этому необходима, митрополит Николай, несмотря на все свои человеческие немощи, был очень талантливым образованнейшим человеком, выдающимся иерархом большого ума и обаятельной личностью! И самое главное, он был уволен вовсе не из-за своих личных или административных недостатков, а по требованию Советских властей, недовольных его борьбой с безбожием и его сопротивлениям хрущёвским гонениям.
Епископ Никодим в будущем исполнил своё обещание, данное мне при нашем знакомстве и встречах, он был всегда доброжелательно настроен к Западно-Европейскому Экзархату и своё обещание держал.
Тяжёлым камнем лежало, однако, на всех нас его вероятное участие в удалении митрополита Николая.
Следующая встреча моя с епископом Никодимом произошла в Париже в ноябре 1960 года, куда он приезжал для участия в хиротонии во епископа Медонского архимандрита Алексия (Ван дер Менсбрюгге). Держал епископ Никодим себя скромно и ничем особенно не выдавался. Вполне естественно, — он был ещё только викарным епископом подольским. В алтаре он мне сказал, что осенью 1961 года состоится Всеправославное совещание на острове Родос и, что я буду назначен Патриархией, наряду с ним, быть представителем Русской Православной Церкви на этом Совещании.
«Мы очень оценим, — добавил он, — Ваше участие в Совещании как человека, хорошо знающего греческий язык и вообще хорошо знающего греков, как прожившего много лет на Афоне. Надеюсь, мы будем сотрудничать по братски. »Я ответил, что он может на это рассчитывать и, что я сделаю всё, что в моих силах, на благо Церкви.
И действительно я получил приглашение из Патриархии прибыть на Родосское совещание и в двадцатых числах сентября 1961 года вылетел из Парижа в Афины. Здесь я и встретился с владыкой Никодимом, незадолго до того возведённым в сан архиепископа Ярославского и Ростовского, а также с другими членами нашей делегации (епископом Алексием Таллиннским, протопресвитером Виталием боровым и т. д.) непосредственно прибывшими из Москвы.
Должен заметить, что ещё до моего выезда раздался звонок А. С. Буевского (Моск. Патриархия) в Париж нашему Экзарху, владыке Николаю. Буевский спросил, будет ли приемлемо для меня, если во главе делегации будет поставлен архиепископ Никодим? Вопрос этот объясняется тем, что архиепископ Никодим был моложе меня и по епископской хиротонии, и по возведению в сан архиепископа, но вместе с тем ещё не был постоянным членом Синода, что давало бы ему старшинство. Владыка Экзарх, поговорив со мной, ответил от моего имени, что для меня это вполне приемлемо, ни за каким первенством я не гонюсь и даже считаю вполне нормальным, что во главе делегации будет человек непосредственно из Патриархии, знающий лучше меня настроения современной Русской Церкви и решения Синода в связи с Всеправославным совещанием. «Во всяком случае, — добавил Буевский — архиепископ Никодим будет во всём, совещаться с Владыкой Василием и действовать совместно с ним».
Действительность, однако, показала, что совместная работа с архиепископом Никодимом, оказалась очень трудной. Объясняю это главным образом тогдашней его молодостью, ему было менее 32 лет. Сказывалась неопытность, и даже незрелость. (Уже гораздо позже на встречах, Всеправославных совещаниях мы работали дружно и по-братски) А сейчас он чувствовал себя, очевидно непрочно в новой для себя роли главы столь представительной делегации, может быть, боялся, что я займу его место и поэтому хотел всячески показать свою власть! Старался вести все переговоры с греками сам, даже не уведомляя меня об их содержании. Однако он недостаточно знал по-гречески; болтать на простые житейские темы он научился в свою бытность в Иерусалиме, но вести богословский разговор или понимать богословский доклад он был не в состоянии. (Это он сам признавал), Несмотря на это он почему то избегал моей помощи в переводе, видимо чтобы на допустить меня к своим переговорам с греками, и пользовался переводчиком Моск. Патриархии Алексеевым, который знал только английский язык и почти был не знаком с богословскими терминами. Всё это началось ещё на пароходе, который вёз нас из Пирея на Родос. Архиепископ Никодим вел во время этого путешествия долгие переговоры с двумя греческими «тузами »константинопольской делегации, митрополитами Мелитоном Халкидонским и Хризостомом Мирликийским (Константинидисом). Переводил Алексеев, ни я, ни епископ Алексий Таллиннский не приглашались. По прибытии на Родос я заявил архиепископу Никодиму: «Владыко, Вы всё время ведёте какие-то переговоры с греками, о которых я даже не осведомлён. Это неудобно, я такой же член делегации, как и Вы».
«Вы не правы, — ответил архиепископ Никодим, — это частные закулисные разговоры, каждый имеет право их вести». Я рассказал об этом другому члену нашей делегации, епископу Алексию. Он тоже был недоволен образом действия арх. Никодима. «Но Вы Владыко, имеете передо мной то преимущество, что можете выказать Ваше недовольство Никодиму, а я не могу» — заметил он.
На том же пароходе, неожиданно, ко мне подошёл член болгарской делегации, епископ Парфений, большой ревнитель Православия и вместе с тем противник архиепископа Никодима.
«Вы знаете — сказал он мне, — что вчера арх. Никодим говорил нам (болгарской делегации) против Вас! Говорил, что с Вами нужно быть очень осторожным, ничего Вам не рассказывать, так как Вы человек Западной формации и сказанное Вам станет всем известным». «Может быть, — ответил я, — но я никогда не говорю, кто мне это сказал».
Нужно сказать, что на образ действий арх. Никодима оказывал большое влияние и давление член нашей делегации служащий «иностранного» Отдела Патриархии, некто И. В. Варламов, пренеприятная и нахальная личность. Видимо он был чекист, во всяком случае, присланный органами советских властей, чтобы наблюдать за действиями архиепископа Никодима и прочими членами делегации. Он всё время занимался пропагандой и рекламой советских порядков, а с нашими архиереями говорил, почему- то в начальническом тоне. Со мною он был корректен, хотя относился ко мне с трудно скрываемым подозрением. Как бы то ни было, я решил после моего разговора с архиепископом Никодимом ни во что самому не вмешиваться, никаких услуг не предлагать, а оставить архиепископа выпутываться самому, как он хочет.
И такой образ действия принёс свои плоды, архиепископ Никодим был вынужден обращаться ко мне. Так на одном из первых заседаний Совещания, вернее даже перед началом его, он неожиданно даёт мне длиннейший документ на многих страницах и говорит: «Это официальная позиция Русской Православной Церкви по всем вопросам, касающимся Всеправославного Совещания. Я буду читать его по-русски абзацами, а Вы переводите по-гречески». Я мог бы, конечно возразить, что нельзя передавать такой важный документ в последний момент. Как член Московской Патриархии я должен быть заранее осведомлён и ознакомлен с ним, и то, что Вы от меня до сих пор его скрывали, некорректно. К тому же очень трудно и утомительно синхронно переводить текст такого сложного богословского содержания без предварительного с ним ознакомления… а поэтому (я подумал), обращайтесь к Вашему официальному переводчику Алексееву, он будет переводить на английский, а кто-нибудь из греков переведёт с английского на греческий. Но я не стал пререкаться с арх. Никодимом и согласился помочь ему переводом, сказав только, что сходу переводить трудно. На что он мне ответил «Ничего, я уверен, Вы справитесь». И действительно с Божией помощью я справился! Архиепископ Никодим это оценил и даже любил впоследствии рассказывать как точно я переводил, так как присутствующий на выступлении профессор Халкинской Богословской школы Фотиадис (знавший по-русски) имевший под руками текст выступления в оригинале, выражал удивление синхронности перевода и его правильности.
Что касается самого содержания выступления арх. Никодима то оно носило, в общем, безупречно православный характер, ставило ряд вопросов важных для жизненных интересов Православия, отстаивало интересы Русской Православной Церкви в рамках всеправославного единства. К сожалению, там была и политическая часть с обычными полемическими выпадами против империализма, колониализма и т. д., сопровождаемыми очень резкими выражениями. Переводя эту часть доклада, я эти резкости систематически опускал. Архиепископ Никодим этого не заметил, но я ему сам потом сказал об этом: «я это сделал потому, что иначе Ваш доклад произвёл бы неблагоприятное впечатление»В ответ он сделал недовольную мину, но ничего мне не сказал. Он был достаточно умён, чтобы понять, что я говорю правду.
Другой острый вопрос возник ещё в связи с обсуждением программы будущего Всеправославного Собора. Там бал пункт: Атеизм и борьба с ним. Был ещё пункт: Масонство и отношение к нему. Вопрос об атеизме и особенно о борьбе с ним обеспокоил арх. Никодима и ещё более «официального представителя «иностранного отдела» Варламова, так как он придавал ему политический характер как подспудному предлогу для борьбы с СССР и с советской властью. Поэтому арх. Никодим вдруг стал энергично хлопотать, но не на общих заседаниях Совещания, а в комиссиях, чтобы этот вопрос был снят с программы Собора и даже вообще не обсуждался на пленарных заседаниях.
Неожиданно Он встретил решительного противника в лице Митрополита Алеппского Илии, в будущем Патриарха Антиохского. Последний горячо заявлял — я сам был тому свидетель, что борьба с атеизмом есть одна из главных задач нашего времени, и что архиерейская совесть не позволяет ему, чтобы этот вопрос был, вычеркнут из программы будущего Собора. И, тем не менее архиепископу Никодиму удалось (не знаю каким способом) переубедить Митрополита Илию, и он замолчал. Вероятно, арх. Никодим говорил ему, что обсуждение вопроса о борьбе с атеизмом может вызвать репрессии против Русской Православной Церкви и сделает невозможным её участие на предстоящем соборе. Вероятно эти же «веские» аргументы подействовали и на других участников Совещания, и вопрос об атеизме был просто, вычеркнут из программы, без всякого обсуждения на пленарных заседаниях.
Что же касается масонства — «то его в современной России нет, оно нам неизвестно, масонство существует только на Западе, следовательно, это вопрос не обще православного интереса, (а только местного) и потому его не следует помещать в программу обще православного Собора». Так убеждал архиепископ Никодим, и его послушались. Вообще его больше интересовали церковно-практические вопросы (юрисдикция, константинопольские притязания, автокефалия и т. д.) нежели чисто богословские. Поэтому он предложил мне участвовать в богословской комиссии, где, в сущности никаких острых вопросов не было. Характерным эпизодом была пресс-конференция архиепископа Никодима. Активным организатором был всё тот же Варламов. Его «тактика»была цинично простая. «Мы предложим слушателям,- говорил он нам громко и не стесняясь, — побольше бутербродов с икрой, затем водки тоже побольше, и когда хорошенько нажрутся и напьются, тогда и начнём говорить. Так они лучше воспримут…» На пресс- конференцию я не пошёл, да архиепископ Никодим меня специально на неё и не приглашал. Передавали, что он говорил неплохо и находил всегда, что ответить, правду или неправду — это другой вопрос. А когда один западногерманский журналист спросил его, правда ли, что между Московской и Константинопольской Патриархиями натянутые отношения, он резко ответил: «Вы это спрашиваете, потому что желаете, чтобы эти отношения продолжали быть натянутыми и стали ещё хуже. Должен вас разочаровать, Вы этого никогда не дождётесь. Если между нашими Патриархатами и возникают иногда разногласия, то мы их братски улаживаем путём взаимных переговоров, а в будущем надеемся достигнуть полного единомыслия. »Такого рода ответы очень нравились грекам, и они начали провозглашать архиепископа Никодима «великим дипломатом».
В конце Совещания архиепископу Никодиму ещё раз пришлось прибегнуть моей помощи. К нему обратился священник Сергий Хейц с просьбой принять его в юрисдикцию Московской Патриархии. В Константинопольскую его упорно не принимали по сложным каноническим причинам. Отец Хейц не был участником Всеправославного совещания, но приехал специально на Родос, чтобы встретиться и поговорить с архиепископом Никодимом, который и вёл с ним переговоры при помощи переводчика Алексеева. Но скоро они совершенно запутались и зашли в тупик, так как Хейц не знал по-английски, а Алексеев по-французски. Пришлось позвать меня на помощь.
Молодой, полный сил и энергии Владыка Никодим не ходил, а почти бегал по коридорам и помещениям, где происходило наше Совещание, так что я с трудом за ним поспевал. Я ему заметил: «Владыко, не бегайте так. С греческой точки зрения это неприлично для архиерея. Архиерей должен ходить важно, медленно, степенно. А то Вас будут осуждать!» Но архиепископ Никодим не придал значения моим словам. Тридцать лет спустя, в июне 1973 года, после пережитого им первого инфаркта, я встречал его в брюссельском аеропорту, и на этот раз он шёл так медленно, что я должен был всё время замедлять шаг, чтобы не оставлять его позади. Я напомнил ему наш разговор на Родосе и как я советовал ему не бегать. «Да. Вы совершенно правы, — ответил он, — и теперь доктора запрещают мне быстро ходить.» Отмечу ещё его умение разговаривать с людьми совершенно отличного от него духа. Тогда, на Родосе присутствовал в качестве корреспондента некий священник из Америки о. Георгий, фанатичный карловчанин и враждебно настроенный против Московской Патриархии и архиепископа Никодима в частности. По просьбе этого священника он был принят наедине архиепископом Никодимом. не знаю, что и как тот ему сказал, но о. Георгий в результате разговора попросил у него благословения и потом в Париже рассказывал, что встретил в лице Владыки Никодима подлинного архиерея. Наряду с такой психологической тонкостью в разговорах с совершенно иногда чуждыми ему людьми, не могу умолчать об одном эпизоде, свидетельствующем о некоторой незрелости архиепископа Никодима в ту эпоху.
Когда мы ещё плыли на пароходе на Родос, помню, архиепископ Никодим и архимандрит Пётр (Люлье, будущий епископ Корсунский в Париже) сидели на палубе, громко разговаривали и хохотали. Отец Пётр издевался над нашим Экзархом в Париже, митрополитом Николаем (Ерёминым), изображая его как грубого, невежественного человека, как он выражался — «казака» …а архиепископ Никодим громко хохотал. Так как отец Пётр в то время плохо говорил по-русски, а владыка Никодим недостаточно владел греческим, они попросили меня переводить их разговор (я сидел недалеко от них). Я начал было переводить, но быстро убедился, что разговор продолжает носить недопустимый характер издевательства над нашим Экзархом, да ещё во всеуслышание, прекратил переводить. Со стороны владыки Никодима здесь проявилось отсутствие чувства ответственности и сдержанности — качеств, которыми он стал обладать впоследствии, а о. Пётр знал, наверняка, что его разговор понравится архиепископу Никодиму. И как ни странно, несмотря на все трудности совместной (первой) работы с владыкой Никодимом, на его неопытность и самоуверенность, на его страх перед приставленным к нему Варламовым, его боязнь «провалиться» в глазах советских властей (не оправдать их доверие) что касалось его первого «выступления» во Всеправославном масштабе… я готов признать, что он авторитетно, твёрдо, умело и вместе с тем тактично защищал на Родосе дело Православия в целом и достоинство РПЦ в частности. Особенно, что я оценил тогда, как он твёрдо противостоял притязаниям Константинополя на почти что «папский» примат, на его попытки монополизировать дело подготовки и созыва Собора. Он это проводил твёрдо по существу, но мягко и тактично по форме, так что единство Православия не только не было нарушено, но вышло даже усиленным. Среди греков, хотя и не всех, он приобрёл авторитет и уважение.
Следующая моя встреча с владыкой Никодимом произошла уже летом 1962 в Париже, куда он приехал на сессию Комитета Всемирного совета Церквей. Находившийся в то время в Париже С. Н. Большаков, человек с большими связями и с которым я был хорошо знаком по Оксфорду, (мы были соседями), предложил мне устроить встречу между архиепископом Никодимом и кардиналом Тиссераном, с которым сам Большаков был в хороших отношениях. Тиссеран отдыхал в то время во Франции, в Лотарингии, недалеко от города Мец, откуда был сам родом. Я был тоже с ним знаком и поэтому ответил Большакову, что в это дело не хочу вмешиваться, не знаю согласится ли архиепископ Никодим на подобную встречу так как вопрос мог быть для него довольно деликатный. Я предложил Большакову, если он хочет устроить встречу, самому поговорить с арх. Никодимом. Большаков так и сделал и… владыка Никодим охотно согласился на знакомство и встречу с кардиналом Тиссераном. И действительно, после окончания сессии Комитета 18 августа 1962 года архиепископ Никодим и я, никем не сопровождаемые и никому ничего не говоря, выехали поездом в Мец.
На вокзале в Меце нас встретил шеветоньский иеромонах о. Фёдор Штротман, и мы с ним отправились на квартиру друзей Большакова, где нашли кардинала Тиссерана. самого Большакова и ещё несколько католических духовных лиц. Нас ждали с обедом, но мы, архиепископ Никодим, кардинал Тиссеран и я, пошли сначала в соседнюю комнату поговорить. Большаков был ужасно огорчён, что его не пригласили присутствовать на беседе, он несколько раз стучался и врывался в дверь, говоря, что нас, ждут к обеду, но я твёрдо отвечал: «Пусть ждут». Мы как-то, не сговариваясь, сразу перешли к делу, к вопросу о посылке наблюдателей на Ватиканский собор, который должен был открыться через два месяца. Архиепископ Никодим сказал, что этот вопрос ещё не решён РПЦ, но что прежде чем принять то или иное решение, Патриарх и Синод должны знать, чем будет заниматься предстоящий Ватиканский Собор. Какова будет его программа и каковы задачи? Не будут ли на нём приняты решения политического характера в духе холодной войны, которые сделают присутствие на нём наблюдателей от Русской Церкви невозможным, и они будут вынуждены уйти? И лучше совсем не посылать никого, чем послать, а потом уйти и это меньше нарушит отношения между нашими Церквами. Кардинал Тиссеран ответил: «Никакого политического характера Собор не будет иметь и никакой политической борьбы против советской власти Собор вести не намерен. Правда, я не могу ручаться, что среди многочисленных епископов и участников Собора, не найдётся несколько человек, которые попытаются это сделать. Мы не можем им этого запретить, каждый свободен, говорить, что хочет. Попробуем их отговорить, от этого и Собор как таковой по этой линии не пойдёт. Скажу для примера, что в своих проповедях я вообще никогда не говорю о советской власти или о коммунизме, ещё реже о марксизме, зато постоянно выступаю против атеизма. Так и на Соборе будут говорить об атеизме, а не о советской власти» «Это ваше полное право, — ответил архиепископ Никодим, — против этого мы совсем не возражаем, наоборот. Нам только важно чтобы Собор не провозгласил крестового похода против коммунизма и советской власти. Ваши заверения нас скорее успокаивают».
Архиепископ Никодим был явно доволен, разговор прекратился, мы перешли в соседнюю комнату обедать. За столом мы больше не касались будущего Ватиканского собора и общецерковных тем вообще. Несмотря на всеобщее любопытство и в частности Большакова мы совсем не раскрывали сути наших переговоров происшедших наедине.
Помню, как за столом архиепископ Никодим высказывался против женатого духовенства, он его не любил, я возражал, а кардинал соглашался с владыкой. Здесь уже стали проявляться его католические симпатии. В тот же день мы с архиепископом вернулись поездом в Париж, и попали к началу всенощной на Преображение. И действительно, как следствие этой встречи архиепископа Никодима с кардиналом Тиссераном, наблюдатели Русской Православной Церкви два месяца спустя прибыли на ватиканский собор.
Следующая моя встреча с владыкой Никодимом, незадолго до этого возведённым в сан митрополита, назначенного Минским и Белорусским, состоялась на Втором Родосском совещании в конце сентября 1963 года. МитрополитНикодим приехал на этот раз из Москвы один, его не сопровождали ни переводчики, ни какие бы то ни было «Варламовы». Я был вторым представителем Русской православной Церкви, других не было. Скажу прямо, весь его образ действия, манера держаться по отношению ко мне резко отличались от того как он действовал на Первом Родосском совещании. Он знакомил меня заранее с документами, советовался со мной, привлекал к переговорам с греками (даже «закулисным», как он их называл). Сохранилась фотография, где мы сидим впятером за отдельным столиком — митрополит Никодим, митрополит Мелитон Халкидонский, председатель Совещания, митрополит Юстин Ясский, ещё один константинопольский митрополит и я — и живо обсуждаем между собой программу Совещания. Чем объясняется такая перемена в поведении Владыки Никодима, точно сказать трудно, может быть, тем, что он был один и никто за ним не «наблюдал», но это объяснение мне кажется недостаточным. Скорее в нём самом произошла, какая — то внутренняя перемена, во всяком случае, в дальнейшем у меня не было с ним серьёзных трудностей.
Второе Родосское Совещание, в отличие от Первого, было малочисленным, и главным пунктом программы была посылка наблюдателей на недавно открывшийся Ватиканский Собор. Кроме того Константинополем был выдвинут новый вопрос о начале богословского диалога с Римом. По вопросу о наблюдателях возникло много разногласий между Церквами большинство было против. В большой степени благодаря стараниям митрополита Никодима был найден компромисс. Решено было, что за каждой поместной Православной Церковью признаётся право посылать или не посылать наблюдателей. Владыка Никодим даже настоял на том, чтобы наблюдатели были бы не в епископском сане, так как положение наблюдателя несовместимо с епископством. Это свидетельствует о том, что в то время митрополит Никодим держался умеренных взглядов по отношению к римо-католикам. Относительно диалога с Римом было достигнуто принципиальное согласие, но так как этот вопрос не стоял в программе конференции, было постановлено передать решение на следующее Всеправославное совещание в будущем году. Не обошлось без трудностей в обсуждении проблемы, а именно со стороны митрополита Ловчанского Максима (будущий Патриарх Болгарский). Он затруднялся принимать решение, которое предварительно не обсуждалось, и не было одобрено Болгарской Церковью. Он то и дело вскакивал с места, подвигался к митрополиту Никодиму и шептался с ним. Владыка Никодим советовал, настаивал согласиться, говоря, что решение только принципиальное. Наконец даже раздражился и митрополит Максим уступил! (потом митрополит Никодим говорил мне о своём недовольстве поведением митрополита Максима — «Это неприлично», — сказал он).
***
К сожалению, благоприятное впечатление от митрополита Никодима и его инициативного действия на Всеправославном совещании, у меня было испорчено. Произошло это в результате последнего разговора, который мне пришлось иметь с ним всецело начатый по его же инициативе. Дело в том, что в течении работ Совещания я избегал ставить митрополиту Никодиму какие бы то ни было вопросы о положении Церкви в России. (Сам митрополит этих разговоров никогда сам не подымал) Лично я не хотел ставить его в трудное и неловкое положение, не заставлять его говорить неправду. Однако по окончании Совещания нам пришлось вместе поехать в афинский аэропорт, он летел в Москву, я в Брюссель. Нас никто не сопровождал, мы были вдвоём, и неожиданно нам пришлось ждать несколько часов отлёта наших самолётов. И вдруг митрополит Никодим по своей инициативе и без всякого повода с моей стороны начал мне рассказывать о положении Церкви в современной России. «Я знаю, — сказал он, — что у вас на Западе сложилось убеждение, что в Советском Союзе происходит гонение на Церковь. (А это было как раз во времена хрущёвского правления и всяческого гонения, когда церкви закрывались тысячами — прим. А. В.) На самом деле, это не так! Неправильно говорить о закрытии приходов. То, что происходит нужно назвать словом «перераспределение» или укруплением самих приходов ради пользы церковной жизни. Например, бывает, что иногда в сравнительно небольшой местности действуют две церкви, рядом одна с другой на расстоянии нескольких сот метров. Это нецелесообразно! Одна церковь даже мешает другой, поэтому мы объединяем оба прихода и потому приходится закрывать один из храмов. Бывает, что где-нибудь в сельской местности действует храм, а прихожан и верующих очень мало, они не могут ни содержать духовенство, ни ремонтировать храм и даже сами просят его закрыть. Тоже самое происходит и с семинариями. Некоторые из них, как Вы, наверное, знаете, закрылись, но это потому, что в них не поступало достаточное количество семинаристов, они пустовали. После войны 45 года был процесс, когда был большой недостаток в духовенстве, тогда открыли много семинарий… ну, а сейчас духовенства много, нет необходимости в стольких семинариях…»
До сих пор я слушал молча, а тут не выдержал! И сказал, что не могу поверить, что у нас достаточно духовенства и поэтому не нужно семинарий. Наоборот я слыхал что некоторые пастыри Церкви просили открыть новые семинарий. Не помню, что ответил митрополит Никодим, кажется нечто невнятное. Недоумеваю до сих пор, почему митрополит Никодим счёл нужным дать мне столь неправильную информацию о Церкви в России? Допустим даже, что отдельные случаи закрытия церквей по указанным им причинам (две церкви рядом или мало прихожан для их содержания?) и бывали, но это единичные случаи. А на деле происходило массовое насильственное закрытие приходов, уничтожение храмов (около половины существующих) и т. д. Я мог бы понять, если бы митрополит Никодим говорил эту ложь публично, на пресс-конференции, но почему он говорил это мне наедине? Неужто он думал, что я ему поверю? Единственное объяснение, что ему было так приказано в Москве у Куроедова и он счёл «благоразумным» исполнить предписанную «информацию».
Весной 1964 года приезжал из Берлина Экзарх Средней Европы архиепископ Сергий (Ларин), красочная личность, бывший обновленческий епископ, принятый в Патриаршую Церковь как простой монах и только потом вновь хиротонисанный во епископы. Он был человек с крупными коммунистическими связями, но, тем не менее, независимый и осведомлённый. Я был тогда в Париже, виделся с ним, но мы с ним разговорились только в аэропорту Бурже, пришлось ждать самолёта (как и с митрополитом Никодимом). Более часа мы с ним провели в интереснейшей беседе с глазу на глаз. Владыка Сергий с большой откровенностью стал рассказывать о происходящем в России, как за последние годы усилились гонения на Церковь, массовом закрытии храмов, насилиях, арестах и т. д. «Кто же главный виновник этих гонений?» — спросил я. «Хрущёв, -_ категорически ответил архиепископ Сергий. — Это всецело его дело».
И тут же он самым резким образом начал критиковать Хрущёва не только за его антицерковную политику, но и за всё его управление. Затем он продолжил: «Я знаю благодаря моим связям, что против него всеобщее недовольство и даже в высших сферах. Так долго продолжаться не может. Должна быть перемена». Помню, как я был поражён смелостью, с которой «советский» архиерей высказывается о главе советского правительства, это был единственный случай такого рода, с которым мне пришлось вообще сталкиваться. А впоследствии я поражался. Как он предсказал падение самого Хрущёва за шесть месяцев до того, как оно случилось. Но наиболее ценным для меня было его указание на Хрущёва, как на главного виновника гонения на Церковь. Мы тогда хорошо видели, что происходит нечто ужасное, настоящее уничтожение остатков выжившей в Советском режиме Церкви, но какова роль самого Хрущёва, было нам тогда не ясно. Во многом мешала его репутация, как антисталинца и либерала «оттепели», а тут владыка Сергий сказал всё прямо и без обиняков. Спасибо ему! Я ещё спросил его: «Вы так говорите. А вот митрополит Никодим был недавно на Западе и дал интервью, что никаких преследований веры и Церкви нет в России..» «Как ему не стыдно воскликнул в ответ архиепископ Сергий, — как он себя этим унижает!
Если ты уже не можешь сказать правду, то молчи. Зачем давать интервью. Я никогда не даю интервью».
В течение 1964 года мне пришлось ещё несколько раз встречаться с владыкой Никодимом (уже митрополитом Ленинградским и Ладожским, а вскоре «и Новгородским»). Мы встретились в марте в Голландии, в Дрибергене, где происходила какая-то не то экуменическая, не то миротворческая конференция. Он меня вызвал на эту конференцию повидаться с ним и я приехал вместе с игуменом (впоследствии архимандритом) Корнилием. Во время нашей встречи с владыкой Никодимом, игумен Корнилий показал ему газету, где впервые были опубликованы обращения верующих из Советского Союза о преследованиях в Минской области и особенно в Почаеве.
Митрополит Никодим бегло просмотрел текст и вдруг совершенно растерялся, потерял своё обычное самообладание, по всему стало ясно, что текст этот он видит впервые. «Да, это нужно проверить…- насколько это, правда и как попало за границу»,- несвязно говорил он, а потом взял документ и удалился. Вернувшись через несколько часов, он уже совершенно спокойно говорил: «Всё это антисоветская пропаганда в атмосфере холодной войны, а скорее просто фальшивка сфабрикованная на Западе. В ней масса неточностей и неправды, не надо этому верить!»
В конце сентября того же года Патриарх Алексий совершал по приглашению Англиканской Церкви поездку в Англию в сопровождении целого ряда лиц и во главе с митрополитом Никодимом. Чтобы встретиться с Патриархом я тоже поехал в Лондон. Здесь я был принят Патриархом, несколько раз говорил с митрополитом Никодимом.
В Лондоне на Темзе в день Богоявления Господне был совершён православными крестный ход и крещенское водосвятие, имевшее характер своего рода протеста и демонстрации против гонений на Церковь в Советском Союзе. Наш Экзарх архиепископ, впоследствии митрополит, Антоний возглавлял богослужение.
Протоирей Сербской Церкви Владимир Родзянко произнес пламенную речь о преследовании Церкви (сам владыка Антоний ничего не говорил). Об этом богослужении было заранее написано в газетах, посему собралось множество народу и вообще всё дело сильно нашумело. Понятно, что вся эта демонстрация очень не понравилась большевикам, которые стали давить на Московскую Патриархию, чтобы экзарха Антония сместили с его поста. Патриархия долго не хотела вмешиваться, но, наконец, уступила с решением всё обставить «приличным образом».
Дело облегчалось для них тем, что у владыки Антония при всех его выдающихся личных качествах как пастыря и проповедника, умеющего привлекать людей к Церкви, были крупные административные недостатки (он не отвечал на письма, не ездил в Париж и запустил там все дела Экзархата, так что целый поток жалоб шел из Парижа в Моск. Патриархию). Однако в самой Англии дела у владыки Антония шли хорошо. Причина, по которой Куроедов требовал его удаления, крылась совсем в другом. Как бы то ни было, патриаршая делегация со Святейшим во главе отправилась в Лондон с намерением предложить архиепископу Антонию добровольно подать в отставку от должности Экзарха (оставаясь правящим архиереем в Англии). Об этой поездке узнал в Женеве наш представитель при Всемирном совете Церквей отец Виталий Боровой и страшно обеспокоился! Он подсел на самолёт Патриарха в Женеве (где он посещал Всемирный совет Церквей) и как мне рассказывал сам о. В. Боровой, всю дорогу вел разговор с владыкой Никодимом. Он убеждал митрополита Никодима не настаивать на увольнении архиепископа Антония, так как тот пользуется огромной популярностью на Западе, в инославных и экуменических кругах, не говоря уже о православных. Отец Виталий говорил, что эта отставка нанесёт громадный вред Московской Патриархии и будет воспринята как (именно!) гонение на Церковь. «Мне удалось убедить владыку Никодима. Он обещал не вмешиваться в это дело, во всяком случае не настаивать на увольнении архиепископа Антония», — рассказывал мне о. Виталий.
По-видимому, митрополит Никодим исполнил своё обещание и не вмешался. Накануне отъезда из Англии Патриарх принимал вечером, в присутствии митрополита Никодима, архиереев нашего Экзархата по отдельности. Когда он принял меня, я вручил ему письмо от нашего парижского архимандрита Дени Шамбо. Не читая его, Патриарх спросил: «Скажите, что произошло между о. Дени и вашим бывшим Экзархом митрополитом Николаем? Почему они разошлись и не могут работать вместе?» Я сказал, что «С владыкой Николаем не только о. Дени, но и никто не мог работать. Он был крайне подозрительный и нервный человек, а поэтому мы все облегчённо вздохнули и были рады, когда на его место был назначен владыка Антоний». Это было чистой правдой, но, зная о ситуации, мне хотелось подчеркнуть качества владыки Антония и поддержать его. «Почему, ведь он не справляется со своим делом как Экзарх?» — удивился Патриарх. Я ответил, что у него могли быть некоторые административные промахи, не отвечал на письма, не ездил в Париж и т. д., но всё это мы готовы терпеть. Важно, что он хороший пастырь и духовный руководитель, его любят и ценят не только в Англии.
«Да, он хороший приходской батюшка», — ответил Патриарх. Хочу заметить, что при этом разговоре присутствовал и митрополит Никодим, он сидел молча и ни во что не вмешивался. Выйдя от Патриарха я понял, что положение архиепископа Антония сильно пошатнулось и решил рассказать ему о разговоре с Патриархом.
Мы встретились с ним только на следующее утро, когда пили чай в его доме, где я остановился вместе с епископом Алексием (Ван дер Менсбрюгге). Неожиданно владыка Антоний произнёс: «Вчера Патриарх предложил мне подать в отставку и просил подготовить моё прошение и подать его». Мы были поражены, хотя после моего вчерашнего разговора с Патриархом можно было этого ожидать. И вот как Владыка Антоний рассказал подробности встречи: «Вчера Патриарх принял меня поздно вечером. Пока я ожидал приёма, ко мне подошёл Даниил Андреевич Остапов (это официально личный секретарь, наследственный лакей в семье Симанских, пресловутая личность, получившая кличку «Даниил всея Руси» или даже «Имже вся быша» прим. А. В.) Он начал подробно расспрашивать, как моё здоровье, не переутомляюсь ли я от дел, справляюсь ли с ними, не тяжелы ли для меня обязанности Экзарха и всё в таком духе». Архиепископ Антоний по скромности, естественно, ответил, что, конечно ему трудно, что он плохо справляется, что здоровье у него слабое… ( но это не имело под собой значения об отказе от экзаршества). После этого расспроса Остапов вошёл к Патриарху и сказал ему, что архиепископ Антоний сам признаёт, что не справляется со своими обязанностями и даже ими тяготится! Через несколько минут владыку вызвал Патриарх, который сразу сказал ему: «Я слыхал, что Вы не справляетесь со своими обязанностями как Экзарх и тяготитесь ими… предлагаю Вам подать прошение об освобождении Вас от обязанностей Экзарха по состоянию здоровья. Прошу приготовить это прошение к завтрашнему утру и вручить его мне до отъезда из Англии».
«- Я так и сделал. Написал прошение и сейчас иду подавать его Патриарху», — закончил свой рассказ архиепископ Антоний (добавлю ко всему, что в последние дни он был награждён орденом Святого Владимира первой степени, официально — за организацию приёма делегации в Англии, но скорее, чтобы «позолотить пилюлю» отставки).
А протоирей Виталий Боровой, комментируя роль Д. А. Остапова в этом деле, резонно сказал мне: «Роль Остапова, как агента Куроедова и КГБ, в организации и проведении отставки владыки Антония выявилась с полной ясностью и в полный рост. То, чего не захотел сделать митрополит Никодим, успешно проделал Остапов».
Пребывание Патриарха в Лондоне ознаменовалось неприятными и для митрополита Никодима инцидентами.
Дело началось с того, что архиепископ Антоний настоял, чтобы для встречи Патриарха был приглашён среди гостей митрополит Николай (Ерёмин), наш бывший Экзарх. Архиепископу Антонию хотелось «утешить» бывшего Экзарха в его отставке (он ушёл на покой за полтора года до этого) и вместе с тем дать возможность, как тот сам просил, повидаться с Патриархом и «нажаловаться» на митрополита Никодима. Официально митрополит Николай (Ерёмин) получил приглашение на встречу через архиепископа Кентерберийского Михаила Рамзея. Он считал, что митрополит Николай стал «жертвой гонений» и пригласил его как бы в «пику» владыке Никодиму, которого не выносил, считал его «темной лошадкой», хотя лично не знал.
Столкновения между архиепископом Кентерберийским Михаилом Рамзеем и митрополитом Никодимом начались почти сразу после одного публичного выступления (или пресс-конференции), в котором митрополит Никодим стал говорить о свободе веры в СССР в «пределах конституции» (что означало это осторожное выражение?)
В ответ на выступление митрополита Никодима, архиепископ Михаил Рамзей сказал ему: «Мы не можем требовать от Вас, чтобы Вы публично говорили правду, но Вы не должны говорить явной лжи!» Тут митрополит Никодим вскипел и резко заявил, что он не может позволить, чтобы ему делали такого рода замечания.
В продолжение лондонского визита такие инциденты происходили несколько раз. Как пример, на званом обеде в честь Патриарха, который устраивал архиепископ Кентерберийский Рамзей, Патриарх, естественно, сидел рядом с ним (или напротив него), но зато следующее по почёту место было отдано не митрополиту Никодиму (как полагалось бы!), а бывшему Экзарху, «жертве гонений» митрополиту Николаю. Митрополиту Никодиму было отведено место значительно ниже, рядом с английским послом в Москве. «Мы думали, что митрополиту Никодиму будет интересно и даже полезно для Церкви познакомиться и поговорить с английским послом в Москве. Тем более что тот понимает по-русски», — с наивным видом рассказывали мне впоследствии англикане. «Хотя мы думаем, что это всё «штучки» архиепископа Кентерберийского».
Как бы то ни было, митрополит Никодим смертельно обиделся. Хотя и занял предназначенное ему место, но ничего не ел, мрачно насупился в тарелку и ни с кем не разговаривал. В результате этого случая у митрополита Никодима на долгие годы образовалось враждебное чувство к Англиканской Церкви. Должен сказать, что после ухода на покой архиепископа Кентенберийского Михаила Рамзея и назначения на его место архиепископа Коггена враждебность его к англиканству сильно смягчилась, отношения стали более нормальные, чтобы опять натянуться после введения англиканцами женского священства.
***
Почти непосредственно после моего посещения Англии, я был приглашён Моск. Патриархией в Россию, где провёл две недели, с 5-20 октября 1964 года. Это была моя первая поездка после четырёхлетнего перерыва. Официально я был приглашён на вручение мне диплома доктора богословия Ленинградской Духовной Академии за моё издание греческого текста «Огласительных Слов» Преподобного Симеона Нового Богослова. Но как не покажется странным, у меня сложилось впечатление, что после прошения отставки архиепископа Антония, Патриархия искала, кого бы назначить на его место, и захотела посмотреть на меня, насколько я для них подхожу. Чувствуя это, я сделал всё возможное, чтобы провалить мою собственную кандидатуру. Я совершенно не желал быть Экзархом, а занять место уволенного и популярного владыки Антония тем более; на меня бы все обрушились.
На следующий день приезда в Москву я был приглашён на ужин митрополитом Никодимом на его подмосковную дачу в Серебряном Бору. Большая деревянная дача на одном островке Москва реки, покрытом сосновым лесом. У всей советской верхушки там были дачи и митрополиту Никодиму было разрешено приобрести себе этот дом под предлогом приёма иностранных гостей и важных советских чиновников. Он там жил довольно много. Дом был прекрасно обставлен, хотя в нём постоянно, что- то перестраивалось, ломалось и менялось. На даче было совершенно потрясающее собрание икон! Ничего подобного я никогда не видел.
Меня ожидал сюрприз: П. В. Макарцев, помощник Куроедова по Совету и делам религий (или как он там в то время назывался? Как и у «ЧЕКА», название его менялось, но сущность оставалась прежней).
Я был удивлён неожиданной встречи. Сели ужинать, митрополит Никодим во главе стола, я направо от него, Макарцев налево, напротив меня. Видно было по всему, что он здесь бывает часто и чувствует себя как дома. Говорили, что он с митрополитом Никодимом «на ты», но я этого не заметил. Слышал я и о том. Что владыка Никодим спаивает его и тогда добивается уступок для Церкви и разрешения тех или иных вопросов, но насколько это была правда, я не знаю. Впрочем, (…как отступление) это было распространённое явление в Советском Союзе, когда архиереи спаивали уполномоченных, чтобы они лучше относились к Церкви. Таким «методом» особенно пользовался, как говорят. Рижский римо-католический архиепископ. Сейчас, однако, Макарцев оставался всё время трезвым. Перед ужином стали угощать коньяком, я его терпеть не могу и отказался. «Что ж Вы, Владыка Василий, живя за границей. Забываете наши русские традиции?» — как-то язвительно заметил Макарцев. «Какие традиции возразил я, — У нас на Руси было принято перед едой пить водку, а не коньяк». Произошёл переполох, митрополит Никодим распорядился, вопреки моим протестам, принести водку и её сразу принесли из соседней комнаты. Но я категорически отказался пить (не люблю!) В продолжение ужина давали только вино.
Разговор за столом почему-то стал принимать странный оборот, затрагивались «патриотические темы».
Макарцев меня спросил, «Вы прибыли, конечно, на советском самолёте?» «Нет», — ответил я. — «А почему не на нашем?» — «В этот день недели нет самолёта Аэрофлота. Если бы дожидаться следующего, я бы опоздал на празднование в Лавре».- «А Вы бываете в Советском посольстве на наших больших национальных праздниках, Октябрьской Революции и Первого мая? Вас приглашают?» — «Нет, — ответил я, — не бываю, и не приглашают». — «Хотите, мы напишем. Чтобы Вас приглашали?» — оживлённо сказал Макарцев. Но тут в разговор вмешался митрополит Никодим и произнёс: «Владыка Василий, постоянно живёт за границей, и ему не нужно бывать на приёмах в посольстве. Это могло бы только повредить нашей Церкви там, прихожане стали бы смущаться. И не надо писать, чтобы приглашали». «А что, Ваши верующие, вероятно, принадлежат к старой интеллигенции, к эмигрантам?» — спросил ещё Макарцев. «Да, в большинстве это старая русская диаспора ответил я, — но есть и бельгийцы, и французы перешедшие в Православие».
Вот в таких, в сущности, не серьёзных разговорах проходил ужин и я начал недоумевать, почему меня пригласили «на Макарцева». И вдруг митрополит Никодим как-то сосредоточился, задумался, переглянулся с Макарцевыми, помолчав минуту и каким-то серьёзным голосом проговорил, (я сразу почуял, что начинается настоящее дело): «Удивил нас владыка Антоний своим прошением об отставке. Вот уж не ожидали. Чего это ему вздумалось? Он нас огорчил!» Сердце моё так и забилось. Ведь как мы знаем, это всё было не так и неправда. Но в свою очередь я удивился: неужто владыка Никодим так наивен, чтобы полагать, что архиепископ Антоний не рассказал мне о подлинных обстоятельствах его отставки, от кого исходила инициатива, и как всё было «хорошо» обставлено. Нет, митрополит Никодим не был так наивен, с его стороны это был сознательный маневр, чтобы я усвоил и подтвердил официальную версию: добровольную, по собственной инициативе и по состоянию здоровья отставку владыки Антония. «Насколько мне известно, — ответил я, — сам Патриарх предложил архиепископу Антонию подать прошение об освобождении от должности Экзарха. И мы все очень огорчены таким оборотом дела и его уходом». Тут в разговор вмешался Макарцев, и они вместе с митрополитом Никодимом начали критиковать владыку Антония как Экзарха (запустил все дела, не отвечает на письма, идут на него жалобы и т. д.) На что я ответил: «Как мне известно, в Англии все им довольны, да и в Париже не так всё плохо. Мы очень ценим его как человека и Экзарха, гораздо больше, чем его предшественника, митрополита Николая». «- Ну ещё бы, это был казак, ему бы шашкой рубить, а не литургию служить» — сказал Макарцев и засмеялся. «Это не так, — возразил я, — митрополит Николай по физическим недостаткам был освобождён от службы в строю и во время войны был военным чиновником. А поэтому ему никогда не приходилось «рубить». А владыку Антония мы ценим за его пастырские способности и личные качества. Кроме того, он пользуется широкой известностью и популярностью в инославных кругах западного мира. Его увольнение произведёт большой шум на Западе и будет понято как гонение на Церковь». Последний аргумент видимо произвёл впечатление на Макарцева, он задумался и сказал: «Так что же, по-Вашему, нужно делать?» На что я ответил: «Очень просто, не принять прошения архиепископа Антония и оставить его на должности Экзарха».
На этом разговор прекратился и на лицах моих собеседников я увидел явное разочарование от моего предложения. Они обманулись в своих ожиданиях и конечно полагали, что я присоединюсь к критике архиепископа Антония, и одобрю его увольнение. Моя защита владыки Антония их разочаровала, а, следовательно, и моя готовность сотрудничать с ними. Словом моя кандидатура отпала сразу и «смотрины» провалились, чему я был только рад!
Как ни странно, последствия нашего ужина окончились для архиепископа Антония совсем благополучно. А именно, заседание Синода, на котором, как я слыхал от сопровождавшего меня по Москве священника, где должно было рассматриваться прошение владыки Антония и назначение нового Экзарха, было в последнюю минуту отменено. Через некоторое время он был вызван в Москву, виделся с Куроедовым и Макарцевым и не только не был уволен, но подтверждён в должности Экзарха и возведён в сан Митрополита.
Через два дня после ужина у митрополита Никодима я был на празднике Преподобного Сергия в Лавре. Разговорился во время всенощной в Троицком соборе с одним молодым иеромонахом, имя которого забыл. Ранее он состоял иеродиаконом при митрополите Никодиме. Он мне сказал «Я его любил и уважал за его большие достоинства, но потом мы с ним совершенно разошлись. Когда я пытался ему рассказывать о бесчисленных случаях притеснения и насилия над верующими, реакция его была всегда одна и та же: Сами виноваты. Дураков бьют! Никогда ни малейшего сочувствия пострадавшим за веру, всегда оправдание и защита гонителей. Верующие, со слов его, всегда сами были виноваты, потому что нарушали советские законы. Или это были обыватели, неспособные охватить всю сложность положения и путь самой Церкви в настоящее время. В конце концов, я не выдержал. Порвал с митрополитом Никодимом и ушёл от него».
Через два дня я переехал в Ленинград на акте Духовной Академии, празднике Святого Апостола Иоанна Богослова. Сам митрополит Никодим вручил мне докторский диплом, облобызался, произнёс прочувственную приветственную речь. Всё прошло необыкновенно торжественно и пышно. На праздник Покрова я уже снова был в Троице-Сергиевой Лавре, где был совершён такой же акт, но со стороны Московской Духовной Академии. Здесь я случайно встретился и разговорился с архиепископом Калужским и Боровским Ермогеном (Голубцовым), вскоре уволенным на покой. Среди других тем я спросил его, какого он мнения о митрополите Никодиме. «Он не наш, — ответил архиепископ Ермоген. — Он служит не Церкви, а государству. Или, в лучшем случае, и тому и другому. Нам таких не нужно. Но всё же он, как ни странно, лучше многих!»
* * *
Едва вернувшись из Москвы в Брюссель, я должен был почти сразу вылететь в Афины, где встретился с митрополитом Никодимом, который как и я прилетел для участия в работе Третьего Всеправославного Совещания на острове Родос (с 1 по 15 ноября 1964 года). С ним прибыл архимандрит Филарет (наш теперешний Экзарх) и епископ Илия, который сейчас стал Грузинский Патриарх. Во время Совещания мы втроём обедали за отдельным столиком и вели оживлённые разговоры. Помню, что на эти дни пришлось празднование октябрьской революции. Так как эти дни попадали на субботу и воскресенье (заседаний в эти дни не было), то Митрополит Никодим решил поехать на эти дни в Афины, на приём в посольство СССР. Он заявил нам о своём намерении во время обеда. «Владыко, не делайте этого, — сказал я ему. — Вас все будут осуждать. Скажут, православный митрополит предпочёл официальный приём, общению со своими собратьями. В воскресенье кроме литургии предполагается поездка на пароходике в монастырь на остров Сими, Вам будет интересно и даже полезно для общего дела. Вы сможете пообщаться с участниками Совещания». Владыка Никодим ничего не ответил, но в Афины не поехал, а послал вместо себя одного из переводчиков. Тогда епископ Илия, остроумный по-восточному человек и любящий пошутить, стал иронизировать в присутствии митрополита Никодима и архимандрита Филарета: «Владыко Василий, как разве Вы не едите на праздник октябрьской революции? Это не патриотично! Всякий советский гражданин должен присутствовать на этом празднике». «Но я не советский гражданин», — ответил я. «Как, Вы не советский гражданин? Этого не может быть! И Патриархия это терпит, не требует от Вас принять советское гражданство? Невероятно!» Всё это владыка Илия говорил с явной насмешкой, почти издеваясь над митрополитом Никодимом. Тот всё слушал и произнёс: «Это всё не совсем так, владыка Василий волен, иметь какое он хочет гражданство, нас это не интересует».
Отмечу ещё один эпизод мне запомнившийся. Во время Совещания, в одном из храмов Родоса совершалась всенощная и митрополит Никодим, сослужил и произнёс небольшое, но удачное слово, хотя и не без некоторой советской пропаганды. Стоящий рядом со мной проф. Братиотис (Афинского Богословского факультета) заметил мне, как бы комментируя слово владыки Никодима, но так что его хорошо услышали другие: «Хрущёв знал, кого посылал!»
Нужно сказать, что в представлении греков, Хрущёв слыл либералом и выдающимся человеком (роль его как гонителя Церкви была им не известна). Поэтому слова Братиотиса носили характер похвалы митрополиту Никодиму, т. е. что Хрущёв оценил его выдающиеся способности.
Последнее личное известие от митрополита Николая я получил 11 апреля 1961 года, то есть после того, как он в сентябре 1960 года был уволен на покой с должности митрополита Крутицкого и Коломенского. Я поздравил его с Пасхой телеграммой на его домашний адрес в Москве и получил в Брюсселе телеграфный ответ: «Воистину Воскресе! Взаимно, с любовью горячо поздравляю, обнимаю, митрополит Николай».
Не буду сейчас писать об обстоятельствах смерти митрополита Николая 13 декабря 1961 года. Меня не было тогда в Москве и цель моя — не повторять газетные версии, а писать личные воспоминания. Скажу только, на нашего теперешнего Экзарха, митрополита Антония, который присутствовал на похоронах, произвело большое впечатление спешка и быстрота, с которой всё происходило. Сами похороны, отпевание, речь Патриарха, вся обстановка в Лавре, произвели на него даже тяжёлое впечатление. Экзарха также поразило не сочувственное, иногда даже враждебное отношение к покойному со стороны собравшихся на похороны архиереев и духовенства. Никто не сказал о нём доброго слова. Даже если допустить здесь некоторое «приспособленчество» к обстановке, несомненно, что митрополит Николай не был популярен среди своих собратий, особенно архиереев. Его не любили за недоступность, нежелание поддерживать человеческие отношения. Особенно не любил он, когда к нему обращались его старые друзья. «С тех пор как я стал архиереем, я порвал все личные отношения», — говорил он. Рассказывают, что он сохранял отношения только со своим братом, который жил в Ленинграде и скрывал от всех, что его брат это митрополит Николай. Говорят, что митрополит звонил ему в Ленинград из Москвы каждую неделю.
Итак, в Москву я снова попал только в октябре 1964 года и всего на две недели. Находясь в Лавре, я захотел посетить могилу митрополита Николая. Мне обещали, но почему-то медлили. Пришлось дважды повторять просьбу, второй раз более энергично. Тогда сопровождавший меня протоиерей Вадим Гришин, служащий Отдела Внешних Церковных Сношений, повёл меня к туристической конторе с надписью на английском языке у врат Лавры, получил письменный пропуск у находившегося в конторе молодого монаха, и мы в сопровождении другого пожилого монаха пошли к одной из церквей лавры. Здесь в крипте находилась могила митрополита Николая.
Монах открыл ключами крипту, и мы вошли в неё.
Могила митрополита Николая была покрыта белями мраморными плитами с золотой надписью — имя, сан, годы рождения и смерти. Немного цветов… мы помолились. Как мне сказали, в церкви раз в неделю совершается литургия, а иногда и панихиды на могиле митрополита Николая, тогда пускают народ. Но обыкновенно храм закрыт.
Я мог бы закончить мои воспоминания, но мне хотелось бы пополнить их тем, что я слышал о митрополите Николае при моих посещениях России в 1964, 1966 и 1969 годах. Особенно интересны рассказы лиц, живущих в современной России и временно находящихся за границей, между 1961-1969 годами. Я совершенно сознательно не упоминаю о каких-либо эмигрантских рассказах из вторых и третьих рук.
Подробности об обстоятельствах отставки митрополита Николая наиболее верно, как мне кажется, рассказывал А. В. Ведерников в Москве в 1968 году. По его словам, к Патриарху весной 1960 года явился Куроедов и его сотрудник, кажется, Фуров. В течение нескольких часов они кричали на Патриарха, категорически требуя устранения митрополита Николая от всех должностей. Патриарх долго сопротивлялся, но, наконец, вынужден был уступить, выговорив только, что увольнение митрополита Николая, будет происходить постепенно, с временными промежутками, что и было впоследствии осуществлено. Ведерников был близок к покойному митрополиту Николаю, и потому можно полагать, что этот рассказ основан на его собственных словах.
Совсем наоборот говорил митрополит Никодим (Ротов). Он уверял, что Синод и Патриарх не хотели совсем увольнять митрополита Николая, а только думали перевести на кафедру митрополита Ленинградского: «Этого требовали обстоятельства». В этом предложении не было бы ничего обидного для митрополита Николая. Даже, наоборот: в Ленинградской епархии в его ведении было бы прекрасные столичные храмы и Духовная Академия, что для митрополита Николая как учёного богослова должно было быть очень интересно. Тем более что в городе на Неве протекали годы его церковного служения в молодости, его все помнили и любили. Но получалось так, что без Внешнего Отдела Крутицкая митрополия не интересна. А должность митрополита Крутицкого и Коломенского, в сущности, есть служение викария Патриарха, из его ведения изъяты все московские храмы (кроме одного) и Духовная Академия, все они подчинены непосредственно Патриарху. Митрополит Николай счёл перемещение в Ленинград обидным понижением и отказался принять предложение. Впоследствии, когда он понял, что его собираются совсем «убрать на покой», он сам стал проситься в Ленинград, но было уже поздно.
Хочу сказать, что много интересного рассказывал мне о митрополите Николае московский протоиерей Всеволод Шпиллер, знавший его много лет. После окончательной своей отставки митрополит Николай. Как известно, долгое время жил в Сухуми, а протоиерей Шпиллер тоже проводил там свой отпуск. Они ежедневно виделись, гуляли вместе по пляжу и подолгу беседовали. Митрополит Николай жаловался на трудности и несогласия, которые возникали у него в течение многих лет с Патриархом. Так что уверения митрополита Николая (мне), что у них с Патриархом было всё хорошо, не совсем соответствуют действительности. По словам о. Шпиллера Патриарх недостаточно поддерживал владыку Николая, когда власти настаивали на его отставке, и, судя по всему, может быть, даже был рад от него отделаться.
Я рассказал о. Шпиллеру о моём разговоре с митрополитом Николаем на празднике в Лавре. При всём своём сочувственном отношении и любви к митрополиту Николаю он не скрывал некоторые неприятные и смущающие черты его деятельности. Хочу здесь привести рассказ о. Всеволода Шпиллера о митрополите Николае: «В начале пятидесятых годов, вскоре после моего приезда из Болгарии, (где я жил и священствовал), я был вызван к митрополиту Николаю во Внешний Отдел Патриархии. Митрополит Николай сказал мне, что решено послать в Берлин церковную делегацию, к архиепископу Сергию (Королёву). Цель этой поездки сводилась к братскому посещению и вместе с тем расследованию церковных дел в епархии владыки Сергия, его деятельности. В частности митрополит Николай прибавил, что я назначен одним из членов этой церковной делегации. После этого сообщения, я ещё оставался и беседовал с ним. Довольно долго обсуждая разные стороны жизни нашей Церкви в Берлине и Германии, не выходя при этом из рамок чисто церковных вопросов. Когда это деловое обсуждение кончилось, и я взял благословение у владыки Николая, он стал сопровождать меня к выходу. Перед самыми дверями остановился и, притупив глаза, смотря как-то в сторону, сказал негромким голосом: «И когда Вы вернётесь, Вы нам представите рапорт, что архиепископ Сергий ведёт среди эмигрантов в Берлине антисоветскую монархическую пропаганду». Я обомлел от неожиданности! Во всём нашем разговоре с митрополитом Николаем об архиепископе Сергии не было ни слова о такого рода его деятельности, и тем более о столь, мягко говоря «моей миссии».
«Владыко! — воскликнул я. — Да как же я могу заранее обещать это сделать? Ведь я ничего не знаю, что делается в Берлине. Да я должен сначала посмотреть и убедиться в правильности подобных обвинений против владыки Сергия! Я лично никогда об этом не слыхал!» «Нет, — возразил митрополит Николай, — Вы по возвращении напишете рапорт о контрреволюционной деятельности архиепископа Сергия в Берлине». Причём он повторил это каким-то монотонным голосом, не смотря мне в лицо и, как-будто не слыша моих возражений. «Владыко, это невозможно. Я не могу это обещать. Это против моей совести»- всячески настаивал я. «Вы ещё слишком мало времени живёте в Советском Союзе и не знаете здешних порядков. Итак, Вы по возвращении представите нам рапорт, что архиепископ Сергий ведёт в Берлине среди эмигрантов антисоветскую монархическую пропаганду» — всё тем же странным голосом и, не смотря на меня, повторил, митрополит Николай. Я не смог пойти на такой шаг и не согласился, разговор наш кончился, и в результате я не был включён в Берлинскую делегацию».
От себя добавлю к этому рассказу о. Шпиллера, что архиепископ Сергий всё же был вскоре отозван из Берлина в Москву, где он был назначен архиепископом Казанским. Очевидно, нашёлся другой «доброволец», который написал требуемый рапорт на него, а протоиерея Шпиллера, несмотря на его знание языков, очень редко стали выпускать за границу. Впрочем, как мы знаем, причины этого могли быть совсем иные, да и назначение архиепископа Сергия в Казань нельзя рассматривать как понижение, а скорее — наоборот. Может быть, (это мои догадки) митрополит Николай знал об этом, когда, исполнял, очевидно, данное ему «задание» и настаивал, чтобы о. Шпиллер представил требуемый рапорт. «Властям предержащим» нужно было убрать архиепископа Сергия из Берлина и вообще с запада. Они ему не доверяли как эмигранту, то было сталинское время. Может быть, митрополит Николай согласился помочь Им в этом, но, только получив заверения, что архиепископ Сергий не подвергнется преследованиям по возвращении в Советский Союз и получит соответствующее его сану и способностям церковное назначение. Отмечу так же, что, несмотря на отказ протоиерея Шпиллера «помочь» митрополиту Николаю, последний продолжал к нему относиться с прежним доброжелательством.
О том, что митрополит Николай действительно активно боролся против безбожия в своих проповедях, особенно в последний период перед отставкой, свидетельствует уже упомянутый мной А. В. Ведерников: «Проповеди митрополита Николая в Преображенском Соборе, где он обыкновенно служил в Москве, становились всё более и более резкими. Иногда он просто начинал кричать, что, конечно, действовало на народ. В это время в печати велась компания против крещения детей, доктора в газетах «научно» доказывали «вред крещения для здоровья». Митрополит Николай кричал против них в своих проповедях: «Какие-то жалкие докторишки!»
Известно было, что он рассказывал народу об академике Павлове, которого он лично знал. Он говорил прилюдно, что академик не был атеистом, как изображала его советская пропаганда, а был верующим православным христианином».
А ленинградский протоиерей Александр Медведский, с грустью вспоминая, говорил мне, кажется в 1966 году: «Как всё изменилось! Помню, в последние годы войны мне приходилось сопровождать митрополита Николая в его поездках в районе фронта. На офицерских собрания митрополит Николай говорил о вере, религии, о смысле жизни. С каким глубоким вниманием и интересом, с каким сочувствием, слушали его офицеры, какое он на их производил впечатление, и какие интересные беседы потом завязывались! Можно было надеяться, что образуется связь и взаимное понимание между Церковью и интеллигенцией. И что митрополит Николай будет главным деятелем этого сближения. Но всё это было порвано, самого митрополита Николая больше нет, и встречи, подобные происходившие во время войны, сейчас не мыслимы».
(Надо прибавить, что возрождение церковных настроений, патриотических и национальных чувств во время войны 1941-45 годов было задумано и проводилось в жизнь самим тов. Сталиным.)
Конечно, не раз мне приходилось беседовать о митрополите Николае с митрополитом Никодимом (Ротовым). Это бывало по большей части во время его заграничных командировок. Отношение его к митрополиту Николаю оставалось неизменно отрицательным. Он опровергал распространённые версии о его насильственной кончине. И как я лично убедился, серьёзные и осведомлённые люди в Москве не верят рассказам об этой не «своей смерти».
«Митрополит Николай, — рассказывал митрополит Никодим, — уже давно болел, но трудность с ним была в том, что он с одной стороны буквально «пожирал», часто без разбора, всевозможные лекарства, а с другой стороны — не доверял врачам, кроме одной женщины-врача, которая его много лет лечила. Когда после случившегося с ним инфаркта его поместили в больницу, одну из лучших в Москве, он никак не хотел, чтобы его лечили тамошние профессора. Среди них были научные знаменитости, но он требовал только его женщину-врача. Между прочим, она была верующей, ко всему прочему хорошо известным врачом в церковных кругах и у неё лечились многие из духовенства. Профессора больницы были не довольны способом лечения этой женщины-врача, считали его ошибочным, пытались вмешиваться, но всегда встречали сопротивление со стороны митрополита Николая. Результат был печальный, по мнению профессоров. При правильном лечении митрополит Николай мог бы остаться в живых. А почему его похоронили не в Москве, а в Троице-Сергиевой лавре, так ведь это было его собственное желание, не раз высказываемое им ещё при жизни».
Отзывы митрополита Никодима о личности митрополита Николая (Ярушевича), которые он мне излагал, были обыкновенно иронические: «Вы знаете, митрополит Николай был большим льстецом. Да и дамским угодником. Когда он разговаривал с дамами, у него была привычка трогать их за рукав платья. Не Вам это говорить Владыко Василий, как это неприлично для монаха и для архиерея!»
Однажды у меня был длинный спор с митрополитом Никодимом о положении Церкви в современной России. Это происходило в помещении Экзархата в Париже, наш спор продолжался до трёх часов ночи. Митрополит Никодим оспаривал точность и полноту моих сведений. Говорил, что они основаны на впечатлениях лиц, не живущих постоянно в Советском Союзе (среди них и я). Что люди посещающие страну с короткими визитами, не способны охватить страну и её проблемы в столь короткий срок, а поэтому вынесенные их поверхностные впечатления не точны в целом. В ответ на это я был вынужден сослаться на разговор мой с митрополитом Николаем в алтаре Патриаршего Собора перед литургией, на праздник Казанской Божией Матери.
К моменту нашего серьёзного разговора с владыкой Никодимом, Митрополит Николай (Ярушевич) уже скончался, и потому я мог подробно рассказать о том содержании беседы. (Она на меня произвела тогда неизгладимое впечатление и врезалась мне в память). Реакция митрополита Никодима была неожиданной для меня: «Хорош же был Ваш митрополит Николай, — воскликнул он. — Пока он был у власти и на вершине славы, то он всюду и часто иногда без необходимости возвещал о свободе, которой пользуется Русская Церковь. Особенно он любил говорить, как она процветает. А только его затронули, и его положение поколебалось, то он начал говорить прямо противоположное. Поверьте Владыко, придёт время, когда и Вы и все поймут, что за личность был митрополит Николай и какой громадный вред он причинил Русской Церкви».
Конечно, митрополит Никодим говорил это в порыве раздражения и несдержанности, с ним это иногда случалось. Но случай этот напоминает мне ещё о другом рассказе. Вот, что мне поведал в Женеве протопресвитер Виталий Боровой: «Мне приходилось, много и часто спорить с митрополитом Никодимом (Ротовым) о владыке Николае. Я всегда защищал владыку, а митрополит Никодим — нападал. Как-то раз, раздражившись долгим спором и моей упорной защитой, митрополит Никодим подошёл к ящику письменного стола в своём кабинете, и вынул из него папку с рукописью (это происходило в Москве в кабинете Внешнего отдела): «Вот! Возьмите и читайте, и Вы увидите, что за личность Ваш митрополит Николай. Только обещайте, что никому не будете рассказывать». Я взял рукопись, напечатанную на машинке и озаглавленную «Акафист Святителю Николаю». Сверху рукою митрополита Николая надпись — «Не печатать. В случае моей смерти уничтожить». Я начал читать эту рукопись, и по началу был абсолютно уверен, что это новый акафист святителю Николаю Мирликийскому и, что он кем-то недавно составлен и был поднесён митрополиту Николаю ко дню его ангела. Но внезапно меня поразил припев акафиста «Радуйся, Николае, Церкви российския великое светило!» Что такое? Я стал вчитываться и сразу убедился, что акафист посвящён не святителю Николаю Мирликийскому, а митрополиту Николаю (Ярушевичу), бывшему Крутицкому и Коломенскому. Вся его церковная деятельность, всё его «житие», вплоть до его выступления в Париже против атомной бомбы, подробно воспевается в икосах и кондаках акафиста! Я был поражён. Конечно, акафист написала какая-нибудь дама-психопатка, поклонница митрополита Николая (так я подумал) и в этом смысле он не ответственен за содержание акафиста. Зачем он его хранил и не уничтожил? Правда, была надпись «уничтожить в случае моей смерти». Но вообще то проще было бы самому незамедлительно уничтожить, а то невольно возникала другая мысль, что когда найдут акафист (после его кончины), то прежде чем уничтожить, обязательно всё же прочтут. Ну а потом подумают… «какой все-таки был замечательный человек митрополит Николай, как его почитали!» А надпись «уничтожить» была сделана им, чтобы его не обвинили в тщеславии».
Так рассказывал мне отец Виталий Боровой, но я должен сказать, что не вполне согласен с его рассуждениями. Акафист митрополиту Николаю, каковы бы ни были его духовные или литературные качества или недостатки, есть исторический документ. Он свидетельствует об отношении, по крайней мере, части верующих к митрополиту Николаю при жизни, а поэтому уничтожать его было бы жалко. Я надеюсь, что он сохранился.
***
Вот в основном, что я могу рассказать из моих личных воспоминаний о митрополите Николае (Ярушевиче). Когда я их писал, то держался принципа: «Правда. Одна, правда. Вся, правда, мне лично известная». Не моя вина, что образ митрополита Николая вышел в моих воспоминаниях несколько противоречивым. Таким я его встречал в жизни, так — и ещё больше — отзывались мне о нём знавшие его лично. Я сознательно не пытался «синтезировать» эти противоречия или заниматься «глубинной психологией» для их объяснения. Скажу только одно, что в жизни я привык по какому-то инстинкту или интуиции, различать людей на симпатичных и антипатичных, на тех, кому можно доверять, и тех, кому нельзя.
И вот митрополит Николай для меня принадлежит к первой категории лиц: тех, кто мне симпатичны и кому я могу доверять. Я не претендую на то, что моя интуиция всегда безошибочна.
В связи с этим, в заключении моего повествования приведу рассказ о митрополите Николае моего племянника Никиты Кривошеина и его матери Нины Алексеевны, жены моего старшего брата Игоря Александровича Кривошеина. Мой брат, вернувшийся в СССР из Франции в конце 1947 года (вернее высланный французами, несмотря на активное участие в движении Сопротивления во Франции, за что был награждён французскими орденами), был арестован в 1948 году в Ульяновске (Симбирске).
До этого он пережил Бухенвальд, но на родине, будучи арестованным, его приговорили к 10 годам концлагерей как «французского шпиона». Сначала он находился в знаменитой «Шарашке», описанной Солженицыным, а потом в лагере за Иркутском. Его жена и сын долгое время оставались в полном неведении о его местонахождении. Они неоднократно письменно обращались к самым высшим инстанциям с просьбой о пересмотре его дела и освобождении моего брата, но неизменно получали отказ: «Прошение отклонено, осуждён правильно… и т. д.»
Наконец кто-то посоветовал им обратиться к митрополиту Николаю как к человеку, имеющему большие связи в высших сферах и способному помочь. С помощью друзей и ходатайств им удалось получить у него аудиенцию в Москве.
Митрополит принял моего племянника и его мать в декабре 1952 года самым лучшим образом, очаровал их своею добротою и предложил им тут же составить прошение.
«Я постоянно вижусь со Шверником (в то время «президентом» Советского Союза), — сказал он, — Я ему лично передам прошение и уверен, что оно даст быстрый результат. Будьте спокойны, поезжайте обратно в Ульяновск и ждите извещения. Всё будет хорошо». Племянник сел и тут же написал прошение…
«Мне стыдно вспоминать о моей тогдашней наивности, — как мне впоследствии рассказывал Никита. — Я писал в прошении, что папа хороший, что он патриот и прочее… Я совершенно тогда не понимал, что именно за то, что он «хороший» и «патриот», его и посадили. Как бы то ни было, митрополит Николай (Ярушевич) взял прошение, прочитал, одобрил и сказал, что передаст его и надеется, что всё будет хорошо.
Мы вышли от митрополита Николая обрадованные, утешенные и в полном восторге от его обаятельной личности. С нетерпением ждали освобождения папы, но время проходило, а папа не только не возвращался, но и никакого ответа на наше прошение мы так и не получили. А между тем на все наши предыдущие прошения мы всегда получали ответ, хотя и отрицательный. Передал ли митрополит Николай прошение Швернику, как обещал? Сомневаюсь».
Воспоминания Архиепископа Василия (Кривошеина) написаны в Брюсселе в сентябре 1969 года. В тексте сохранены некоторые особенности авторского стиля.
Печатается с небольшими сокращениями и с некоторой редакторской правкой. Впервые было опубликовано в издательстве Братства во имя Св. князя Александра Невского, Нижний-Новгород, 1998 г.
Использованы материалы, опубликованные на сайте http://www.wco.ru/biblio/
До сих пор мои письменные сношения и личная встреча с митрополитом Николаем в 1956 году носили преимущественно деловой и скорее поверхностный характер. Так что если бы дело ограничилось только этим, я, может быть, не стал бы писать этих воспоминаний.
В июле 1960 года, во время моей поездки в Москву, мне пришлось ближе встретиться с митрополитом Николаем и беседовать с ним с полной взаимной откровенностью. Это было время начала нового «хрущёвского» гонения на Церковь, о котором на Западе было ещё мало известно. Знали только о ренегатстве Осипова, об отлучении его от Церкви в декабре 1959 года, о смелой речи Патриарха в феврале 1960 года и о последующей вскоре за ней отставке Карпова. Всё это и в особенности отставка Карпова, о котором сложилось мнение как о человеке сравнительно хорошо относящемся к Церкви — вызывало тревогу. Но в реальности масштабов, силу и размеры гонений никто не представлял.
Более того, всех нас как громом поразила внезапность и непонятность отставки (21 июня 1960 года) митрополита Николая от должности председателя Отдела Внешних Церковных сношений и замена его на этой должности на архимандрита Никодима (Ротова). Положение митрополита Николая на должности главы «иностранного» Отдела казалось настолько прочным, деятельность его в этой области была всецело в русле и линии политики Советского Правительства, а известность его за границей столь велика, что отставка его выглядела совершенно необъяснимой. Что-то важное происходит в стране, решили все, но что именно, было неясно. Вероятно, плохое!
Прошло менее месяца после отставки митрополита Николая, и в этой тревожной атмосфере, полной неопределённости, я отбыл 16 июля самолётом в Москву по приглашению Патриархии. В аэропорту я был встречен епископом Никодимом, как всегда, любезным и приветливым, с которым я познакомился немного более месяца до этого в Англии, куда он приезжал ещё архимандритом во главе монашеской делегации по приглашению англиканских монахов. Разумеется, он тогда даже и намёком не говорил о предстоящем уходе митрополита Николая и о своём назначении на его место.
Может быть, он даже этого и не знал?
На следующий день по приезде, в канун праздника преподобного Сергия, я начал выяснять возможности встретиться с митрополитом Николаем. У меня было к нему поручение от нашего Экзарха, да и сам я очень хотел его видеть.
Мне было сказано сопровождавшим меня протоиреем Матфеем Стаднюком, что митрополит Николай будет на празднике в Лавре, там его легче всего будет видеть, и что встречу с ним лучше всего сможет устроить наместник Лавры архимандрит Пимен (Хмелевский), нынешний епископ Саратовский и Волгоградский.
В Лавру мы прибыли на машине в самый день праздника (5/18 июля), за час до начала литургии. В монастырской гостинице нас встретил архимандрит Пимен. Я сразу сказал ему, что мне нужно встретиться и поговорить с митрополитом Николаем. Как это лучше устроить?
«Хорошо, — сказал архимандрит Пимен, — это не трудно. Вы сейчас пойдёте в палаты (какие, точно не помню), туда придёт и митрополит Николай облачаться. Там Вы с ним и поговорите. А Патриарх придёт попозже».
Так и произошло. Меня провели в «палаты» и оставили одного. Через несколько минут пришёл и митрополит Николай. Никого кроме нас в «палатах» не было. Я сразу, не теряя времени (так как не знал, сколько времени мы останемся наедине), обратился к митрополиту Николаю: «Приветствую Вас от лица нашего Экзарха и от всего нашего Западно-Европейского Экзархата и хочу Вам сказать, как мы все были глубоко огорчены Вашей отставкой. Мы все надеемся, что она будет только временной!»
«Да, — ответил митрополит Николай, — меня уволили так и так…!»
И при этих словах он сделал два энергичных жеста правой рукой со сжатыми кулаками, сверху вниз, как бы наискось перед собою, будто бы рубил сплеча, (что он хотел выразить этим жестом мне до сих пор не совсем ясно). Вероятно, что его добивали со всех сторон.
«Почему, — изумлённо спросил я, — как это случилось?»
«Это не от Церкви. Между мною и Патриархом ничего не произошло. У меня с ним были остались самые лучшие отношения. Это от гражданских властей. Вы, наверное, слышали, что у нас за последнее время очень усилилась антирелигиозная пропаганда. Я с этим боролся в своих проповедях. Не в тех, конечно, которые печатались в ЖМП, а в церквах. А народ мои проповеди слушает и любит… именно это и было неприемлемо для наших сегодняшних властей. Им нужны архиереи, которые молчат и торжественно служат. А те, которые проповедуют и борются с безбожием, им не выносимы и не понятны. Вот меня и убрали! Конечно, внешне всё произошло по порядку, я уволен Синодом по собственному прошению, но я вынужден был его подать».
«Но Владыко, — заметил я, — тогда было бы естественнее уволить Вас от должности митрополита Крутицкого, а оставить Вас на должности председателя Отдела Внешних Церковных сношений. Тем более что Ваша деятельность в пользу мира была широко известна во всём свете и, вероятно, ценилась Советским правительством. Странно в таком случае, что поступили наоборот, оставили митрополитом Крутицким, а уволили из Внешнего отдела».
«У нас, как Вы знаете, — ответил митрополит Николай, — переменилось чиноначалие (намек на замену Карпова Куроедовым). Оно не знает хорошо моей деятельности в пользу Мира и потому не ценит её. А уволить меня от должности митрополита Крутицкого они не могли. Это не в их силах. Да и Синод на это никогда не пойдёт».
(Дальнейшее показало, как ошибался митрополит Николай в этом отношении. Видно, что он не предвидел всего, что его ожидало в будущем).
Я спросил ещё митрополита Николая о нашумевшей речи Патриарха Алексия на заседании «Советского Комитета защиты Мира».
«Эту речь составил я, — ответил мне митрополит Николай, — Патриарх только её прочитал. А Вы знаете, что произошло потом? Когда Патриарх закончил читать речь, в зале раздались два-три жидких хлопка, а вслед за тем один за другим поднялись представители «общественности» и начали громить Патриарха… Вы хотите нас уверить, что вся русская культура создана Церковью, что мы ей всем обязаны, но это неправда и т. д. Произошёл целый скандал».
Далее я передал митрополиту Николаю приглашение нашего Экзарха приехать во Францию, посетить наш Экзархат. «Это очень укрепит положение нашей Церкви во Франции» (добавил я). Насколько мне было известно, сама мысль о подобной поездке, по приглашению Экзарха исходила непосредственно от самого митрополита Николая (это была его идея), а может быть и его московских друзей. Они писали об этом в Париж нашему Экзарху, митрополиту Николаю (Ерёмину) с намёком, что такое приглашение, а тем более поездка во Францию укрепит положение митрополита Николая. Каковы были истинные намерения митрополита Николая, в то не простое для него время, трудно сказать. Но не думаю, что у него было намерение остаться во Франции, и стать «невозвращенцем». Как мы видели, в это время он ещё не предвидел, что его могут «уйти на покой», и скорее думал, что его «опала» временная.
Митрополит Николай явно заинтересовался переданным мною приглашением и попросил меня поговорить об этом с Патриархом. Я ответил, что у меня уже есть к нему письмо-приглашение от нашего Экзарха на поездку во Францию.
«Это хорошо, — заметил митрополит Николай, — но было бы также хорошо, если бы Вы заговорили об этом приглашении в присутствии Куроедова, развили бы перед ним важность моего посещения Франции. Вы увидите его сегодня за обедом. Вы ведь туда приглашены, будет там и Патриарх.»
«А что за личность Куроедов?» — полюбопытствовал я.
«Мы в нём ещё не успели разобраться»,- дипломатически ответил митрополит Николай.
«А как нужно объяснять за границей причины Вашей отставки?»- спросил я.
«Скажите, что уволен по неизвестным причинам. Во всяком случае, не по состоянию здоровья. Опровергайте это. В прошлом я, правда, болел, но сейчас я чувствую себя физически лучше, чем уже много лет. Но о настоящей причине моего увольнения также не говорите. Сообщите также о моём уходе архимандриту Арсению (Шиловскому) в Вене и протоирею Феризу Берки в Будапеште. Им тоже скажите «по неизвестным причинам». (Архимандрит Арсений и протоирей Берки были тогда в непосредственном ведении митрополита Николая.)
В это время вошёл Патриарх Алексий, и наш откровенный разговор с митрополитом Николаем прекратился.
Я передал Патриарху письмо Экзарха и устно подтвердил приглашение митрополиту Николаю посетить наш Экзархат во Франции. А митрополит Николай попросил Патриарха заговорить об этом за обедом в присутствии Куроедова. Патриарх согласился, но по виду его можно было усмотреть, что он довольно скептически думает об успешности нашего проекта. Не буду рассказывать о моём разговоре с Патриархом, так как непосредственно он не касался митрополита Николая.
Праздничную литургию в Троицком соборе Патриарх служил с митрополитом Николаем и мною. Другие архиереи (а их приехало на праздник восемнадцать) служили в других церквах Лавры. К обеду у Патриарха были приглашены сослуживавшие с ним литургию и наиболее «важные» из гостей; всего человек десять-пятнадцать. Остальные обедали вместе с монахами в монастырской трапезе. Патриарх сидел во главе стола, по правую руку от него, сидел митрополит Николай, а по левую — Куроедов. Непосредственно ниже митрополита Николая сидел я, и ещё несколько ниже сидели епископ Подольский Никодим (Ротов) и помощник Куроедова — П. В. Макарцев.
Куроедова я увидел впервые. Это был брюнет под 50 лет, средней интеллигентности на вид, державший себя с апломбом, но без нахальства или грубости. От времени до времени он разговаривал в довольно любезном тоне с Патриархом, и тот отвечал приблизительно также. Меня чрезвычайно поразило, что Куроедов, обращаясь к Патриарху, называет его не «Ваше Святейшество», а просто «Алексей Владимирович».
Но что произвело на меня самое сильное впечатление, так это то, что Куроедов и митрополит Николай, хотя и сидели друг против друга, не только не обменялись за все время обеда ни одним словом, но даже избегали смотреть один на другого. Митрополит Николай сидел почти всё время, насупившись и молча, смотрел как-то вниз, не прямо перед собою, а всё время наискось в сторону Патриарха. Куроедов и митрополит Николай производили впечатление рассорившихся между собою людей, которых случай заставил встретиться, и которые избегают смотреть друг на друга (тем более разговаривать).
И вот во время обеда Патриарх сказал Куроедову: «Мне пишет из Парижа наш Экзарх, что приглашает митрополита Николая посетить Западный Экзархат и что этот визит будет очень полезен для нашей Церкви во Франции».
«А чем, полезен? Мне это не совсем понятно» — спросил Куроедов.
Патриарх попросил меня объяснить это.
«Во первых, Митрополит Николай, — (так стал я исполнять это трудное поручение, ибо на самом деле, кроме желания помочь и поддержать митрополита Николая, других веских причин для его поездки во Францию не было)- крупная и всемирно известная личность. И как иерарх Русской Церкви, и как борец за мир, его приезд во Францию сразу увеличит и укрепит престиж Русской Церкви на Западе. Отразит нападение враждебных нам юрисдикций, в особенности карловчан. А, кроме того, митрополит Николай своей личностью и своим красноречием привлечёт к нам многих».
Куроедов задумался.
«А всё же мне не ясно, почему поездка митрополита Николая стала нужна именно сейчас»,- заметил он.
«Нет, она и раньше была нужна, — ответил я, — но тогда у митрополита Николая не было времени».
Куроедов ничего не ответил и разговор о поездке прекратился. Митрополит Николай во время всего разговора напряжённо молчал.
Уже после обеда, когда мы гуляли по коридорам патриарших покоев, ко мне подошёл Макарцев, и дружественно-любезным тоном обратился ко мне.
«Владыко Василий, как мы рады Вас видеть, мы так много о Вас слышали!»
Начался разговор и скоро, как это у меня всегда бывало с Макарцевым, перешедший в спор. Он начал утверждать, что ОНИ не новые Победоносцевы и не хотят вмешиваться в жизнь Церкви.
«Вот что, — сказал внезапно Макарцев,- здесь нам нет времени подробно всё обсудить, да и неудобно. Заходите к нам в Совет (по делам Религий), мы там с Вами обо всём побеседуем и лучше познакомимся. Будем Вам очень рады. Всегда готов Вас принять, укажите, когда Вам удобнее».
Я ответил уклончиво, что пока не знаю найду ли время его посетить. Да и не вижу в этом особенной необходимости, раз Церковь отделена в СССР от государства, то и дела церковные не должны его особенно волновать тоже. Макарцев очень настойчиво зазывал, но я также настойчиво уклонялся, и разошлись мы на том, что я подумаю и тогда ему сообщу. Мне хотелось прежде посоветоваться с митрополитом Николаем и удалось его поймать на минутку. Я рассказал ему о настойчивом приглашении Макарцева и спросил, нужно ли идти на это.
«А почему же нет?»- живо ответил митрополит Николай. — Плохого от этой встречи произойти ничего не может, а польза, может быть, и получиться. Принимайте приглашение и идите«. Я вдруг, почувствовал, как по-разному (во многом) мы смотрим на одни и те же вещи, но по уважению и доверию к митрополиту Николаю решил исполнить его совет. После этого я сказал Макарцеву о своём согласии, и мы условились, что я буду у него в Совете, в пятницу 22 июля в три часа дня. Но эта встреча, как мы увидим ниже, так и не состоялась.
***
В четверг 8/21 июля был праздник Казанской Божией матери, очень торжественно празднуемый в Москве. Всенощную накануне в Патриаршем соборе служили Патриархи Московский Алексий и Грузинский Ефрем. Сослужил митрополит Николай и другие архиереи, в том числе и я. В конце всенощной митрополит Николай обратился ко мне с лукавой, но милой улыбкой и сказал: «Вы епископ?» «Да»,- отвечаю я.
«Вы епископ?»- с какой- то настойчивостью повторяет митрополит Николай.
«Да»,- снова отвечаю я.
«Так Вы ничего ещё не знаете? Завтра узнаете. Сегодня я ничего не могу Вам сказать».
Я догадался, что решено было, возвести меня в сан Архиепископа, но промолчал, и ничего не ответил митрополиту Николаю.
На следующий день перед началом торжественной литургии с участием двух Патриархов сослуживавшие им архиереи собрались в алтаре Патриаршего Собора, чтобы облачаться там во время чтения часов. Патриарх Алексий должен был прийти немного позднее, а Патриарх Грузинский должен был облачаться посреди церкви.
Я прибыл в алтарь ещё до начала часов, вскоре прибыл туда и митрополит Николай.
Мы стояли рядом, и у нас неожиданно, начался интереснейший разговор о положении Церкви в современной России. Через некоторое время к нам подошли иподиаконы и начали нас облачать, но митрополит Николай продолжал разговор, нисколько не стесняясь их присутствием. Впрочем, они скоро ушли, закончив наше облачение.
Наш разговор с митрополитом Николаем начался с того, что я спросил его, правда ли, что на Пасху этого года в Киеве во Владимирском соборе во время заутрени комсомольцы мешали богослужению. Прерывали его хулиганскими выкриками и прочими безобразными действиями (дело в том, что я об этом, прочёл в заграничных газетах).
«Не только в Киеве — ответил митрополит Николай, — но по всей стране на Пасху прокатилась волна грубейших и безобразнейших антирелигиозных демонстраций. Мне даже неловко описывать их, особенно здесь, в церкви, но я всё-таки скажу, чтобы Вы знали правду. В одном из городов на Украине, во время службы, в церковь ворвалась толпа молодых людей, они несли на руках обнажённую девушку. Толпа направилась к алтарю и пыталась через царские врата войти в него и положить девушку на престол. Конечно, это им не удалось, верующие вмешались и помешали, произошла общая драка в церкви и свалка».
«Но как же реагирует на это Патриархия? — спросил я, — протестует ли она? И что делает милиция, ведь она обязана по закону не допускать таких безобразий?»
«Патриархия делает что может, но без больших результатов. Каждый раз, как нам становиться известно о таких бесчинствах во время богослужений, а об этом нам сообщают с мест наши архиереи и духовенство или даже верующие миряне, мы протестуем и жалуемся Совету по делам Православной Церкви, на подобные безобразия. Просим принять меры против виновных и против повторения подобных случаев. Обыкновенно через несколько месяцев, приходит ответ, что расследование не подтвердило содержания нашей жалобы и что, следовательно, она неосновательна. Что же касается милиции, то она в подобных случаях просто исчезает и появляется только по окончании бесчинств».
Мне было интересно продолжить начатый разговор, понять из первых уст о том, что же происходит сейчас в стране с положением Церкви и верующими.
«А правда ли, как я слыхал, что за последние шесть месяцев было закрыто свыше 500 церквей? И каким образом они закрываются? Ведь по закону для закрытия храма нужно согласие верующих?»- спросил я.
«Да, это правда, — продолжал митрополит Николай, — А ведь способов то закрыть церковь много. Вот, например, более мирный и якобы законный. В какой-нибудь церкви служит священник, ревностный и хороший. Он проповедует, устраивает крестные ходы и…»
«То есть проповедует против безбожия? — прервал я митрополита.
«Нет, что Вы, просто проповедует. Другие то просто испугались и перестали проповедовать, а он ещё продолжает».
«А разве крестные ходы запрещены?»- удивился я.
«Почему же. Они разрешены, вокруг храма два раза в год. На Пасху и в храмовой праздник. Так вот, представьте, что этот священник продолжает читать проповеди и чаще устраивает крестные ходы. В результате, уполномоченный снимает его с регистрации или требует перевода в другой приход под угрозой снятия его с регистрации. Архиерей вынужден подчиниться, и назначает на приход другого священника. Но уполномоченный продолжает упорно отказывать в регистрации, нового священника, под разными предлогами, которого архиерей пытается назначить на этот приход. В результате в храме свыше шести месяцев не совершается богослужение, и власти закрывают храм как не действующий!»
Я был потрясён услышанным и просил митрополита Николая продолжить свой рассказ.
«Могу Вам привести и более резкие способы закрытия храма. В один назначенный властями день, обыкновенно в воскресенье после окончания богослужения, когда народ уже разошёлся, около храма собирается толпа в несколько сот человек. Всё это коммунисты, комсомольцы и весь так называемый актив. Они вооружены соответствующими инструментами, и в течение нескольких часов физически разрушают и уничтожают храм! А церковную утварь, книги, облачения, иконы — грузят на грузовики и увозят в неизвестном направлении».
«Но это, вероятно, может происходить только в деревнях?- спросил я, совершенно убитый рассказом владыки Николая.
«Почему же только в деревнях. Это происходит даже в сравнительно больших городах», — ответил митрополит Николай.
Далее я спросил его, что он думает о недавнем осуждении на три года тюрьмы архиепископа Казанского Иова (Кресовича) и справедливы ли предъявленные ему обвинения в финансовых злоупотреблениях, сокрытии доходов в целях неуплаты налогов и т. д. Об осуждении архиепископа Иова мы читали в газетах ещё за границей, а во время моего пребывания в Москве в газете «Советская Россия» появилась большая статья с резкими нападками на него и с описанием суда над ним.
«Поверьте мне, что все эти финансовые обвинения, — ответил митрополит Николай, — неверны или, во всяком случае, неверны на восемьдесят процентов. Истинная подоплёка дела с архиепископом Иовом не в этом. Он был деятельным архиереем, проповедовал, ездил по приходам, боролся с безбожием, противился закрытию приходов. Это, конечно, не понравилось гражданским властям, его решили убрать, но так как прямо обвинить его, за его церковную работу, было не удобно, то против него выдвинули обвинение в неуплате налогов. Дело в том, что у нас архиереи получают определённое содержание (скажем 5000 рублей в месяц) и, кроме того, на расходы по представительству (примерно 10 000 рублей). Это расходы на передвижение, оплата секретаря, машины и т. д. Повсеместно принято, что в финансовую инспекцию делается заявление только о содержании (жалования) и по нему уплачивается налог, а о суммах на представительство ничего не заявляется и налогом они совсем не облагаются. Это повсюду принято, уже давно существует и об этом прекрасно известно правительству. Никогда с их стороны не было никаких возражений. Так поступал и архиепископ Иов. И вот однажды, совершенно неожиданно он был арестован и предан суду за злостное сокрытие от финансовой инспекции своих «получений на представительство». Но ведь в этом можно обвинить всех архиереев, в том числе и меня. Более того, когда против кого-нибудь имеется обвинение, что он скрывает свои доходы, его никогда сразу не предают суду. Но вызывают сначала к фининспектору на объяснение, и если обвинение оказывается правильным, дают возможность в известный срок уплатить требуемую сумму и только в случае отказа привлекают к суду. А в данном случае архиепископ Иов был сразу предан суду, и хотя его сыновья-инженеры внесли за него требуемый налог, он был осуждён на три года. Это не слыханная мера наказания в налоговых делах. Обвиняли его также в неправильной отчётности, но самое большее, что можно сказать, — что отчётность велась небрежно, но злоупотреблений конечно не было. Вообще весь суд велся в безобразной и дикой обстановке. В газетах началась травля с полным искажением того, что происходило на процессе. Всё это дело, было затеяно с явной целью, запугать других архиереев, чтобы они сидели смирно и не боролись с безбожием. И кстати, против каждого из нас, может быть возбуждено подобное дело«.
Я спросил митрополита Николая, можно ли и нужно ли сделать известным за границей то, что он мне рассказал. Митрополит Николай задумался на минуту (видно было, что мой вопрос его встревожил).
«Да, — сказал он, наконец, — можно и даже полезно. Но без всех подробностей и без упоминания моего имени. И может быть лучше, что не от Вашего лица, а то будет легко догадаться. А вот молодёжи, которая приехала с Вами из Франции, ей лучше ничего не рассказывать. Зачем смущать и соблазнять молодые души?»
Митрополит Николай имел в виду группу молодёжи нашего Экзархата, которая приехала по приглашению Патриархии одновременно со мною, но хотя и независимо от меня, из Парижа. Я, конечно, подумал, что молодёжи как раз и хорошо бы знать правду о стране, но ничего не сказал владыке Николаю о своих размышлениях.
«Вот Вы говорите мне о преследованиях и тяжёлом положении Церкви в современной России, — продолжал я, — а всего несколько недель тому назад была в Англии монашеская делегация Русской Церкви с архимандритом, теперь епископом Никодимом во главе. И владыка Никодим на задаваемые ему англичанами вопросы отвечал, что Церковь в России свободна и никаких гонений или притеснений нет».
Митрополит Николай грустно улыбнулся в ответ.
«Если бы я был на месте владыки Никодима, в поездке по Англии, то вероятно в Оксфорде стал бы говорить то же самое, что и он».
Мне удалось задать митрополиту Никодиму последний вопрос. В это время нас уже почти кончили облачать, иподиаконы оставили нас одних, и мы сидели рядом друг с другом в мягких, покрытых белыми чехлами креслах, в алтаре собора.
«А скажите, можно ли доверять Вашему преемнику по Отделу внешних сношений епископу Никодиму? Этот вопрос задаётся у нас в Экзархате. И мне лично хотелось бы знать Ваше мнение».
Тут митрополит Николай сделал своеобразную гримасу, как будто он попытался проглотить что-то очень неприятное и противное. При этом он крутил головой направо и налево, отчасти вниз и как-то странно чуть-чуть улыбался, но продолжал упорно молчать. Я вторично повторил этот вопрос: «Так можно всё-таки доверять или нельзя?» Ответа я так и не дождался. Вскоре нас позвали, пришло время начинать литургию, и мы вышли царскими вратами на середину храма.
Чем объяснить умолчание митрополита Николая на мой вопрос, тем более после столь откровенных рассказов и ответов его на не менее опасные темы? Я об этом много думал. Может быть, его осторожностью или опасениями? Но тогда почему он не был осторожен и не боялся отвечать на другие вопросы? Вернее всего, при всей своей антипатии к епископу Никодиму (он выразил её своей гримасой) архиерейская совесть и чувство ответственности не позволяли митрополиту Николаю высказаться прямо, вслух, против епископа Никодима. Он не мог взять на себя столь тяжкое обвинение без достаточных к тому оснований. И хотя качание головой митрополита Николая имело, может быть, смысл, что он не советует нам доверять епископу Никодиму, но его молчание имело совсем, противоположный смысл.
После торжественной литургии в Патриаршем Соборе с участием двух патриархов и множества архиереев все мы, сослуживавшие Патриарху Алексию епископы, были приглашены к нему на обед в помещение Патриархии в Чистом переулке. Были там и непременные в таких случаях Куроедов и Макарцев.
Перед началом обеда Патриарх, обратившись ко мне, сказал: «Вы возводитесь в сан архиепископа Брюссельского и Бельгийского. Вот Вам об этом указ Синода. Там есть ошибка, та как вместо «Брюссельского и Бельгийского» написали второпях наоборот «Бельгийского и Брюссельского». Исправить, уже не было времени, Вы на это не обращайте внимания» (и добавил с чуть заметной иронией) «Вы, наверное, этого ожидали?»
Мне было трудно ответить. До вчерашнего разговора с митрополитом Николаем мне и в голову не приходило, что меня могут возвести в сан архиепископа, ведь всего лишь год с небольшим, как я был хиротонисан епископом, но после разговора с митрополитом Николаем я почти догадался, но «выдавать» его мне конечно не хотелось. Поэтому я ответил: «Нет, не ожидал».
«Вот как, — удивился Патриарх, — да ведь этот сан полагается по Вашему положению в Бельгии. Конечно, можно было ещё подождать, но раз Вы приехали, мы решили дать Вас сан архиепископа теперь же».
И, обратившись к стоящему недалёко Куроедову, Патриарх стал объяснять ему, что они на вчерашнем заседании Синода дали мне сан архиепископа, так как этого требует положение о нашей Церкви в Бельгии. Куроедов промолчал. Лично я до сих пор убеждён, что инициатива моего ускоренного возведения в сан всецело принадлежала митрополиту Николаю.
Уже совсем поздно вечером, того же дня, в номере, занимаемом мною в гостинице «Советская», раздался телефонный звонок. Я взял трубку «…говорит дежурная Патриархии. С Вами будет сейчас говорить митрополит Николай».
И действительно, вслед за тем раздался голос митрополита Николая: «Вы завтра, как я слышал, будете у Макарцева. Очень прошу Вас, скажите ему то, что Вы говорили мне, — как широко известна за границей моя деятельность в защиту миру, как я лично известен, как ценят мои выступления и какое они имеют значение для Советского Союза и, что они подымают престиж этой страны! (Надо сказать, что дословно я этого никогда не говорил митрополиту Николаю. А говорил Куроедову (см. выше) из желания помочь делу с поездкой во Францию — А. В.) Очень прошу Вас это сделать, Вы тем самым много мне поможете». Я согласился, хотя и без большой охоты. Мне стало жалко митрополита Николая, ещё недавно чуть ли не самый влиятельный и сильный иерарх Московской Патриархии теперь просит помощи и защиты у приехавшего из-за границы епископа-эмигранта, значительно более молодого по возрасту и хиротонии.
***
Встреча моя с Макарцевым, назначенная на 3 часа дня пятницы 22 июля, не состоялась. Я неожиданно был приглашён в 2 часа на банкет, устраиваемый епископом Василием Самахой, (представителем Антиохийской Патриархии при Патриархе Московском) по случаю его отъезда на родину. Всё это должно было происходить на епископской даче в Серебряном Бору под Москвой. Не буду много говорить о епископе Василии (это вне темы моих воспоминаний о митрополите Николае), скажу только, что у него была сомнительная репутация, как в нравственном, так и в политическом отношении. Об этом я слышал за границей и в некоторых кругах Антиохийской Патриархии. Не стану также описывать «банкет», весьма красочный и любопытный. Скажу только, что на нём присутствовали, кроме Патриарха Алексия, митрополита Николая и других церковных деятелей, Куроедов и Макарцев, а так же послы арабских стран и Персии.
Сам епископ Самаха выступил с большой церковно-политической речью, в которой в духе восточного красноречия и льстивости воспевал дифирамбы всем присутствующим — Патриарху Алексию, Куроедову, Совету по делам Православной Церкви, Советскому правительству (за компанию), митрополиту Николаю и даже мне…
Но всё это к делу не относиться. Отмечу только, что когда Самаха стал восхвалять митрополита Николая как великого борца за мир, митрополит Николай, сидевший до этого как-то в стороне, за небольшим столиком на два-три человека, с довольно насупившимся взором, вдруг привстал… почти вскочил, и каким-то истошным полуистерическим голосом воскликнул: «Да, за Мир я готов бороться до последней капли крови!»
Банкет кончился около пяти часов вечера, в тот же вечер я должен был уезжать поездом в Ленинград. Мы условились с Макарцевым, что я встречусь с ним по возвращении моему в Москву, а точное время мы с ним обговорим по телефону. Мне почти не пришлось поговорит на этом банкете с митрополитом Николаем, и кто мог тогда предвидеть, что больше я его не увижу.
В Ленинграде мне удалось откровенно побеседовать о митрополите Николае с настоятелем Никольского (Морского) Кафедрального Собора протоиереем Александром Медведковым, знакомым мне ещё по поездке 1956 года.
«Да, — сказал он, — нас всех как громом поразила, отставка митрополита Николая. О ней нам рассказывал наш митрополит Питирим (Свиридов, скончавшийся в 1963 году) по возвращении из Москвы с заседания Синода. Обсуждался вопрос о принятии Синодом прошения митрополита Николая об отставке: «Ваше Святейшество — заявил тогда на заседании Синода митрополит Питирим, — у меня скорее рука отсохнет, чем я подпишу постановление о принятии прошения об отставке митрополита Николая!» Как нам рассказывал митрополит Питирим, в ответ он услышал громогласное слово Патриарха — «Надо!» И что удивительно, сам митрополит Николай прибавил — «Надо». И мне пришлось подписать».
В результате этого рассказа я спросил о. Медведского: «А почему же митрополит Николай подал сам такое прошение? Что могло его к этому побудить?»
«Трудно сказать. Вероятнее всего, ему предъявили такие требования, принять которые ему не позволяла его совесть. И он предпочёл уйти в отставку»,- ответил мне о. Медведский».
Я вернулся в Москву 28 июля. От встречи с Макарцевым я решил отказаться. Слишком много тяжёлого о положении Церкви в стране я услышал в Ленинграде. При этой встрече мне пришлось бы или скрывать мои впечатления (что я считал недопустимым!) или говорить откровенно и тем самым подвергать опасности лиц, с которыми я имел общение. И вообще я не желал «открывать свои карты» Макарцеву, давать ему понять, насколько я осведомлён о положении Церкви в современной России. На всё это было много веских причин. К сожалению «помочь» митрополиту Николаю, при открывшихся обстоятельствах, я считал невозможным. Поэтому на вопрос сопровождавшего меня протоиерея Павла Соколовского (погиб в авиационной катастрофе в 1973 году над Прагой), когда я думаю встретиться с Макарцевым, я ответил, что до отъезда у меня на это не хватит времени. Отец Соколовский остался недоволен, но ничего не сказал.
На следующий день, во время утреннего чая в номере гостиницы «Советская», протоиерей Соколовский сказал мне, что меня кто-то хочет видеть. Я вышел в переднюю номера и увидел даму. Ей было около пятидесяти лет, как-то не по-модному одетая в коричневое платье, с интеллигентным лицом, если не ошибаюсь, в очках. Она попросила у меня благословение и передала письмо, сказав при этом: «Это от митрополита Николая». И ушла.
Я вернулся в номер, и протоиерей Соколовский сказал мне: «Это Зоя Михайловна, секретарша митрополита Николая. Очень влиятельная при нём особа. Он всё делает только через неё».
Видел ли о. Соколовский, что она передала мне письмо не знаю. Думаю, что нет, но, несомненно, догадался. Впрочем, я решил не скрывать этого и прочитать его сразу же.
Я думал, что в этом письме не может быть ничего важного, вероятнее всего, подумал я предложение о нашей встрече перед моим отъездом. Словом, я сел за стол и прочитал его (конечно про себя, а не вслух). Я бережно храню это письмо в своём архиве, всё оно написано от руки, вот его содержание:
Дорогой, возлюбленный Владыка Василий! По-Вашему возвращению из Ленинграда я многократно пытался найти возможность встретиться с Вами, а также с Ник. (Большаковым — он так же приехал из Англии в качестве гостя Патриархии. — А. В.) и молодёжью. Новый руководитель Внешнего Отдела и его помощник (Буевский — А. В.) изолировали меня от Вас и всех вас. Мне не было предоставлено часа для этих встреч, и Вы, вероятно, сами не знали об этой изоляции. Как всё это грустно!
Обнимаю Вас с горячей братской любовью!
Передайте, пожалуйста, прилагаемые письма по назначению. Мне очень тяжело.
Передайте С. Н-чу (Большакову — А. В.) о моей невозможности иметь беседу с ним.
Передайте Вашей молодёжи глубокую благодарность за присланную книгу и тёплое письмо. Так мне и не дали повидаться с ними!
Вас лобзаю братски, всем остальным пересылаю моё благословение. Прощаюсь со всеми вами — увы! — на расстоянии.
Если Пр. Экзарх или кто-либо будет мне писать, то только на домашний адрес: Москва 5, Бауманский 6 — мне.
Счастливого пути! Богом благословенного успеха в работе, дорогой Владыка!
Прошу святых молитв.
Не понимаю происходящего со мной.
Душой всегда буду со всеми вами.
С любовью неизменной
Ваш М. Н.
29 июля 1960 г.
Прочитав это письмо, я сразу начал действовать, чтобы встретиться или, по крайней мере, поговорить по телефону с митрополитом Николаем. Я сказал протоиерею Павлу Соколовскому, что мне непременно нужно видеть перед отъездом митрополита Николая, для того чтобы попрощаться с ним. Он позвонил в Патриархию, где ему сказали, что митрополита Николая нет, но он скоро будет и останется там до трёх часов. Я просил передать ему, что хочу его видеть. Попозже, когда я снова позвонил, мне ответили (кажется Буевский), что митрополит Николай был, но уехал раньше обыкновенного, провожать в аэропорт Патриарха, который в час дня улетал в Одессу. Передать ему о моём желании его увидеть не успели, но обещали сделать это на аэродроме. Позднее я снова позвонил в Патриархию, и мне сказали, что после отбытия Патриарха митрополит Николай сразу уехал к себе домой, так что ничего передать ему не успели. А до отъезда Патриарха было не возможно с ним переговорить, так как митрополит Николай на телефонные звонки не отвечает. После окончания служебного дня в Патриархии, он «запирается» у себя дома, и добиться его по телефону невозможно, даже в самых экстренных случаях. Более того, мне сказали, что даже на звонки у двери он тоже не отвечает и никому не отпирает дверь. Я понял, что у Патриархии в этом деле большой опыт. И действительно, я днём и вечером до позднего часа пытался звонить по телефону, на его квартиру, но безрезультатно. Никто не отвечал на телефонные звонки.
Итак, в три часа дня я был в Патриархии, во Внешнем отделе (тогда он ещё помещался в том же здании, что и Патриархия, в Чистом переулке). Я хотел попрощаться и поговорить перед отъездом с епископом Никодимом (Ротовым). Мы долго с ним беседовали о делах Экзархата. Отчасти о моих впечатлениях и о положении Церкви. Как всегда (или почти всегда), беседа с ним была полуоткровенной, кроме деловой части, конечно. Я рассказывал ему о моих тяжёлых впечатлениях, которые почерпнул о состоянии церковной и приходской жизни в стране. От кого я получил эти сведения я, конечно, не говорил, да и митрополит Николай был далеко не единственным моим источником. Епископ Никодим в процессе беседы иногда соглашался, часто давал свои объяснения, делал поправки, опровергал или заявлял, что рассказываемое мною ему совсем неизвестно. Например, о безобразиях в Киеве во время пасхальной заутрени, я сказал, что слышал об этом ещё на Западе, от французов, которые были в Киеве на заутрене.
«Это интересный факт, мне он неизвестен. Его следовало бы проверить»,- сказал епископ Никодим.
Во время делового разговора некоторое время присутствовал Буевский, но потом епископ Никодим его отослал и сам начал со мною, каким-то особенно серьёзным тоном, разговор о митрополите Николае.
«Я знаю, что у вас в Западно-Европейском Экзархате митрополит Николай пользуется большой популярностью, и у вас многие думают, что отставка его вынужденная, и он скоро вновь вернётся на своё место председателя Отдела Внешних церковных сношений. Я должен Вам определённо заявить, и прошу Вас передать это официально от моего имени владыке Экзарху и всем в Экзархате, что отставка митрополита Николая окончательная. На свой пост он больше не вернётся. Вы должны это понять, перестать надеяться на его возвращение, ни в коем случае не предпринимать никаких шагов, чтобы он вернулся и в дальнейшем сотрудничать с лицами, назначенными Патриархией на его место. И Вы можете быть уверены, что встретите у нас ещё большее внимание и доброжелательство к Вашим нуждам и проблемам, чем у митрополита Николая».
«Владыко, — ответил я, — конечно, мы будем лояльно и по-братски сотрудничать с Вами, это наш долг. Ведь мы служим не «лицам», а Русской православной Церкви. Для нас достаточно, что Вы назначены Синодом и Святейшим Патриархом. И мы уверены, что встретим в Вашем лице внимательное и доброжелательное отношение к нашему Экзарху. Но это не мешает нам искренне сожалеть об уходе митрополита Николая, от которого мы видели постоянно добро и заботу. Более того, мы высоко ценим его как выдающегося деятеля Русской Православной Церкви. Мы скорбим о случившемся».
«Напрасно, — сказал епископ Никодим, — у вас на Западе создалось неправильное представление о митрополите Николае. Вы его недостаточно знаете. Как бы его характеризовать? Вы слышали, наверное, о ходком у нас выражении «Культ личности»? Так вот, митрополит Николай был типичным выражением этого культа. Культа своей собственной личности, конечно. Посмотрите на последний номер ЖМП, вышедший перед его отставкой. Половина журнала занята приветственными письмами и телеграммами, которые он получает к праздникам. Это вдвое более места, чем приветствия Патриарху. А его проповеди, которые постоянно печатаются в ЖМП! Допустим он хороший проповедник, но ведь не единственный в Русской Церкви. Есть и другие. Почему такая монополия? И так во всём. А в деловом отношении митрополит Николай ничто. Посмотрите, что делается в Московской епархии, которой он в качестве митрополита Крутицкого и Коломенского управляет! Ни одна епархия Русской Церкви так не запущена, как она. Вообще он никогда не заканчивает ни одного дела, бросает всё на пол дороге. Вот Вам один пример — воссоединение Русско-Константинопольского Экзархатов в 1945 году. Почему, скажите, он не добивался признания этого воссоединения от Константинопольской Патриархии? Это ведь было в те времена вполне возможно. И в результате провал».
«Да, но митрополит Николай, широко известен на Западе, очень популярен там, в инославных кругах и нельзя, по-моему, с этим не считаться», — возразил я.
«Как раз наоборот, — воскликнул епископ Никодим.- Своими крайними, ненужными выступлениями он вызвал всеобщее недовольство, стал одиозной, неприемлемой фигурой. И это было одной из причин его увольнения».
Наш разговор с епископом Никодимом был интересным для меня и многое проясняющим. После его окончания я направился к выходу, собираясь уходить. И тут меня неожиданно поймал у дверей А. С. Буевский, увлёк в самую глубину двора Патриархии, где нас никто не мог слышать, и, волнуясь, захлёбывающимся голосом быстро начал говорить о митрополите Николае. Разговор наш продолжался более часа!
Хочу кратко передать его содержание.
«Вы, вероятно, осудите меня и, выражаясь высокопарно, «Вычеркнете меня со скрижалей Вашего сердца» (начал Буевский), за то, что я, многолетний ближайший сотрудник митрополита Николая и во многом лично ему обязанный, сразу после его отставки начну говорить Вам против него. Но я не могу молчать, совесть требует от меня сказать всю правду. Прямо скажу Вам, что если бы Он не ушёл, все мы должны были бы уйти. Всякое сотрудничество с ним было невозможно и невыносимо. То взрыв бурной энергии, то вслед за тем долгие депрессии, прострации, когда все дела останавливались. И все он хотел делать сам! Он не желал иметь никаких настоящих сотрудников. За долгие годы его возглавления Отдела Внешних церковных сношений он не сумел и не захотел создать кадры сотрудников-специалистов этого ответственейшего Отдела. Хотя многие ему указывали на эту крайнюю необходимость. Какой позор, что я мирянин и мало подготовленный к этой работе, был единственным сотрудником Отдела. Скажу Вам, что ради личного честолюбия и славолюбия он был готов идти на всё, на любое унижение Церкви и себя лично. Так, например он не довольствовался многими орденами, которые у него были, ему вздумалось ещё получить от Советского комитета по Защите Мира, «Ленинскую Премию Мира». И вот он не раз посылал меня в комитет, где я должен был говорить о его заслугах по борьбе за Мир и добиваться присуждения ему этой премии. Как мне это было тягостно и стыдно исполнять это поручение митрополита Николая. И как он унизил и опозорил своими домогательствами Русскую Церковь получением этой Ленинской премии… но конец был ещё позорнее. Дело в том, что Советское Правительство наградило Патриарха Алексия «Грамотой за Защиту Мира», а митрополита Николая обошло. Так митрополит Николай обиделся и послал меня в Комитет заявить, что он отказывается от Ленинской Премии!
В ответ на это мне с иронией заявили в Комитете, что митрополит Николай напрасно беспокоиться, никто и не думает присуждать ему премию». Так закончил свой монолог А. С. Буевский.
Вечером того же дня в пятницу 29 июля в ресторане «Прага» был устроен банкет в честь отъезжающих гостей. На следующий день мне исполнялось 60 лет, и этот факт тоже отмечался на банкете. Среди присутствующих были епископ Никодим и протопресвитер Виталий Боровой, с которым я впервые познакомился. Отсутствовал Макарцев, который обычно бывал в таких случаях. Видимо он «обиделся», что я у него так и не побывал.
После окончания ужина мне удалось на минуту подсесть к столику, за которым сидел А. В. Ведерников — лицо очень близкое к митрополиту Николаю (и как показало дальнейшее, оставшийся ему верным, в его опале, до конца).
Я тихо спросил его: — «Скажите, какие подлинные причины отставки митрополита Николая?»
Ведерников неожиданно для меня под столом сделал знак ногою и тихо произнёс мне почти на ухо: «Он Вам сам всё рассказал!»
На следующее утро, 30 июля 1960 года я улетел в Париж.
Таковы были в общих чертах мои отношения с митрополитом Николаем за период между 1951 и 1956 годами моей жизни в Оксфорде. Лично с ним встретиться и познакомиться мне пришлось только летом 1956 года, во время моей поездки в СССР, где я побывал впервые после 36-летнего перерыва. Группа паломников Западно-Европейского Экзархата, в состав которой входили архимандрит Дионисий Шамбо, В. Н. Лосский, Д. Д. Оболенский и Оливье Клеман, была приглашена Московской Патриархией посетить Советский Союз. В эту группу был включён и я. Мы пробыли в России от 9 до 16 августа, посетили Москву, Троице-Сергиеву Лавру, Владимир, Ленинград и Киев.
Это был, пожалуй, самый лучший, но короткий, период (может быть год) в жизни Русской Православной Церкви после революции, когда ослабел террор, возвращались лагерники, шла десталинизация, но Хрущёв ещё не захватил полноты власти и не было признаков нового нажима на Церковь, который выявился с новой силой в конце 50-х годов. Настроения в церковных кругах было оптимистическое и бодрое, говорили об открытии новых храмов, семинарий и т. д.
Патриарха мы в этот приезд не видели, он отдыхал в Одессе, но с митрополитом Николаем встречались и беседовали несколько раз. Он принял нас мило и ласково вскоре после нашего приезда в помещении Патриархии в Чистом переулке. Беседовал сначала со всеми вместе, а потом с каждым членом группы в отдельности. Живо интересовался церковной жизнью на Западе. Его пастырское сердце, видимо, было уязвлено печальным случаем с молодым иеромонахом англичанином Серафимом Робертсом, очень одарённым и подававшим большие надежды, но потом всё бросившим и женившимся. Митрополит Николай расспрашивал, как это могло случиться. Ещё более огорчало его дело протоирея Евграфа Ковалевского, которого он высоко ценил, и которому симпатизировал. «Нет ли надежды на его возвращения в нашу Церковь?» — спрашивал он.
В частной беседе со мною мы много говорили об Афоне, и мне отрадно было встретить у митрополита Николая редкое у современных русских иерархов знание и понимание афонских дел. На его вопрос, чем конкретно мы можем сейчас помочь русскому монашеству, я ответил: «Добиться от греческого правительства разрешения на приезд из России десяти человек с целью стать монахами в Пантелеймоновском монастыре. Больше десяти для начала не надо просить, это может испугать греческие монастыри и гражданские власти, что менее всего желательно. Группе совсем маленькой, будет труднее ужиться, да они и не смогут обновить пришедшую в упадок монастырскую жизнь. Нам будет трудно отказать, так как наше требование допущение монахов из России освящено многовековой традицией, международными договорами, и греческому правительству будет не легко принять отрицательное решение, хотя оно, и будет пытаться это делать. Важно только действовать в рамках законов и через Вселенскую Патриархию».
Далее я развил свои мысли митрополиту Николаю и сказал, что: «Что было бы ошибкой возбуждать вопросы о пересмотре афонского Положения, имеющего силу закона, хотя он и во многом несправедлив. В это входит, что пришлось бы оспаривать юрисдикцию Константинопольской Патриархии, греческое подданство русских монахов и многое другое. Этими действиями мы только бы вооружили против себя как греческих афонских монахов, так и вообще общественное мнение, и в результате всё бы провалилось. Во всяком случае, греческое правительство нашло бы в наших притязаниях предлог для отказа допустить приезд монахов из России. Важно на сегодня одно: добиться приезда первой группы русских монахов, а иначе на Афоне русское монашество погибнет, после чего Пантелеймоновский монастырь перейдёт к грекам, после чего вернуть его назад будет не возможно».
Митрополит Николай вполне согласился со мною и подчеркнул, что оспаривать существующее Афонское законодательство, тем более юрисдикцию Вселенской Патриархии над русскими обителями на Афоне не следует: «Раз в старое время они были в ведении Вселенской Патриархии, то, как же мы можем требовать, чтобы теперь было иначе. Всё, к чему мы стремимся, это допущение русских монахов на Афон и это наша основная задача».
Я был рад такому пониманию и тонкое вникание в афонскую обстановку митрополитом Николаем было «редкостью». Ибо в предыдущем 1955 году, мне пришлось беседовать на ту же афонскую тему с находившимся тогда в Лондоне митрополитом Питиримом (см. выше). Я ему сказал приблизительно то же самое, но реакция его была совсем другая. Митрополит Питирим тогда резко прервал меня, ударил рукой по столу и с раздражением сказал: «Нет, это не так. Афонский вопрос обсуждался у нас в Синоде, и было постановлено требовать подчинения афонских русских обителей нашей юрисдикции!»
«Но ведь это не возможно»,- возразил я тогда.
«Мы так постановили», — настаивал митрополит Питирим.
Видя, что с ним совершенно бесполезно спорить, я прекратил разговор, огорчённый мыслью, что наши иерархи по собственному незнанию дипломатии в этом вопросе и упрямству провалят дело русского монашества на Афоне.
Тем более сейчас мне было радостно удостовериться в широте взглядов и глубокому пониманию этой деликатной темы у митрополита Николая. Он был готов выслушивать мнения лиц, которые в силу собственного опыта знали обстановку на месте.
Мы встретились с митрополитом Николаем ещё раз, и он наградил меня крестом с украшениями. Такой крест носят обычно архимандриты, хотя у меня ещё не было даже обыкновенного золотого креста. «Это Вам от Святейшего Патриарха, я говорил с ним по телефону, он в Одессе. И не говорите, что это Вам не по сану (я был тогда иеромонахом), патриарх благословляет Вас, его носить». Любопытно, что когда через несколько дней мы посетили в Киеве в Покровском монастыре сестру Патриарха, матушку Ефросинию, она сделала мне замечание, что я ношу крест не по сану. Я объяснил ей, что это подарок и благословение самого Святейшего Патриарха, чему она была крайне удивлена.
Мы виделись с митрополитом Николаем ещё раз накануне отъезда на банкете в гостинице «Советская» (бывший «Яр»). Банкет устраивался в нашу честь. Уже наступил Успенский пост, к тому же была пятница. И угощение было строго постное, даже без рыбы, но очень обильное, разнообразное и изысканное. Митрополит Николай был милым, гостеприимным и заботливым хозяином. В своей речи он приветствовал каждого из нас, равно как и всю делегацию в целом как представительницу Западно-Европейского экзархата. Выступление его было строго церковным, никакой политики или даже намёка на «борьбу за мир». Меня он называл «наш милый афонец».
После столь долгого моего отсутствия в России, при первом посещении уже СССР, мне трудно было сразу наладить близкие отношения с лицами, которые говорили бы с вами откровенно, и вместе с тем были бы церковно осведомлены. Тем не менее и сейчас, по прошествии многих лет и в свете опыта дальнейших поездок, я продолжаю думать, что наши тогдашние впечатления были в общем верными: Церковь вела тогда относительно спокойную и сравнительно благополучную жизнь.
Скажу в заключение, что за всё наше пребывание в России в 1956 году мне не пришлось говорить с митрополитом Николаем о положении самой Церкви в СССР, сам он этого вопроса не касался, а я не спрашивал, и вообще наши встречи и беседы носили хотя и сердечный, но несколько поверхностный характер (кроме бесед об Афоне). То же самое могу сказать и о большинстве наших встреч и контактов во время поездки.
***
По возвращении моём в Англию моя переписка с митрополитом Николаем продолжилась и несколько даже участилась. Он отвечал на мои поздравления к пасхе и к рождеству, иногда даже довольно длинными и сердечно написанными письмами, интересовался афонскими делами и выражал мне признательность «за внимание и заботу, которые Вы уделяете вопросу о пополнении монастыря Великомученика Пантелеймона на Афоне русскими монахами» (письмо от 12 января 1957 года).
Я получил также от него письмо с благодарностью моего описания поездки в августе-сентябре 1957 года в Грецию и Константинополь. В этом письме я рассказывал митрополиту Николаю мой разговор с Вселенским Патриархом Афинагором о Финляндской Церкви. (Этот разговор был начат по его инициативе, так как моя поездка на Ближний Восток носила чисто учебно-богословский характер по изучению рукописей преподобного Симеона Нового Богослова, а, следовательно, я избегал какой-либо церковной инициативы, так как не был уполномочен на это Русской Церковью). Так вот, митрополит Николай от 31 декабря 1957 года отвечал: «Мне приятно, что Вселенский Патриарх Афинагор, удовлетворён разрешением вопроса о Финляндской Православной Церкви. Мы намерены и впредь проводить такую же линию при разрешении подобных вопросов, ожидаем, что и по отношению к нам будет проявлено благорасположение, в частности, разрешён вопрос, по которому до сих пор не имеем от Константинополя ответа. Мы примем во внимание Ваши советы, вызванные заботой о благе нашей Святой Церкви».
Наша переписка с митрополитом Николаем была интересной и разносторонней. Живой и благожелательный интерес он проявлял и к моей работе по изданию творений преподобного Симеона Нового Богослова. Дело в том, что в Москве в Историческом музее находится одна из наиболее ценных рукописей «Огласительных слов» преподобного Симеона Нового Богослова. А без нее критическое издание греческого текста было не мыслимо. Я много лет (1952-1956) всеми способами пытался получить микрофильмы или фотокопию этой рукописи, но все попытки, в том числе и через британское посольство в Москве, оставались тщетными. Исторический музей или не отвечал на мои письма или сообщал, что рукопись находится в таком состоянии, что фотографировать её технически невозможно. Впоследствии я убедился, что это была не правда, а чистый предлог и отговорки. Во время пребывания моего в Москве в августе 1956 года я лично посетил рукописный отдел Исторического музея, убедился, что рукопись находится во вполне удовлетворительном состоянии и что отмалчивания или отказы дирекции Исторического музея объясняются фактом, что в нём нет установки для микрофильмирования рукописей, в чём музей стеснялся признаться. Единственная возможность была фотографирование обычным аппаратом, он в музее имелся, но ввиду объёма самой рукописи (около 200 листов) это обошлось бы очень дорого.
Я обратился к митрополиту Николаю с просьбой помочь мне в получении фотокопий, и он обещал мне в содействии. И вправду, через восемь месяцев в марте 1957 года, я получил в Оксфорде прекрасные фотоснимки нужной мне рукописи, за что глубоко благодарен митрополиту Николаю. Он сделал возможным окончание моей работы.
Интересно, что впоследствии один из критиков и недоброжелателей митрополита Николая, говорил мне, когда я ему рассказывал о замечательной помощи в деле получения фотоснимков рукописи: «Вы думаете, митрополит Николай помог Вам? Ошибаетесь, он всегда только обещает и потом ничего не делает. Ваше дело так и тянулось бы без конца, если бы не один из молодых сотрудников Патриархии, питомец Московской Духовной академии, из простого желания Вам помочь не взялся по своей инициативе за дело. Он сам бегал в Исторический музей, хлопотал и в результате всё устроил». Мне показалось такое суждение просто не серьёзным и несправедливым. Вполне допускаю, что митрополит Николай поручил практическую сторону дела молодому человеку (что логично), нельзя же требовать от митрополита, чтобы он сам бегал в музей и делал фотокопии. Но была и другая сторона дела, а именно финансовая, в разрешении которой я ещё более обязан митрополиту Николаю. За исполнение фотокопий мне назвали фантастическую сумму в 20 000 тогдашних рублей (около 2000 долларов), которыми я не обладал. И необходимо было особое постановление Священного Синода для её ассигнования. Митрополит Николай сделал все возможное, и такая сумма была выделена.
Пришлось мне иметь дело с митрополитом Николаем и в вопросе посылки на богословские и ученые конгрессы русских богословов из Духовной Академии, бывшей России. Главным образом на съезды патрологов в Оксфорде, которые проходили в 1955 и 1959 годы и на съезд византологов в Мюнхене в 1958 году. Помню, как я неоднократно писал митрополиту Николаю, какое значение имело бы для богословов общение с представителями западной науки и как это повысило бы уважение к Русской Церкви на Западе. Со своей стороны я обращался с просьбой к организаторам съезда патрологов доктору Кроссу, к епископу Михаилу (Чубу) и к проф. Н. Д. Успенскому о приглашении Московской и Ленинградской академий коллективно, но и отдельным богословам в частности. Большого успеха я не добился. В результате на съезд патрологов в 1955 году были присланы от Ленинградской Духовной Академии профессора Л. Н. Парийский и Зборовский, которые не знали ни одного иностранного языка. В результате чего они не могли активно участвовать в работе съезда. Более того, к сожалению, не приехал епископ Михаил (Чуб), теперешний епископ Воронежский и Липецкий, хорошо знающий европейские языки и много работавший над творениями Мефодия Олимпского. Он был наиболее подходящий для участия в съезде, желавший приехать и персонально приглашённый… но на съезд он не прибыл. Почему? Это меня огорчало и приводило в недоумение: как митрополит Николай со своим умом и пониманием дел не сознает, что участие епископа Михаила в съезде патрологов справедливо и полезно для Церкви! Возможно, что на приезд делегации в таком составе повлияли другие факторы, не зависящие от митрополита Николая. Об этом я мог только домысливать позже.
Дело в том, что ещё за два месяца до съезда на одном из приёмов, устроенных в честь прибывшей в Англию делегации во главе с митрополитом Питиримом, я встретился случайно с одним человеком. Это был некто Тихвинский, советник советского посольства в Лондоне. Приём, на который я был приглашен, устраивался англиканцами и происходил не в здании советского посольства. Узнав, что я русский он сам подошёл ко мне и завел разговор. Это был довольно развязный господин, совершенно невежественный во всём, что касается Церкви и религии. (Более того, впоследствии, я прочитал в газетах, что он был выслан из Америки и его перевели на «работу» в Лондон за действия не совместимые со званием дипломата.) В разговоре со мной он задал мне вопрос, какое впечатление производит на англичан прибывшая церковная делегация. Я, конечно, дал о ней самый лучший отзыв и, воспользовавшись, случаем, стал рассказывать о предстоящем съезде патрологов. Говорил ему о важности присутствия представителей наших Духовных Академий и как это подымет престиж Русской Церкви в Англии, и тем самым… «Советского Союза». Последнее, я сказал специально для «красного словца» понимая с кем, имею дело, чтобы заинтересовать Тихвинского. Мне долго пришлось ему толковать, что такое патрология и прочие тонкости, которые он с трудом понимал. Потом он вдруг спросил: — «А какое всё это имеет отношение к новому догмату об обожествлении девы Марии?» (видимо он имел в виду римско-католический догмат об Успении, недавно провозглашённый Папой).
«Никакого, — ответил я. — То римско-католический догмат, а это учёный съезд богословов разных вероисповеданий». Тихвинский после этого явно успокоился. Дело в том, что отношения советской власти к Ватикану в то время было крайне враждебным.
«А Вы считаете, что наши богословы окажутся на том же уровне, как и западные?»
Тут я немножко «покривил душой» и ответил, что в общем, да (хотя, честно говоря, был далеко не уверен).
«А от кого зависит присылка богословов? — спросил советник Тихвинский.
«От Московской Патриархии, конечно. Но если бы советское посольство в Лондоне написало бы в Москву, что подобный приезд и участие в съезде желательно, то, безусловно, дело было бы сильно облегчено».
«Хорошо, — сказал Тихвинский. — Постараемся это устроить».
Повлияло ли это на ход событий и состав приглашённых, решительно утверждать трудно; вероятно в известной степени, да. Жаль только, что отсутствовал епископ Михаил (Чуб). Поэтому, когда я встретился с ним в 1958 году в Лондоне, где он совместно с тем же митрополитом Питиримом представлял Русскую Церковь на Ламбертской конференции, я спросил его, почему он не приехал на съезд патрологов и сказал ему как я был огорчён. Разговор наш происходил наедине в комнате гостиницы «Сен-Джеймс», где он остановился.
«Меня не пустил митрополит Николай»,- сказал он.
«Почему» — удивился я.
Епископ Михаил пугливо (вероятно по привычке), оглянулся по сторонам, отодвинул свой стул в центр комнаты, как бы опасаясь скрытых в стенах микрофонов, и начал мне говорить вполголоса:
«Прошу только, никому не рассказывайте то, что я Вам скажу. Митрополит Николай при всех своих несомненных достоинствах и талантах имеете одну ахиллесову пяту, которая всё портит. Это его чрезмерное тщеславие! Желание быть всегда не только первым, но единственным. Посмотрите в ЖМП, там печатаются только его проповеди, они талантливые, но разве нет в Русской Церкви других хороших проповедников? Так и на всех съездах и конференциях. Он хочет всюду фигурировать один! А так как он всё же сознаёт, что для съезда патрологов его личная кандидатура не подходит, то предпочитает, чтобы никого не было, а меня особенно. Он меня буквально не пустил!»
Я был поражён. Конечно, архиепископ Михаил — человек довольно субъективный и несдержанный на язык, но правдивый и благородный. Характеристику его я не мог вполне отвергнуть, самое большее он преувеличивал. Впрочем, и он признавал за митрополитом Николаем большие достоинства.
Любопытно, что много лет спустя я прочитал в № 4 журнала «Наука и религия» за 1969 год воспоминания известного ренегата, бывшего священника Осипова, под названием «Мои архиереи»,- воспоминания эти написаны были без любви и в безбожном духе. Были соблюдены некоторые приличия и минимальная объективность. И когда он в своих писаниях вспоминает митрополита Николая, то отмечает в нём ту же черту чрезмерного тщеславия и почти буквально повторяет, а этом отношении мнение архиепископа Михаила (Чуба).
***
Довольно неожиданно в начале февраля 1957 года я получил письмо от нашего Экзарха, архиепископа Николая (Ерёмина). Он мне сообщал, что «По представлению Высокопреосвященного митрополита Николая, в воздаяние за Ваше учёно-богословские труды, резолюцией Его Святейшего Патриарха Алексия от 25 января 1957 года Вы награждаетесь саном архимандрита».
Это было «довольно неожиданно» для меня! Так как в награждении меня архимандричьим крестом за полгода до этого в Москве уже, можно было, усмотреть намёк на желание Патриархии возвести меня в сан архимандрита. Но всё же это было неожиданностью для меня. Я об этом не думал, а главное, принято было сначала возводить в сан игумена, а потом только в архимандриты. (Патриархия же сразу возводила меня в более высокий сан, минуя промежуточный «этап».) И далее, в моём случае инициатива принадлежала всецело митрополиту Николаю, хотя право награждать саном архимандрита в нашем Экзархате принадлежала в то время только самому Патриарху, было бы более обычно, чтобы представление об этом исходило от Экзарха. Но Экзарх до получения указа Патриарха не был даже осведомлён об этом неожиданном шаге митрополита Николая.
Иначе обстояло дело с моей епископской хиротонией. Инициатива здесь принадлежала нашему Экзарху, архиепископу Николаю (Ерёмину). Он после разговора со мною в конце 1957 года обратился в Патриархию с просьбой о назначении меня своим викарным епископом во Франции. Какая в точности была позиция митрополита Николая в этом вопросе, мне не известно. Быть может даже, что Экзарх с ним предварительно советовался, хотя вряд ли. Можно думать, что митрополит Николай поддержал ходатайство Экзарха после того, как в апреле 1958 года Францию посетила негласная ревизионная комиссия от Патриархии. Официально она называлась «группа паломников», в её составе были протоирей Статов и А. С. Буевский (секретарь митрополита Николая и его помощник по Отделу внешних церковных сношений). С этой «комиссией» я встречался в Париже в один из моих приездов из Оксфорда.
Как бы то ни было, 26 мая 1958 года последовал указ о назначении меня вторым викарием Экзарха в Западной Европе, с пребыванием во Франции (первым был епископ Антоний (Блум), теперешний Экзарх).
В своём препроводительном письме (от 10 июля 1958 года), пересылая мне указ, митрополит Николай поздравлял меня с «призванием на великое архипастырское служение». Хиротония моя состоялась в Лондоне 14 июля 1959 года с некоторым запозданием из-за необходимости уладить трудности с получением французской визы.
Эти трудности огорчали митрополита Николая. Его искренне заботила мысль о моём «местопребывании, где удобно было бы Вам совмещать архипастырскую деятельность с научными занятиями», так он писал мне в письме от 9 марта 1959 года.
Выход был найден и в ноябре 1959 года я переехал на жительство в Париж.
Теперь, хочу рассказать, как происходило моё назначение епископом Брюссельским и Бельгийским. Инициатива этого назначения, после кончины митрополита Александра (Немеловского) в Брюсселе 11 апреля 1960 года, в сильной степени принадлежала нашему Экзарху — архиепископу Николаю. Но она даже вызвала некоторое противление со стороны митрополита Николая, который желал назначить на брюссельскую кафедру своего старого знакомого, (он ему покровительствовал) венского архимандрита Арсения (Шиловского). Экзарх, ездивший в Брюссель на похороны митрополита Александра и ещё вторично для ознакомления с положением и настроениями тамошней паствы, сознавал, что всякое промедление с нахождением и назначением заместителя почившего митрополита Александра (Немеловского) может иметь опасные последствия. Это было связано с многочисленными посягательствами раскольников на наш брюссельский храм Святителя Николая.
Экзарх знал также, что верующие просили, его о назначении к ним именно меня, и в связи с этим был очень обеспокоен, что Патриархия медлила с решением и ничего не отвечала на его ходатайство. И когда А. С. Буевский позвонил к нему по какому-то делу, он начал спрашивать его, почему замедляется моё назначение, говорил и объяснял как это опасно для церковного положения в Бельгии.
Буевский вдруг ответил: «Да, конечно, владыка Василий вполне достойный и подходящий кандидат, но знаете, что имеются и другие кандидаты на брюссельскую кафедру».
«Какие?»- спросил Экзарх.
«Да вот, например, архимандрит Арсений».
«А Вы знаете, какой у него паспорт?»- продолжал Экзарх.
«Нет» — ответил Буевский.
«Советский! Это совершенно неприемлемо для брюссельских прихожан. Смотрите, Вы провалите всё, если будете медлить и не назначите владыку Василия».
«Как хорошо, что Вы нам это сказали, мы это примем во внимание».
Так закончился этот телефонный разговор с Москвой, и действительно, Указом Священного Синода от 31 мая 1960 года я был назначен епископом Брюссельским и Бельгийским. И одновременно Брюссельско-Бельгийская епархия включилась в состав Западно-Европейского Экзархата. Вскоре я переехал в Брюссель.
Интересно отметить, что копия Указа была подписана архимандритом Николаем (Ротовым), будущим митрополитом Ленинградским. Тогда он был управляющим делами Патриархии (и заместитель митрополита Николая по Отделу внешних церковных сношений). О встречах и долгих беседах с ним я расскажу отдельно.
До моего переезда из Греции в Оксфорд в конце февраля 1951 года я знал Митрополита Крутицкого и Коломенского Николая главным образом по журналу «Московской Патриархии», номера которого, доходили до меня в Грецию неаккуратно и с большими пропусками. Из русских парижских газет и ещё более из писем и рассказов лиц, приезжавших из Франции, я много слышал о его роли в деле воссоединения Митрополита Евлогия с Московской Патриархией и о сильном впечатлении, произведённом его личностью и церковным красноречием на русских эмигрантов во Франции. О его выступлениях в так называемой «борьбе за мир», «в защиту мира» или против атомной бомбы и т. д. я узнал несколько позже. Об этом мне стало известно в конце моего пребывания в Греции, да и то в самых общих чертах, от одного лица, приехавшего из Парижа и прислуживавшего в русской церкви в Афинах.
В общем, у меня составилось впечатление о митрополите Николае как о выдающемся церковном деятеле, ближайшем помощнике Патриарха, замечательном проповеднике и вместе с тем обаятельной личности. Прибыв в Англию, я смог систематически ознакомиться с тем, что о нём писалось в ЖМП, а также узнал о нем много подробностей от архимандрита Николая (Гиббса), православного англичанина, бывшего преподавателя английского языка у детей императора Николая II. Он последовал за ним в Тобольск и Екатеринбург и был принят в Московскую Патриархию из карловацкого раскола митрополитом Николаем во время его посещения Англии в 1945 году.
На архимандрита Николая (Гиббса) митрополит Николай произвёл самое сильное впечатление, он ценил его ум и находился под действием его привлекательной личности, хотя по свойству своего крайне подозрительного характера и как «заядлый англичанин» относился к нему с некоторой осторожностью. Его смущали «миротворческие» выступления митрополита Николая с их предельно резкими нападками на Западный мир. Я ему много возражал (и это было моё искреннее убеждение), что всем этим «мирным» выступлениям митрополита Николая не надо придавать никакого значения, так как они вынуждены, и он это делает ради блага Церкви и как бы взамен на те льготы и послабления, которые Сталин в послевоенные годы, несомненно, предоставлял Церкви. Должен признаться, что эти политические выступления митрополита Николая на страницах ЖМП я почти не читал, настолько мне они казались малоинтересными. Но я жалел о том вреде, который они приносили доброму имени Русской Православной Церкви на Западе и среди наших церковных раскольников.
Мой приезд в Англию оставался, по-видимому, неизвестен Патриархии до мая 1951 года. Хотя Московская Патриархия и лично митрополит Николай знали о тех крупных неприятностях, которые мне причинили греческие гражданские и военные власти, удалившие меня с Афона и вынудившие меня, в конце концов, покинуть Грецию.
В мае 1951 года в связи с моей иерейской хиротонией председателю Экзаршего Совета в Париже архимандриту Николаю (Еремину), будущему Экзарху, пришлось обратиться за благословением в Патриархию. Это было необходимо, чтобы совершить моё рукоположение проживавшим в Англии сербским епископом Иринеем Далматинским ввиду отсутствия в Англии, да и во Франции, архиерея юрисдикции Московской Патриархии. Поехать мне в Брюссель к архиепископу Александру было сложно из-за виз, да и отношения с ним в Парижском Экзархате были не такие гладкие.
Митрополит Николай (в ответной телеграмме) дал благословение на моё рукоположение, но предварительно убедился, что епископ Ириней не раскольник, хоть и живет в Англии, но остаётся епископом Сербской Патриархии. Моё рукоположение во иеродиакона и иеромонахи совершилось в церкви Святителя Николая в Оксфорде, настоятелем которой был вышеупомянутый архимандрит Николай Гиббс.
Через несколько месяцев я получаю по почте из Москвы письмо от митрополита Николая от 7 августа, в котором он приветствует меня с получением «благодати священства», молитвенно желает духовного преуспеяния и помощи Божией, а далее пишет: «Хотелось бы мне знать от Вас, дорогой во Христе о. Василий, о жизни наших русских братьев на Афоне и о положении там этого дела в наши дни. Мы думаем, что Вы располагаете данными по этим вопросам, и были бы рады Вашему письму об этом.»
Далее митрополит Николай предлагал мне поделиться и моими «впечатлениями от церковно-пастырской» работы на месте моего «священнического служения».
Как видим, письмо это, неожиданное для меня и обрадовавшее меня своим вниманием, проявленным ко мне митрополитом Николаем, было чисто церковным по содержанию.
Никаких предложений принять участие в «борьбе за мир» или в других акциях подобного характера в нём не было. Желание его получить информацию от меня, старого афонского монаха, прожившего на Святой Горе 22 года, вполне понятно и делает ему честь как иерарху Русской Церкви, для которой интересы русского монашества на Афоне должны быть всегда близки.
Я ответил митрополиту Николаю письмом от 24 августа 1951 года, в котором сообщал ему о положении русского монашества на Афоне и излагал мои соображения, как ему помочь. Они сводились к тому, что нужно добиваться только одного, единственно существенного в данное время — допущения русских монахов на Афон, иначе русское монашество там вымрет. В заключение я писал, что многое можно было бы ещё сказать, но в письме это трудно, легче при личной встрече. Я не имел здесь в виду какие-нибудь тайные сведения или секреты, но что всю сложность обстановки на Афоне легче объяснить при личной встрече. Не знаю, как понял митрополит Николай мои слова, но они имели довольно неожиданные последствия.
Точно хронологическая последовательность мне не запомнилась, но насколько я помню, в октябре-ноябре 1951 года я получил из Лондона от знакомого мне грека иеродиакона Иеронима Киккотиса письмо. В нём он писал, что знакомый ему англиканский пастор, очень хочет меня видеть, и просил меня написать ему, когда я смогу приехать в Лондон для встречи с этим англиканским пастором. Было странно, что имени он его в письме не сообщал…
Должен сказать, что в своё время, этого Киккотиса мне рекомендовал в Афинах митрополит Георгий Папагеоргиадис (бывший Неврокопский) мы его называли «ходячее Православие». Он был человеком строго православных и независимых взглядов, но отнюдь не левых убеждений. Помню, как он мне сказал: «Советую познакомиться Вам в Лондоне с о. Киккотисом, он Вам может быть полезным. Ему принадлежит в Лондоне книжный магазин «Зенон», там Вы сможете найти много интересных греческих и других книг. Должен, однако, Вас предупредить, что Киккотиса обвиняют в коммунизме. Это совершенно не справедливо. Его брат действительно коммунист, а сам он просто кипрский патриот и выступал против англичан за независимость Кипра. Это не понравилось англичанам, и греческая церковь в Лондоне обвинила его в сочувствии к коммунизму… его исключили из клира. Но поверьте, он хороший человек и христианин».
Потом в Лондоне я несколько раз встречался с Киккотисом, покупал у него книги, приобрёл греческую пишущую машинку, и мы с ним беседовали на разные темы.
Как бы то ни было, но когда я получил письмо от самого Киккотиса, я подумал, что речь идёт о какой-нибудь экуменической встрече, и ничего другого мне не приходило в голову. Я ответил ему, что приеду из Оксфорда в Лондон и встречусь с англиканским пастором.
В назначенное время, после часа пополудни, я пришёл в магазин Киккотиса. Он был один.
«А где же англиканский пастор?» — спросил я его. «Он ждёт нас в ресторане недалеко отсюда, где мы вместе будем завтракать. С ним будет ещё один его друг, не знаю кто, вероятно, тоже пастор».
«Скажите, как же зовут того, кто хочет меня видеть?»- спросил я. И Каккотис назвал имя англиканского пастора Стэнли Эванса. В то время оно мне ничего не говорило, но впоследствии, я узнал, что Эванс был довольно известный английский «красный священник», нечто вроде маленького кентерберийского настоятеля Джонсона, известный своими попытками сочетать коммунизм с христианством, равно как и своими выступлениями в защиту советской власти.
Мы пришли в маленький, но хороший ресторан. В это время (около двух часов дня) он был почти пустой. Один-два человека в первой комнате и никого кроме нас в другой, вернее в ней был только Эванс и его спутник. Я познакомился сначала с Эвансом. Он произвёл на меня впечатление недалёкого и даже наивного, но вероятно неплохого человека. На вид даже скромный и застенчивый.
«Очень рад с Вами познакомиться, — сказал он мне, — Вы изучаете святых отцов; я ими тоже занимался, в них много интересного, особенно в доникейских».
«А почему только в доникейских?» — заметил я. В это время подошёл спутник Эванса и сказал мне по-русски: «Здравствуйте! Очень рад с Вами встретиться!»
«Вы говорите по-русски?» — удивился я.
«Как же. И даже сам русский, и даже служу в советском посольстве».
Я был поражён! Первая моя мысль была немедленно уйти. Выразить своё неудовольствие Киккотису за то, что он меня не предупредил, с кем мне придётся встретиться. Ведь я ожидал, что будет встреча с англиканскими пасторами, а тут служащий посольства. Я служитель Церкви и не хочу иметь дела ни с какими посольствами, особенно с советским. По опыту знаю, когда в Греции чисто по Афонским, церковным делам, мне пришлось бывать в советском посольстве, как это было опасно не только в личном плане, но и в церковном. Ибо даёт повод врагам нашей Церкви нападать на нас под предлогом борьбы с коммунизмом и вредить нам. Поэтому я твёрдо решил для себя в будущем никогда не иметь дела с советскими посольствами, кроме как посещения для получения визы. В какую неприятную историю я опять вопреки своей воле попал, подумал я. Лучше всего сразу уйти! Но я этого не сделал, отчасти не желая учинять скандал, могущий повредить нашей Церкви, отчасти из желания прежде выяснить, в чём же тут дело.
«Вы из посольства? — переспросил я его. — Так что же Вам нужно здесь?»
«Я секретарь посольства, моё имя…» Тут он назвал свою фамилию, но к моему огорчению, время изгладило её из моей памяти. — «У меня к Вам поручение от митрополита Николая Крутицкого. Вы его, наверное, знаете или слыхали о нём?»
После таких слов волею или не волею пришлось остаться, узнать, в чём дело. Мы сели завтракать вчетвером. Советский секретарь, плохо говоривший по-английски, стал при помощи Эванса заказывать завтрак. При этом он громко жаловался, что английская кухня никуда не годиться, то ли дело русская, но он, к сожалению, всё это должен терпеть. Вообще он производил впечатление очень самоуверенного и наглого типа, малокультурного и невежественного. Рассказывал, что учился в университете и даже зачислен в аспирантуру. В дальнейшем наш разговор с ним во время завтрака вёлся на русском языке. Киккотис и Эванс, не понимавшие по-русски, всё время молчали. Вначале было несколько вопросов общего характера, — Какое впечатление производят на Западе выступления Русской Церкви в пользу мира? В частности воззвание трёх Патриархов — Московского, Грузинского и Армянского, оно произвело сильное впечатление?«
На что я ответил: «Никакого впечатления! Ими здесь никто не интересуется». После этого посольский секретарь приступил к делу.
«Митрополит Николай очень интересуется положением русских монахов на Афоне и просит Вас подробно ему об этом написать. Вы это можете сделать через меня».
«Я ему уже обо всём этом написал по почте» — ответил я.
«Да, но почте нельзя всего написать. Может быть, Вы ещё что-нибудь напишите дополнительно. А мы бы переслали митрополиту Николаю»
«Благодарю Вас, но мне нечего сейчас писать. А если бы в будущем и оказалось, я бы предпочёл писать по почте. Ничего секретного в моих сведениях нет. А писать через посольство — нелегально не желательно, это может создать мне неприятности со стороны англичан. У меня в этом есть опыт по Грециии, я не хочу его повторять. Да и необходимости в этом нет сейчас никакой».
«Сейчас, может быть, и нет (настаивал секретарь), — а завтра будет. В письме всего не напишешь, и митрополит Николай ждёт от Вас сообщений. А беспокоиться Вам нечего. Вот как мы условимся. Через месяц-два, когда у Вас наберутся новые сведения, Вы сообщите об этом Вашему другу (Киккотису), ведь Вы ему доверяете, а он сообщит Эвансу, тот мне, и мы опять встретимся все четверо, здесь или где-нибудь в другом месте».
Я продолжал настаивать на своём, что абсолютно не предвижу такого случая, и что вообще считаю необходимым писать только по почте.
«Нет, Вы подумайте об этом ещё и сообщите через Вашего друга. Я буду ждать».
На этом разговор окончился. Секретарь потребовал счёт, демонстративно заплатил за всех, показывая свой бумажник набитый английскими фунтами!
Моё решение было твёрдым, я решил оставить без последствий домогательства посольского секретаря и избегать всяких дальнейших встреч с ним. Я также решил, что во избежание излишних разговоров никому не рассказывать о происшедшем, кроме как Архимандриту Николаю (Гиббсу) настоятелю оксфордской церкви, где я служил и в доме которого в Оксфорде я жил. Я счёл не правильным скрывать от него мою «невольную» встречу с советским посольским секретарём, тем более что он, как англичанин с большими связями в различных кругах и, вероятно даже в полиции, мог бы быть мне полезным в случае будущих неприятностей. Я немедленно отправился к нему, по счастливой случайности он был в это время в Лондоне и подробно рассказал ему о происшедшей встрече. Твердо объяснил моё решение никаких встреч и дел, на будущее, с секретарём посольства не иметь. О. Николай внимательно выслушал меня, одобрил мои действия, мой отказ о встречах и обещал никому ничего не рассказывать.
Тем не менее через некоторое время я косвенно узнал (через С. Н. Большакова, общего моего знакомого с о. Николаем), что о моей встрече с посольским секретарём в ресторане, о его предложении пересылать письма и о моём отказе стало известно в английских органах безопасности. Будто бы об этом запрашивала о. Гиббса английская тайная полиция. Все это рассказал Большакову сам о. Гиббс, вопреки данному мне обещанию молчать.
Как могла об этом узнать английская полиция? В зале ресторана, где происходил завтрак, никого из посторонних не было. Эванс и о. Иероним Киккотис вряд ли донесли (хотя?)- не вяжется это как-то с их «типом», да к тому же они не понимают по-русски. В соседней комнате, по крайней мере, в начале, кто-то был, но слышать оттуда без специальных аппаратов было невозможно. Может быть, за секретарём следили (этого исключить по тем временам было нельзя), заметили его встречу со мною, а затем обратились за справками к о. Гиббсу и он уже сам рассказал то, что узнал от меня. Думаю, что это наиболее вероятно. В таком случае я правильно сделал, что ничего не скрыл от о. Николая Гиббса.
Что касается меня, то происшедший случай вызвал во мне много мыслей и чувств. Я был недоволен и обеспокоен. Вопреки моему желанию меня влекут на путь, по которому я не желаю идти, отвлекают от моей церковной и богословской научной работы. Но вместе с тем я был поражён, какими связями обладает митрополит Николай в советском правительственном аппарате, и как охотно органы советского посольства исполняют его просьбы. Может быть, нельзя было обвинять митрополита Николая в том, что он хотел получить сведения о русском монашестве на Афоне, это даже его церковный долг, и никаких сведений, кроме чисто церковных, он от меня не требовал. Но всё же на меня произвела неприятное впечатление, та бесцеремонность, с какою он вовлекал меня в общение с советскими посольскими службами. Не справившись предварительно со мной, согласен ли я на такие действия, и не подвергает ли он тем самым меня опасности и риску в пересылке писем через сомнительные службы.
Впрочем, митрополит Николай, по-видимому, не отдавал себе отчёта во многих тонкостях и нюансах, и происходило это от недостаточного знания западной обстановки. Он не понимал, какой вред для патриаршей Церкви приносит общение с советскими посольствами.
Некоторое время спустя мне пришлось встретиться в Лондоне с о. Киккотисом в его книжном магазине. Он сам, прежде чем я заговорил с ним, начал просить у меня извинения: «Очень прошу простить меня, что я, сам, не желая того, стал причиною встречи Вашей с лицом, для Вас, может быть, нежелательным. Я сам не знал об этом, а то я предупредил бы Вас заранее. Но Эванс ничего мне не сказал, только в последний момент я узнал, что за завтраком будет ещё один человек. Я был уверен, что это тоже окажется английский пастор». «Да — ответил я, — одно дело встречаться с английскими пасторами, другое — со служащими советского посольства. С ними я не считаю возможным и нужным видеться».
По прошествии нескольких месяцев я получаю от Эванса письмо от 6 февраля 1952 года. Он был, очевидно, обеспокоен отсутствием каких-либо известий от меня со времени «ресторанного» свидания. В этом письме он спрашивал, не могу ли я приехать в Лондон и пишет что: «…наш коллега (то есть посольский секретарь) очень желает повторить последний завтрак в менее поспешном темпе».
Что сам он (Эванс) был бы рад поговорить со мной и в заключение он просит меня указать дату моего возможного приезда в Лондон. На это письмо я ничего не ответил, и на этом наши отношения с Эвансом прекратились, дальнейших попыток встретиться со мною он не предпринимал. Гораздо позднее мне пришлось ещё раз с ним столкнуться на банкете в советском посольстве в Лондоне. В июле 1955 года. Этот банкет был устроен в честь приехавшей из СССР церковной делегации во главе с митрополитом Минским и белорусским Питиримом (Свиридовым) и именно поэтому я не счел возможным отклонить приглашение посольства. Это был единственный раз за всё время моего восьмилетнего пребывания в Англии, что я переступал его порог. Впрочем, надо отдать справедливость, что на этом банкете собралась самая почтенная компания. Здесь присутствовали: архиепископ Кентерберийский, экзарх Вселенского патриарха Афинагор и прочие лица. Уже к концу приёма митрополит Питирим, с которым я в это время сидел рядом на диване, указал мне на сидящего у стены человека с осоловелыми глазами и сказал мне: «Вот сегодня наш Эванс, видно, сильно подвыпил». Я всмотрелся в лицо человека и с удивлением узнал в нём моего старого знакомого, пастора Стэнли Эванса. Бедняжка! Гостеприимные «товарищи», видимо, переусердствовали и напоили неопытного Эванса почти до потери сознания. Это был последний раз, когда я его наблюдал. Несколько лет спустя, я прочитал в газетах, что Эванс погиб в автомобильной катастрофе.
***
Не знаю, стало ли митрополиту Николаю известно о моей встрече с посольским секретарём, но к Рождеству, я получил его письмо от 12 января 1952 года, в котором он благодарит меня за моё письмо от 24 августа 1951 года, и пишет: «…оно несколько осветило печальное положение наших иноков на Святой горе Афон, а также церковную обстановку в Англии. Мы будем рады, если и в дальнейшем Вы будете делиться с нами радостями и горестями Вашей жизни». Из выражения «несколько осветило» можно заключить, что митрополит Николай не был вполне удовлетворён моим письмом и ждал от меня больших подробностей (вероятно через того же секретаря).
Позднее, в таком же духе, было и письмо из Москвы (от 24 февраля 1953 года) от протоирея Владимира Елховского, лично мне тогда неизвестного. Он благодарил меня от имени митрополита Николая за информацию о положении русского монашества на Афоне и прибавляет, что митрополит Николай «горячо благодарит меня за любезное сообщение о нашем афонском монашестве и ожидает моих дальнейших сообщений». Он писал так же, «…что митрополит озабочен и судьбой Оксфордского прихода и весьма заинтересовался моими трудами по изданию творений преподобного Симеона Нового Богослова».
Всё это, конечно, свидетельствовало о живом интересе митрополита Николая к церковной жизни за границей и к афонскому монашеству в частности. Спрашивается только, почему митрополит Николай написал это не непосредственно ко мне, а через протоирея Елховского? Может быть, потому что полагал, что мне будет легче переписываться с ним как с менее заметным и политически не окрашенным лицом в определённый цвет, каким был в глазах западного мира митрополит Николай.
По личным воспоминаниям и рассказам лиц его знавших
Материалы подготавливались и печатались по благословению митрополита Нижегородского и Арзамасского Николая
Содержание:
Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
